Босиком - Элин Хильдербранд

— Ты хочешь вернуться? — спросила Бренда.

— Если я не вернусь, я разобью сердце своей матери.

Подошел официант, и Уолш заказал себе бургер и спросил, желает ли чего-нибудь доктор Линдон.

— Пожалуйста, не надо, — попросила она.

— Не надо что?

— Называть меня «доктор Линдон». Еще раз назовешь, и я уйду.

Он улыбнулся.

— Хорошо, тогда, Бренда, может, бургер?

— Я съем кусочек твоего, если ты не против.

— Без проблем. Мой бургер — твой бургер.

— Я немного перекусила перед нашей встречей, — пояснила Бренда и заказала еще один бокал вина.

— Ты уже побывала где-то еще?

— Побывала. — И она рассказала Уолшу о своем прерванном ужине с Эриком и Ноэль, а потом длинную историю об Эрике. — Я люблю его с шестнадцати лет, — сказала Бренда. — Обычно люди вырастают и влюбляются в кого-то другого, но не я.

— Я думаю, что любовь шестнадцатилетних — это самый лучший вид любви, — сказал Уолш. — Благодаря ее чистоте. Я любил девочку по имени Копер Шей, австралийку, самую бедную из всех, кого я когда-либо встречал, и за это я любил ее еще больше. Когда я вспоминаю о Копер, я думаю о том, что моя судьба могла бы сложиться по-другому и я жил бы сейчас во Фримантле с ней и с четырьмя или пятью нашими детьми. И я уверен, что был бы счастлив. Но все вышло иначе.

— Да, — произнесла Бренда. Она была рада этому.

Еще один бокал вина, и они начали целоваться. Они сидели друг напротив друга, их стулья стояли очень близко, и во время поцелуя Уолш зажал колени Бренды между своих колен, и она невольно подумала о сексе. В конце бара послышался смех и аплодисменты, и Бренда подумала: «Все смотрят на нас», но когда она подняла глаза, то увидела, что все пили и были заняты своими делами, за исключением мужчины с седыми усами с закрученными кончиками, который подмигнул ей и поднял бокал с вином.

— Ты ведь сейчас не думаешь об Эрике, правда? — спросил Уолш.

— Нет, — сказала Бренда. — Не думаю.

В четверть первого Уолш перешел на воду. Он сказал, что утром должен играть в регби в Ван-Кортланд-парке. Не хочет ли она прийти посмотреть?

— Я не смогу, — ответила Бренда.

Все поплыло у нее перед глазами после четырех бокалов вина и того, что она выпила раньше, пытаясь затуманить образ Ноэль — невесты. И теперь, в темном баре, где оркестр играл джаз, Бренда испытывала какие-то очень новые чувства. Ей нравился этот парень, действительно нравился. Единственный «запретный» мужчина в Манхэттене… и вот они были здесь.

— О’кей, — сказала она, отодвигаясь от Уолша, освобождаясь, пытаясь найти свою сумку, телефон, ключи, деньги, чтобы расплатиться по счету, свое пальто. — Мне нужно идти.

— Да, — зевая, произнес Уолш. Он дал знак официанту, и тот вручил ему кредитку. Каким-то образом Уолш уже успел расплатиться.

— Спасибо, — сказала Бренда. — Ты спас этот вечер.

— Без проблем. — Он снова поцеловал ее.

Она прикоснулась к его ушам, провела рукой по очень короткой стрижке. Бренда таяла от желания. Она хотела услышать вибрации его голоса у своей груди — но хватит! У него было регби, а у нее…

— Такси? — спросил Уолш.

— Я доберусь одна, — сказала она. — Мне в Ист-Сайд.

— Уверена? Мы могли бы поехать вместе.

— Уверена.

— Тогда ладно. — Поцелуй, еще один поцелуй. И еще один, более долгий. — Увидимся во вторник, Бренда.

— Во вторник?

— На занятии.

Бренда поднялась с полотенца; у нее закружилась голова. Бренда подошла к океану. Она снова ничего не написала, а завтра пятница, и ей нужно везти Вики на химиотерапию, и вместо Джоша должен был приехать Тед, что означало, что Бренду попросят присмотреть за детьми и последить за порядком. Она с искренней радостью согласилась взять на себя эти обязанности («Раскаяние, — подумала она. — Искупление»). На этой неделе у них был запланирован пикник — экскурсия к мысу Смита, с костром и лобстерами на обед, попытка вытащить Вики из коттеджа, заставить ее поесть, погрузить ее в лето и семейную жизнь, — но опять-таки это означало, что до понедельника Бренда не сядет за сценарий.

Бренда зашла в воду, сделала несколько шагов и нырнула. Ей стало интересно, какая вода в Австралии. Вернувшись на полотенце, Бренда просмотрела последние десять звонков на своем сотовом, на случай если Уолш позвонил за эти три минуты, пока она купалась, или если она не заметила его номер в прошлый раз, когда проверяла пропущенные звонки и сообщения. Нет, ничего. Бренда оставила «Невинного самозванца» дома, в портфеле, вдали от песка и соленого воздуха, но, закрывая глаза, она видела эту записку с расплывшимися буквами: «Позвони Джону Уолшу!»

Она ему позвонит; пригласит его в Нантакет. Пляж, волны, свежий воздух — ему здесь понравится. Любит ли Уолш лобстеров? Наверно. Типичный австралиец, он ест все подряд (включая то, что он называл «земной провизией» и чем поддразнивал Бренду, — червей, древесную кору, яйца улиток). Но как только Бренда набрала на сотовом первые четыре цифры — 1-212 («Пока что я могу звонить кому угодно в Манхэттене», — подумала она), перед ее глазами вопреки ее воле закрутилась бобина со вторым сценарием. Крушение. Бренда попыталась заретушировать главный образ, но он стоял у нее перед глазами. Картина Джексона Поллока.

Бренде понадобилось несколько недель, чтобы открыть для себя шарм картины, а потом, влюбляясь в Уолша, Бренда была ею очарована. У нее была любимая синяя линия на картине, которая казалась Бренде путеводной нитью в огромном черном спутанном клубке. Это был смысл, возникающий из хаоса. По крайней мере так казалось Бренде.

— Вы больше никогда не будете работать в учебном заведении, — сказала Сюзанна Атела. Суровость ее тона искажалась из-за мелодичности голоса и багамского акцента. — Я лично за этим прослежу. А что касается акта вандализма…

«Акт вандализма» — эта фраза звучала так грубо, так бессмысленно! Акт вандализма совершала пятнадцатилетняя девочка, писавшая маркером на стене школьного туалета, или хулиганы, которые разрисовывали заборы в парках и разбивали витрины в пиццериях. Но отнюдь не Бренда, которая ссорилась в аудитории Баррингтона с миссис Пенкалдрон. Просто Бренда была настолько… настолько разгневана, сбита с толку и подавлена, что ей хотелось что-нибудь швырнуть! Даже когда миссис Пенкалдрон завизжала и приказала Оги Фиску стать в дверном проходе, чтобы Бренда не сбежала, даже когда подоспела университетская охрана, Бренда не могла отвести от картины глаз. Этот отвратительный черный клубок просто ее загипнотизировал; она чувствовала себя так, словно ее волосы затянуло в барабан стиральной машины, словно настоящие чувства были разрушены несколькими неправильными решениями.