Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография - Стейси Шифф

Клеопатра и ему передавала послание. Что могло быть лучше, чем ознаменовать наступление золотого века рождением бога солнца? Нам ничего не известно о реакции на это известие Антония, но еще интереснее было бы узнать реакцию Октавиана. Вот таким кружным путем Клеопатра снова связала этих двоих мужчин – на этот раз через своих детей.

Ей не требовалось как-то специально афишировать рождение близнецов. Новость о том, что предприимчивая царица Египта родила сына Александра, отцом которого был Марк Антоний, а единоутробным братом – сын Цезаря, возглавила «горячую десятку сенсаций» 39 года до н. э. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы превратить Клеопатру, если воспользоваться более поздним оборотом речи, в «предмет сплетен всего античного мира» [57].

С 40 по 37 год до н. э. Клеопатра живет словно в греческой трагедии: все насилие творится за сценой. Она внимательно анализирует каждое приходящее из-за моря донесение. Благодаря Брундизийскому миру народ региона может облегченно выдохнуть, но от этого дыхания в Египте чувствуется холодок. Женитьба Антония – отличное решение для смертельно уставших жителей Рима. По всей Италии «все ликовали, как это бывает при заключении мира: ведь избавились и от местной войны, и от привлечения к военной службе сыновей, и от наглости гарнизонных войск, и от бегства рабов, и от опустошения полей, и от перерыва земледельческих работ, главным же образом – от голода, доходившего до крайности» [58]. Когда Антоний и Октавиан проезжают по стране, люди приносят им жертвы «как спасителям», как божествам – такая роль обоим по душе. В ознаменование мира возводятся статуи и чеканятся монеты. В эйфории долгожданного праздника туманятся грезами глаза и звучат удивительные пророчества. Внезапно занимается заря века всеобщего благоденствия и братства. Вергилий пишет свою «Эклогу IV», вероятно, по случаю свадьбы Антония и Октавии и точно – с надеждой на начало золотого века. Скоро должен родиться ребенок, который станет спасителем, возвестит новую эру и будет править миром добра, справедливости и изобилия.

Однако миру придется подождать исполнения этих замечательных предсказаний. Весной 38 года до н. э. у Октавии рождается дитя – увы, дочь, а не вожделенный сын. Парфяне тем временем продолжают продвигаться на запад, очень довольные, что могут пользоваться внутренними римскими раздорами. Клеопатра тоже внимательно наблюдает за приближающимися к ее границам захватчиками, которые явно не намерены останавливаться: империя их персидских предков включала в себя Египет. Антоний отправляет своего верного военачальника бить парфян, и тот настолько быстро и ловко расправляется с врагом, что в Антонии вскипает зависть к его славе. А в Риме снова начинаются голодные бунты. В предыдущих беспорядках Октавиана на Форуме окружила агрессивная толпа, поносящая его за разбазаривание народных средств. Он пытался что-то объяснить – в ответ в него полетели вывороченные из мостовой булыжники, и этот обстрел не прекратился, даже когда Октавиан был ранен. На помощь пришел Антоний и еле вырвал его из вопящей, изрыгающей проклятия людской массы. Он привел молодого Цезаря к себе домой: этот второй визит, надо полагать, сильно отличался от первого [59].

Однако брат жены Антония проявляет себя вовсе не сговорчивым партнером – об этом его предупреждала Фульвия и продолжает предупреждать Клеопатра, находящаяся в тысячах километров от любовника. Отношения у мужчин дружеские, как и положено родственникам. Однако Марк Антоний – герой войны, высшее лицо в государстве, любимец публики – постоянно проигрывает своему болезненному, но упрямому шурину. Вообще удивительно, что Октавиан все еще жив. Молодой человек уже несколько раз стоял у смертной черты. Беспрерывно кашляющий и чихающий, падающий в обмороки, не любящий воевать – казалось бы, ну какой из него соперник мощному, пышущему здоровьем, мускулистому Антонию? Октавиан – угрюмый, педантичный параноик. Он носит подкладки в обуви, чтобы казаться выше. И все-таки умудряется на каждом шагу удивлять Антония, который, лопаясь от самоуверенности и глядя на шурина свысока, регулярно поддается на его манипуляции. Он вовлечен в соревнование, которое даже не считает соревнованием, с «дерзким мальчишкой» [60], неизвестно откуда взявшимся. Антоний бесхитростен, о чем сам не подозревает. Октавиан напрочь лишен обаяния и тоже этого не осознает. Он потом будет хвастаться количеством триумфов, которые ему предлагались, но были им отвергнуты, – хвастаться своей скромностью. Антоний бы никогда не отказался от подобных почестей и охотно это признавал.

Каким-то образом Октавиан умудряется брать над старшим товарищем верх даже в безобидных играх на мастерство и удачу. Ставят ли они на боевых петухов, играют ли в карты, мечут ли жребий, решая политические вопросы, или бросают мяч, Антоний неизменно, непостижимо всегда оказывается в проигрыше. (Можно догадаться почему: Октавиан умеет любой исход трактовать в свою пользу. Если он слишком много проигрывает, то это лишь потому, что играет не осторожничая.) Клеопатра в свое время ввела в свиту Антония египетского прорицателя: в Риме многие верили, что астролог может предсказать карьеру человека так же легко, как солнечное затмение. Антоний делится с египтянином, составляющим его гороскоп, своим отчаяньем. Тот – либо искренне, либо желая услужить своей нанимательнице – честно говорит, что у Антония радужные перспективы, но его блистательное будущее затмевается молодым Цезарем. Проблема, объясняет он Антонию, в том, что «твой гений боится его гения, сам по себе он высокомерен и кичлив, но вблизи от него впадает в смирение и уныние» [61]. Ему следует держаться от партнера подальше. Такое объяснение кажется вполне резонным полководцу, который по-новому прислушивается к астрологу и по-новому смотрит на шурина. Прорицатель «советовал держаться как можно дальше от этого юноши» [62] – это похоже на завуалированное приглашение в Александрию.

Он добирается только до Афин, там зимует и обустраивает свой штаб на ближайшие два года. Зиму 39 года до н. э. Антоний проводит в основном как и предыдущую – в комфортном, культурном городе с чудесной архитектурой и изысканной скульптурой. Его военачальники воюют, а он лишь просматривает донесения. Он снова отказывается от своего образа. Посещает лекции и празднества в компании друзей и помощников либо проводит время в обществе Октавии, с которой, по-видимому, очень счастлив. Снова меняет пурпурный командирский плащ на восточные одежды. Снова восторженно играет в Диониса, своего любимого персонажа, а Октавию, которая быстренько родила ему вторую дочку, позволяет чествовать как Афину. Мы знаем, что все это доходит до Александрии – Клеопатра фиксирует каждую мелочь. И все эти игры должны казаться ей особенно обидными, потому что проходят по границе религиозной и имперской власти. И как же меняет человека место (или человек, находящийся рядом)! В 39 году до н. э. не будет никаких заламываний рук по поводу очередной