Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том первый - Сергей Самаров

Может быть, воевода Веслав и начал бы бой, но догоняющая его франкская колонна, в отличие от первой, не перестраивалась в боевые порядки, то есть, не разворачивалась по фронту, откровенно не желая произвести обхват трёхсотенной славянской дружины. А это, имея такое значительное преимущество, вполне возможно было сделать, и даже, более того, по всем правилам войны, сделать было необходимо. Поведение франков Веслава смутило, и заставило остановиться. Впечатление складывалось такое, что франки желали переговоров. Но переговоры, как они обычно делали, желали вести под прикрытием своей силы, чтобы диктовать собственные условия. В иной обстановке, когда уже шла бы война, когда от быстроты решений Веслава зависел бы исход сражения, и некому было бы отдать ему приказ, воевода атаковал бы франков с ходу, и постарался бы прорубить в развёрнутом строе коридор, чтобы соединиться со своей пехотой. Сейчас основной дружиной командовал не воевода, а сам князь Бравлин, тоже полководец известный. И Бравлин не послал полки вперёд, только лишь выстроив их под стенами. И не дал команду стрельцам начать отстрел рыцарей, что с высоких стен вполне можно сделать. Следовательно, у князя есть свои соображения, которые Веславу просто недоступны.

Так и замерли противники, ожидая подхода второй франкской колонны. А она приближалась быстро, ведомая высоким рыцарем с красно-синими перьями на шлеме – перьями двух королевских геральдических цветов. Но колонна двигалась не к отряду воеводы, а стороной, огибая и первую свою колонну. Один из всадников авангарда отделился от общего строя, и подскакал к Веславу, остановившись в десятке шагов. Но даже копья в приветствии не поднял.

– Где князь Бравлин? – спросил на плохом славянском языке, но не представившись, и не поздоровавшись, показав собственную неучтивость, граничащую с презрением.

– А кому понадобился наш князь? – спросил воевода специально негромко, чтобы заставить воина приблизиться. – И кто ты вообще такой, бродяга, чтобы спрашивать о нашем князе?

Но тот услышал.

– С ним желает поговорить представитель короля Карла Великого Каролинга пэр королевства граф Оливье.

– Пусть твой граф подъезжает к городским стенам. Только не со всем войском, иначе со стен его встретят стрелами, и тогда уже говорить с князем будет некому. Может быть, князь и соизволит поговорить с ним, может, не пожелает разговаривать и с твоим королём. Я за своего князя не отвечаю. Скачи, бродяга.

Воевода только ответил грубостью на грубость, и не более. Бродягами в те времена называли людей бездомных и безземельных, нищих и вообще всякий презираемый сброд – бродячих музыкантов, акробатов, поэтов и бардов.

Всадник, презрительно усмехнувшись, не попрощался, развернул коня, и ударил его шпорами, с места пуская в карьер, чтобы догнать рыцаря с двухцветными перьями. Веслав осмотрелся, заметил вдалеке, на опушке рощи, всадников в остроконечных шлемах – конницу вагров, занявшую позицию для атаки, и махнул рукой в направлении города.

– Едем…

Славяне двинулись прямо в середину растянувшейся в боевой порядок первой колонны франков. Так двинулись, словно были уверены, что франки расступятся, чтобы пропустить их. Но строй франков не пошевелился. За восемьдесят шагов воевода вынужден был остановить дружину, и дать команду:

– Сотник! Выводи вперёд стрельцов!

Русалко действовал решительно, и молодая его сотня была хорошо обучена. Стрельцы быстро заняли передовую позицию по два человека в ряд.

– Готовь луки!

Левая рука каждого из стрельцов поднялась в горизонтальное положение, словно примерившись, но стрельцы готовились, не доставая пока стрелу из тула.

Строй франков колыхнулся, будто устрашился. Должно быть, они выступили в погоню за Веславом потому, что до них доскакало несколько уцелевших рыцарей из первого отряда. Они и рассказали, как отряд был уничтожен, не успев сойтись с противником в кровавой рукопашной сече. Веслав хорошо знал, что в трусости франкских воинов и рыцарей обвинить нельзя. Они сами ищут опасность, сами желают найти достойного противника, чтобы испытать свою силу. Но, одно дело, столкнуться с воином копьё в копьё, щит в щит, меч в меч… И совсем другое, быть расстрелянным вот так, даже не вытащив меч из ножен. Это не просто обидно. Это унизительно для прославленных бойцов, дорожащих своим именем и воинской честью больше, недели своей жизнью. По крайней мере, дорожащих на словах, которые Веславу приходилось слышать часто. В действительности он встречал рыцарей разных. И отважных, и тех, кто готов был на коленях выпрашивать прощение и жизнь. Впрочем, франки не были исключением из общего правила. Так же точно обстояло дело в рядах любого другого войска, среди воев любой национальности. И никто заранее не мог знать, трус или герой стоит рядом с ним.

Но сейчас воевода Веслав, памятуя недавнюю схватку у переправы не хуже, чем франки, вопреки недавнему своему недоверию к словам князя-воеводы Дражко, почему-то был уверен, что за несколько мгновений стрельцы сотни могут расчистить коридор в рядах франков такой ширины, что ему с тремя сотнями будет совсем не трудно прорваться к своей пехоте.

Стрельцы ждали команды.

Напряжение достигло высшего накала…

Граф Оливье, хорошо знакомый с князем Бравлином Вторым по турниру в Хаммабурге, произошедшем три с половиной года назад, когда князь вагров уступил в равном единоборстве только значительно более молодому победителю турнира князю Годославу, продемонстрировав в этом поединке то, что славяне называют хрономагией[150], но до этого успел, несмотря на солидный возраст, хорошо себя показать в схватках и с франками, и с саксами, более молодыми, но опытными турнирными бойцами, тем не менее, не устоявшими под его ударами[151]. Сам граф Оливье на этом турнире был маршалом, в схватках, по воле короля Карла Каролинга, не участвовал, но, как рыцарь, известный своим добрым нравом, испытывал к князю вагров настоящее уважение. Но тогда же, несмотря на благодушное отношение короля франков Карла ко всем участникам турнира, невзирая на национальность и вероисповедание, Бравлин откровенно не стремился к установлению с королём и его окружением дружеских отношений. Более того, он даже показывал обиженную враждебность, и гордость человека, который бывает вынужден уступить силе, но не соглашается уступить без смертельного боя.

Тогда, в Хаммабурге, и долго ещё после этого, Карл ждал от Бравлина первого жеста к сближению. Возможно, этот шаг предопределил бы и дальнейшую судьбу маленького княжества. Как вариант для подражания рассматривался заключённый договор о частичной вассальной зависимости с князем бодричей Годославом. Для Карла это был бы выгодный шаг, потому что таким договором он окончательно запирал бы Данию, лишая её выхода во внутренние европейские земли. Но у Бравлина, видимо, слишком много обид накопилось за многолетние грабежи и притеснения, и он этого жеста к сближению совершить не пожелал, хотя со всех сторон слышал постоянные намёки и даже откровенные предложения. Более того, князь сам относился к Карлу, как к постоянному врагу, а с королём Дании по-прежнему поддерживал добрососедские отношения, за что Готфрид, по мере сил, Бравлина поддерживал. Наконец, Карлу такое положение вещей надоело. И он решил с Бравлином покончить. Не объявленная заранее война, да ещё война в непривычное зимнее время года[152] – это всё было не прихотью Карла, а насущной необходимостью обезопасить свои тылы в то время, когда он подумывал о войне большой с противником серьёзным, по силе уступающим, разве что, Дании. Король намеревался будущим летом начать освобождать Европу от аваров, справиться с которыми не сумела раньше, не могла и сейчас постоянно слабеющая Византия, ежегодно выплачивающая аварам по сто двадцать тысяч солидов[153]…

Вторая колонна франков по дуге обогнула первую колонну, выстроившуюся в не совсем удобном, если не сказать, что странном и опасном положении. Первые ряды, как и большинство остальных, были повёрнуты в сторону города и вышедшей под стены пехоты вагров, но задние ряды в центре ощетинились копьями в сторону тыла, оберегаясь от удара трёх сотен во главе с воеводой Веславом. В итоге центр оказался сильно ослабленным, тогда как пехота вагров против центра франков была усилена дополнительно двумя сотнями конных дружинников. И, стоило прозвучать команде, пехота расступилась бы, и конники вышли бы в атакующую лаву. А за конниками устремилась бы вперёд и пехота. При одновременном ударе с двух сторон центр легко можно было бы прорвать, разрубив колонну на две части.

Командующий первой колонной рыцарь видел слабость своей позиции, но единственное, что он смог предпринять, это выставить в центр главные ударные силы – всех рыцарей, оставив фланги во главе с простыми пехотными командирами. Но фронт сильно не расстраивался, видя перед собой в основном пехотные полки. Они не внушали опасения. Рыцарь не умел читать, и не был знаком с трудами Цезаря, с которыми хорошо были знакомы и Карл и Бравлин, и не подозревал по недостатку личного опыта, что может сделать пехота в большом сражении, когда эффект первого удара конницы будет сведён к минимуму, и не будет возможности развернуться и разогнаться для повторного удара «в копья».