Пламя грядущего - Джей Уильямс

«Любовь, – повторил он про себя, – и верность? О, это уже слишком».

Он пришпорил коня. Тот осторожно ступал по сломанным стеблям камыша. «Тростинка – неужели это все, что я есть? – с горечью размышлял Дени. – Не слишком прочная опора. Честный вассал. Достаточно ли в тебе мужества? Есть ли оно в ком-нибудь?»

Он чувствовал во рту противный привкус желчи. Взбираясь на холм, он понукал коня. Там, высоко в горах, недалеко отсюда, находился разрушенный храм, где он посидит в тишине и, возможно, избавится от тягостных мыслей.

– А за своими деньгами придешь в другой раз, – сказал он вслух.

Храм спокойно взирал на море, незыблемый, позолоченный лучами заходящего солнца. Так же он смотрел на прибытие кораблей из Карфагена, римских парусных судов, византийских, сарацинских и норманнских челнов с фигурами драконов на носу. Дени прошел к скалистому пику, с которого была видна крыша дома Елены. Он постоял там некоторое время, потом вскарабкался по склону расселины, где Гираут стянул у нее корзинку, улыбнувшись при воспоминании об этом. Наконец он поднялся к ступеням храма и сел на плиты, опустив подбородок на руки.

Почему его должны волновать вспышки неукротимой ярости короля? Ему и раньше доводилось видеть, как тот теряет самообладание, причем совершенно внезапно. Разве не говорили, будто Плантагенеты являются прямыми потомками дьявола? Долг вассала состоит в том, чтобы быть послушным, принимать милость и немилость, не думая ни о чем, кроме верности.

Он пожал плечами. «Я не его вассал, – сказал он себе, – пока нет».

Накануне отъезда из Везеле, когда он согласился поступить на службу к Ричарду на срок крестового похода, он вместе с остальными преклонил перед королем колени и поклялся защищать его и принимать его сторону, не делать ничего в ущерб ему и последовать за ним на войну. Подобные клятвы были весьма распространенными во многих частях Франции, но, строго говоря, это нельзя назвать оммажем, то есть клятвой верности сеньору.

Но разве не было другой клятвы, данной и принятой молчаливо, когда они обменялись взглядами не больше часа тому назад? Он раздраженно вскинул голову. Возможно, король вообще не испытывал в тот миг никаких добрых чувств. Если клятва служить королю не подразумевает никаких уз верности, помимо участия в походе Ричарда в Святую Землю, почему он вообразил, будто один взгляд и несколько туманных слов имеют какое-то особое значение?

«Как бы то ни было, всякая клятва – это всего лишь несколько слов», – сказал он себе, криво усмехаясь.

Его конь, щипавший траву чуть поодаль, беспокойно дернулся. Дени вскочил на ноги. Там стояла Елена, немного запыхавшаяся после стремительного подъема на гору.

– Я заметила тебя на скале, – сказала она. – Я поняла, что это ты. Я была не занята. Я подумала – поднимусь быстренько и посмотрю.

Он бросился к ней почти бегом. Схватил и притянул к себе, уткнувшись лицом в ее шею.

– О Боже! – пробормотал он. – О Господи, ну и дела.

Она слегка отстранилась.

– Что случилось?

– Я ошибался. Знаешь, у короля Ричарда действительно есть хвост. – Он отрывисто рассмеялся.

Ее глаза расширились.

– Ох, нет, я просто пошутил. Пошутил! Но он дьявол. Клянусь. Я видел, как он сегодня впал в безумие.

– Он хотел ранить тебя? – спросила она.

– Ранить меня? Ранить меня? Господи милостивый и всемогущий, я боюсь его до смерти! И в то же самое время я никогда не испытывал такой любви к человеку – нет, не любви, благоговения. Да, именно так. Бывает миг, когда ты чувствуешь, что на свете нет, не было и никогда не будет короля, подобного ему, великого как божество. А в следующую минуту ты теряешь голову от страха перед лицом его очевидного безумия.

Он отпустил девушку и беспомощно посмотрел на нее.

– Ты не понимаешь, о чем я говорю, нет? Господи, я бы хотел бежать отсюда. Но я не могу уехать.

– Нет? – Она заулыбалась.

– Нет. У меня есть друг, человек по имени Артур Хастиндж. Он не захочет бросить крестовый поход, а я не могу бросить друга. Он совершенно слепой. Я не смею бросить его. В любом случае, если бы я так поступил, я никогда не простил бы этого себе.

– О! Мужчина, – глухо сказала она. – Я думала…

– Прости, – сказал он. – Я не имел в виду тебя. Я хотел бы, чтобы так было.

– Ты хотел бы, – топнув ногой, воскликнула Елена. – Ты хотел бы. Ты обращаешься со мной как со шлюхой. Ты используешь меня. Я должна бегать на свидания с тобой потому, что ты хочешь этого. Я ложусь и расставляю ноги и на прощание с благодарностью целую руку. И это все, да? Этого довольно?

– Елена, – сказал он, стараясь сдержаться, – не будем ссориться. Нет причины начинать снова обсуждать все это…

– Нет причины? – возвысила она голос. – Какой причины? Ты любишь мужчину, да? Он лучше меня. Двоих мужчин. Ради мужчины ты готов приехать или уехать, остаться или нет – ради мужчины, мужчины! Женщины тебе недостаточно!

– Заткнись, сука, – рявкнул он.

– Скотина! Животное! – завопила она по-итальянски. Она налетела на него как гарпия[157]. С хриплым визгом она вцепилась ему в волосы, расцарапала лицо ногтями и, наконец, повиснув на нем, впилась зубами в ухо, насквозь прокусив мочку. Он ошеломленно зажал рану рукой, отпихивая девушку другой. Кровь текла сквозь его пальцы…

…и ухо болело невыносимо. Но хуже боли было порочное наслаждение.

Дени вспоминал… Ему было восемь лет…

«Эй, ты, как там тебя, подержи этот моток шерсти… Подойди, дитя, подержи мою скамеечку, мою работу мою иголку…» Там холодные, темные углы залов, где можно спрятаться. Там кухня, жаркая и дымная, точно фреска с изображением ада на стене часовни, но полная сладких утешений. Там надо стоять за спинками кресел, пока не затекут ноги, и быть готовым услужить. Там неожиданные шлепки, которые сыпятся со всех сторон. Там одиночество, утрата теплой постели и материнских объятий. Там запахи и вонь конюшни, готовящейся пищи, мочи и шерсти, сопревшей соломы, которая служит постелью. Закрытые ставни зимой и дымящиеся навозные кучи летом. Там железо, которое надо чистить стертыми пальцами. Сухие травы, аромат которых ласкает… и время от времени небрежные проявления нежности – ничего не стоившие подарки.

Голос капеллана Феликса монотонно гудит над их смиренно опущенными головами:

– Но именно так вы познаете законы рыцарства, пройдя через тяготы жизни в услужении. Ваш день придет, молодые люди, vel qui tibi offemnt hoc sacrificium laudis[158], именно так вы принесете себя в жертву Божьему умыслу, препоясанные мечом справедливости. Поэтому вы должны научиться смиренно нести службу теперь, чтобы позже вы могли стать строгими, но добрыми господами.

– Его единственный господин – лук, – давясь от смеха, прошептал Бальан. – Старик Луковая Голова.

Дени со страхом поднял глаза на Бальана: тот был старшим из пажей, почти оруженосцем, ему исполнилось тринадцать.

– Что ты смотришь, сопляк? – спросил Бальан. Ужас пронизал Дени, словно стальной клинок.

А вот другое видение: тот вечер, когда в замок Бопро приехал прославленный трувер. Он поет песнь о Журдене де Блеви. Есть в этой песне нечто, пугающее Дени. Он не в силах слушать, но слушает; он зажимает руками уши и вновь слушает; он хочет убежать из комнаты, но не может пошевельнуться. Слезы льются у него из глаз, и он горько плачет, сидя на полу вместе с другими пажами.

А позднее, в своем углу зала, отгороженном ширмами, где пажи перешептываются и хихикают, устраиваясь на ночь, точно мышки, Бальан, нависая над ним, говорит:

– Почему ты так ревел?

– Не знаю, – отвечает Дени.

– Лучше скажи мне.

– Не знаю, – шепчет Дени и начинает плакать, подавленный чувством ужасающего одиночества среди этих чужих людей.

– Плакса. Посмотрите-ка на него – маменькин сынок.

Бальан хватает Дени за ухо и начинает крутить его. Дени пытается вырваться, но от этого ему делается еще больнее.

Бальан обращается к другому взрослому мальчику:

– Дрю, Дрю, хватай за ухо и держи поросенка. Так, как держат свиней. Мы заставим его подрасти. Он быстро вырастет.

Крик застревает у него в горле. Остальные медленно подкрадываются поближе, обступают его и завороженно смотрят. их глаза блестят в полумраке. словно у хищных зверьков. Дрю крепко держит Дени за другое ухо, тогда как Бальан задирает его рубаху.

– Нет, не надо, – умоляет Дени. – Не делай этого. Пожалуйста, пустите меня.

Бальан наклоняется над ним. У Дрю острые ногти, и он пронзительно визжит от возбуждения.

Боль в ухе позабыта.

Ее сменяет удовольствие, постыдное, греховное наслаждение, тайное, болезненное и утешительное…

…Он грубо оттолкнул Елену с такой силой, что она пошатнулась и едва не упала.

– Убирайся, ты, сука! – зарычал он. – Проклятая бестия, ты прокусила мне ухо. Чтоб тебя черти взяли, отойди от меня.