Удар иглы - Илья Стальнов

Я смотрел в его мутные глаза и думал: где тот механизм, который превращает человека в чудовище? Что служит толчком, заставляющим убивать, насиловать? Может, Дима и Аля правы, действительно зло живет само по себе и собирает свою кровавую жатву?

– Ты, Ракушкин, задержан по подозрению в совершении разбойных нападений и умышленных убийств.

– Это вранье! Все вранье! Ничего такого я не делал. Честное слово…

– Адвокат тебе будет. Уже вызвали. Чуть позже будет.

– Я без адвоката говорить не стану… Я свои права знаю!

– Будет тебе и следователь, и адвокат. Будет тебе и кофе, и какао с чаем.

Я взял стул и уселся напротив Ракушкина. Судя по всему, уперся он основательно, кто-то ему насоветовал, как вести себя в милиции. Колоться он не собирался. А расколоть его надо было во что бы то ни стало. Прошла информация, что банда завтра обещала /строить еще одну «мокруху». Значит, опять труп, опять слезы и похороны.

– Вот ответишь, где твои подельники, и все тебе будет…

– Ничего не знаю! – обиженно засопел Ракушкин, понял, что в моем лице вряд ли найдет защиту своим «законным интересам». – Не буду говорить! Адвоката!

Таким голосом обычно кричат: «Доктора!»

– Будешь ты говорить, животина. Еще как будешь. – Я взял его за шею и притянул к себе. – Ты думаешь, волчина позорная, что тут с тобой кто-то сюсюкаться будет? Нет. Ты убийца. И никуда тебе от этого не деться. Будешь отвечать… Тебе сейчас за жизнь свою надо бороться. Признаешься, изобразишь в суде на своей поганой роже чистосердечное раскаяние, глядишь, от стенки отмажешься. Получишь каких-нибудь лет пятнадцать… Сейчас общественность наша такую мразь, как ты, обожает. Вам и гуманизм судебный, и помилования, и амнистии. Глядишь, и выживешь. Я отпустил его и отбросил на спинку стула.

– На понт берете, менты!

– Ух ты, какие они слова знают.

– Ничего не скажу! – визгливо завопил Ракушкин.

– Правда? Заложишь ты своих корешей, как миленький, деваться тебе некуда.

– Нет!

– Ты что, боишься их? Что за стукача сочтут, отомстят? Не отомстят и за стукача не сочтут, потому как скоро вы будете наперебой друг друга закладывать, чтобы свою вину на других свалить.

– Нет!

– Тебе не их надо бояться. У водителя, в которого ты штырем тыкал, трое детей осталось, притом одна из дочек больна церебральным параличом, прикована к коляске. А Гейдар Абдуллаев, тот милиционер, его вы месяц назад «сделали». Он через Афган и Чернобыль прошел. А вы его, сучьи дети, бензином облили и еще живого сожгли.

– Это не я. Я ничего не скажу, – долдонил Ракушкин. – Я требую адвоката.

– До адвоката еще дожить надо… Слушай, Сергей, а ты летать умеешь?

– Как это?

– У нас на допросах всякое бывает. Иногда клиенты нервные попадаются, из окон выпрыгивают. А тут шестой этаж, внизу двор УВД, плиты навалены – гараж строим. Самое главное, это окно ниоткуда со стороны не просматривается. Улавливаешь?

– На понт берете! Ментам это нельзя… Я взял его за шкирку, сдернул со стула и потащил к открытому окну.

– А!… – начал было орать Ракушкин, но я так сдавил ему ладонью рот, что теперь вырывалось только мычание. Я прижал мерзавца к подоконнику. Он смотрел на меня, выпучив глаза. Не знаю, что он такого прочитал в моем лице, но только начал бледнеть. Я подтолкнул его вперед. Еще одно усилие – и он полетит вниз.

– Даю тебе три секунды на размышление.

Я прижал его так, что только косточки хрустнули.

– Скажу… Все скажу!…

Он рассказал все. Клык – Виктор Клычков: «у своей бабы на Челюскинской»; Балбес – Матвей Шипунов: «наверняка дома чалится, очкарик»: Гоги Паркадзе, кличка Гога: «в спортзале на Купеческой железяки тягает». Из оружия у банды два пистолета и обрез. Клык с пистолетом не расстается, любит его больше родной мамы…

– Семеныч, – сказал я в телефонную трубку. – Поднимай своих ребят в ружье. Три группы по три-четыре бойца. «Рафик» и «Жигули» – твои, остальной транспорт – мой.

– Кого берем? – уточнил командир спецназа.

– Банду по ОПД «Дальнобойщики». Три бандюка. Вооруженные, так что экипируй своих по тяжелому варианту.

– Отлично. А то мои хлопцы без дела размякли.

– Через двадцать минут жду вас в моем кабинете та инструктаж.

Через сорок минут три группы на семи машинах разъехались по городу.

– А здорово вы Ракушкина «расплющили», Виктор Иванович, – уважительно сказал Володька Алимов. – Он даже поверил, что вы его в окно выкинете.

– А ты не поверил?

Алимов только усмехнулся.

«Выкинул бы. Не сомневайся. Такая гнида права не имеет небо коптить», – сказал я, но не в слух, а про себя.

Вложил всех Ракушкин со страху тютелька в тютельку. В указанной им квартире на Челюскинской действительно кто-то находился. Мы пошли к соседке сверху. Она пожаловалась, что «Натаха со своим мужиком совсем достали»: шум, музыка, пьяные вопли – и так уже три дня. По описаниям «Натахин хахаль» явно походил на Клыка, равно как и на словесный портрет, составленный нами ранее со слов потерпевших. Мы нарисовали план квартиры, а потом взялись задело.

– Пошли, – сказал Семеныч.

Спецназовец размахнулся и с одного удара «ключом» – тяжеленной квадратной кувалдой – высадил дверь. Трое бойцов в бронежилетах влетели в квартиру. Шум, звон разбиваемого стекла, звуки ударов, мужской вопль, женский визг, буханье какой-то перевертываемой мебели. «Лежать, сука!…»

Все. Сделано! Теперь можно входить без риска помять костюм.

Голый, как Адам, красавчик лет двадцати пяти лежал в наручниках на полу. Его голливудскую физиономию слегка портил расквашенный нос. Голая, как Ева, девица сидела на мятой кровати, прижав ладонь ко рту и всхлипывала. На полу валялся пистолет «Макарова».

– Под подушкой прятал, супермен хренов, – сказал Семеныч.

В комнате царил беспорядок. В углу стояли ряды бутылок. Мартини, виски – да, тут самогоном баловаться брезговали. На полу были раскиданы какие-то очистки, тряпье. На подоконнике лежал здоровенный пакет с анашой и валялись обугленные самокрутки.

– Бог ты мой, чем вы тут занимались? – покачал я головой, осматриваясь.

– Чем, чем?! – Девица распрямилась, стыдливость не относилась к числу ее достоинств. – Пили и трахались три дня! И никуда не выходили!

– Ну да, после последнего дела расслабиться надо было, Не так ли, Клык?

– Ох, – застонал он.

Балбеса взяли прямо в его собственной квартире. Он сидел за компьютером. Гогу также задержали в том месте, которое назвал Ракушкин. Последний при задержании что-то недопонял и даже попытался принять боевую стойку, чтобы продемонстрировать свою завидную физическую подготовку. Но после удара прикладом автомата по голове весь его боевой пыл куда-то испарился.

К пяти часам вечера вся компания успела расколоться. Они начали писать признательные показания. Клык поведал нам о семи убийствах.

– Так бы дальше и убивали? – спросил я его. Клык нахально улыбнулся. Он уже успел освоиться у нас и теперь сидел, закинув ногу на ногу.

– А что? И убивали бы.

– Зачем?

– Бабки нужны были. Ну и нравилось. Это как наркота затягивает, Стоит только раз попробовать.

– Как будто приоткрываешь дверь в иную действительность, где все по-другому, где чужая боль разливается жгучим удовольствием по всему телу, где вырываешься из тоскливой обыденности и скучищи…

– Похоже… Откуда ты знаешь, начальник?.. – Клык даже в лице изменился.

– От верблюда…

Вечером я вспомнил о своих делах. О том, что надо все-таки разобраться с квартирой номер семнадцать, что в доме на улице Клары Цеткин. Я вызвал Володю Алимова.

– Мне надо кое-какую установку сделать. Подстрахуешь?

– Нет вопросов,

У оперов не принято проявлять излишнее любопытство в подобных случаях.

И вот я опять на улице Цеткин перед почти что выселенным домом. Как и вчера, здесь было пустынно. Мы направились к интересующей нас квартире. К моему удивлению, дверь была опечатана ремонтно-эксплуатационным управлением. Я начал названивать в соседние квартиры. В двух никого не было. В третьей теплилась жизнь.

– Кто там? – послышался приглушенный дверью женский голос.

– Милиция.

– А откуда я знаю, что вы из милиции? Может, грабители.

– Да какой грабитель в ваши трущобы полезет?

Этот довод почему-то показался убедительным. Дверь открыла полная женщина лет сорока на вид, в синем спортивном костюме. Она пропустила нас в тесную комнату, предложила чай, от которого мы отказались,

– Вы соседа из четырнадцатой квартиры знаете?

– Карнаухова?

– Да. Владимира Шамилевича.

– Конечно, знала.

– А где он? Почему дверь опечатана?

– Так он же умер на днях.

– А кто в его квартире живет?

– Никого. У него ни родственников, ни постоянной женщины не было. Его позавчера кремировали.

– Вы не замечали, никто не пытался вскрыть его квартиру? Никакие странные люди здесь не появлялись?