Божественная комедия (илл. Доре) - Данте Алигьери

Песнь тридцать третья

Земной Рай — Эвноя

«Deus, venerunt gentes»,* — то четыре,То три жены, та череда и та,Сквозь слезы стали петь стихи Псалтири.

И Беатриче, скорбью повита,Внимала им, подобная в печали,Быть может, лишь Марии у креста.

Когда же те простор для речи дали,Сказала, вспыхнув, как огонь во тьме,И встав, и так слова ее звучали:

«Modicum, et non videbitis me;Et iterum, любимые сестрицы,Modicum, et vos videbitis me».*

И, двинувшись в предшествии седмицы,*Мне, женщине и мудрецу* — за нейИдти велела манием десницы.

И ранее, чем на стезе своейОна десятый шаг свой опустила,Мне хлынул в очи свет ее очей.

«Иди быстрей, — она проговорила,Спокойное обличие храня, —Чтобы тебе удобней слушать было».

Я подошел, по ней мой шаг равня;Она сказала: «Брат мой, почему быТебе сейчас не расспросить меня?»

Как те, кому мешает страх сугубыйСо старшими свободно речь вести,И голос их едва идет сквозь зубы,

Так, полный звук не в силах обрести:«О госпожа, — ответил я, смущенный, —То, что мне нужно, легче вам найти».

Она на это: «Пусть твой дух стесненныйБоязнь и стыд освободят от пут,Так, чтобы ты не говорил, как сонный.

Знай, что порушенный змеей сосуд*Был и не стал;* но от судьи вселеннойВино и хлеб злодея не спасут.*

Еще придет преемник предреченныйОрла, чьи перья, в колесницу пав,Ее уродом сделали и пленной.

Я говорю, провиденьем познав,Что вот уже и звезды у порога,Не знающие никаких застав,

Когда Пятьсот Пятнадцать,* вестник бога,Воровку и гиганта истребитЗа то, что оба согрешали много.

И если эта речь моя гласит,Как Сфинга и Фемида, темным складом,И смысл ее от разума сокрыт, —

Событья уподобятся НаядамИ трудную загадку разрешат,Но будет мир над нивой и над стадом.*

Следи; и точно, как они звучат,Мои слова запомни для наказаЖивым, чья жизнь — лишь путь до смертных врат

И при писанье своего рассказаНе скрой, каким растенье ты нашел,Ограбленное здесь уже два раза.*

Кто грабит ветви иль терзает ствол,Повинен в богохульственной крамоле:Бог для себя святыню их возвел.

Грызнув его, пять тысяч лет и долеЖдала в мученьях первая душа,*Чтоб грех избыл другой, по доброй воле.

Спит разум твой, размыслить не спеша,Что неспроста оно взнеслось так круто,Таким наметом стебель заверша.

Не будь твое сознание замкнуто,Как в струи Эльсы,* в помыслы сует,Не будь их прелесть — как Пирам для тута,*

Ты, по наличью этих лишь примет,Постиг бы нравственно, сколь правосудноГосподь на древо наложил запрет.

Но так как ты, — мне угадать нетрудно, —Окаменел и потускнел умомИ свет моих речей приемлешь скудно,

Хочу, чтоб ты в себе их нес потом,Подобно хоть не книге, а картине,Как жезл приносят с пальмовым листом».*

И я: «Как оттиск в воске или глине,Который принял неизменный вид,Мой разум вашу речь хранит отныне.

Но для чего в такой дали паритВаш долгожданный голос, и чем болеК нему я рвусь, тем дальше он звучит?»

«Чтоб ты постиг, — сказала, — что за школе*Ты следовал, и видел, можно ль ейПознать сокрытое в моем глаголе;

И видел, что до божеских путейВам так далеко, как земному краюДо неба, мчащегося всех быстрей».*

На что я молвил: «Я не вспоминаю,Чтоб я когда-либо чуждался вас,И в этом я себя не упрекаю».

Она же: «Если ты на этот разЗабыл, — и улыбнулась еле зримо, —То вспомни, как ты Лету пил сейчас;

Как судят об огне по клубам дыма,Само твое забвенье — приговорВиновной воле, устремленной мимо.*

Но говорить с тобою с этих порЯ буду обнаженными словами,Чтобы их видеть мог твой грубый взор».

Все ярче, замедленными шагами,Вступало солнце в полуденный круг,Который создан нашими глазами,

Когда в пути остановились вдруг, —Как проводник, который полн сомнений,Увидев незнакомое вокруг, —

Семь жен у выхода из бледной тени,Какую в Альпах стелет вдоль ручьяВязь черных веток и зеленой сени.

Там растекались, — мог бы думать я, —Тигр и Евфрат из одного истока,Лениво разлучаясь, как друзья.*

«О светоч смертных, блещущий высоко,Что это за раздвоенный поток,Сам от себя стремящийся далеко?»

На что сказали так* : «Тебе урокПодаст Мательда».* И, путем ответаКак бы желая отвести упрек,

Прекрасная сказала: «И про это,*И про иное с ним я речь вела,И не могла ее похитить Лета».

И Беатриче: «Больших мыслей мгла,Ложащихся на память пеленою,Ему, быть может, ум заволокла.

Но видишь льющуюся там Эвною:Сведи его и сделай, как всегда,Угаснувшую силу* вновь живою».

Как избранные души без трудаЖеланное другим желают сами,Лишь только есть малейшая нужда,

Так, до меня дотронувшись перстами,Она пошла и на учтивый ладСказала Стацию: «Ты следуй с нами».

Не будь, читатель, у меня преградПисать еще, я бы воспел хоть малоПитье, чью сладость вечно пить бы рад;

Но так как счет положен изначала*Страницам этой кантики второй,Узда искусства здесь меня сдержала.

Я шел назад,* священною волнойВоссоздан так, как жизненная силаЖивит растенья зеленью живой,

Чист и достоин посетить светила.*

Рай

Песнь первая

Вознесение сквозь сферу огня

Лучи того, кто движет мирозданье,Все проницают славой и струятГде — большее, где — меньшее сиянье.

Я в тверди был,* где свет их восприятВсего полней; но вел бы речь напрасноО виденном вернувшийся назад;

Затем что, близясь к чаемому страстно,Наш ум к такой нисходит глубине,Что память вслед за ним идти не властна.

Однако то, что о святой странеЯ мог скопить, в душе оберегая,Предметом песни воспослужит мне.

О Аполлон, последний труд свершая,Да буду я твоих исполнен сил,Как ты велишь, любимый лавр* вверяя.

Мне из зубцов Парнаса нужен былПока один;* но есть обоим дело,Раз я к концу ристанья приступил.

Войди мне в грудь и вей, чтоб песнь звенела,Как в день, когда ты Марсия* извлекИ выбросил из оболочки тела.

О вышний дух, когда б ты мне помогТак, чтобы тень державы осияннойЯвить, в мозгу я впечатленной мог,

Я стал бы в сень листвы, тебе желанной,Чтоб на меня возложен был венец,Моим предметом и тобой мне данный.

Ее настолько редко рвут, отец,Чтоб кесаря почтить или поэта,К стыду и по вине людских сердец,

Что богу Дельф* должно быть в радость это,Когда к пенейским листьям* взор воздетИ чье-то сердце жаждой их согрето.

За искрой пламя ширится вослед:За мной, быть может, лучшими устамиВзнесут мольбу, чтоб с Кирры был ответ.

Встает для смертных разными вратамиЛампада мира; но из тех, где слитБег четырех кругов с тремя крестами,

По лучшему пути она спешитИ с лучшею звездой, и чище силаМирскому воску оттиск свой дарит.*

Почти из этих врат там утро всплыло,Здесь вечер пал, и в полушарьи томВсе стало белым, здесь все черным было,

Когда, налево обратясь лицом,Вонзилась в солнце Беатриче взором;*Так не почиет орлий взгляд на нем.

Как луч выходит из луча, в которомБерет начало, чтоб отпрянуть ввысь, —Скиталец в думах о возврате скором,* —

Так из ее движений родились,Глазами в дух войдя, мои; к светилуНе по-людски глаза мои взнеслись.

Там можно многое, что не под силуНам здесь, затем что создан тот приютДля человека по его мерилу.*

Я выдержал недолго, но и тутУспел заметить, что оно искрилось,Как взятый из огня железный прут.

И вдруг сиянье дня усугубилось,Как если бы второе солнце намВелением Могущего явилось.

А Беатриче к вечным высотамСтремила взор; мой взгляд низведши вскоре,Я устремил глаза к ее глазам.

Я стал таким, в ее теряясь взоре,Как Главк* , когда вкушенная траваЕго к бессмертным приобщила в море.

Пречеловеченье* вместить в словаНельзя; пример мой* близок по приметам,Но самый опыт — милость божества.

Был ли я только тем, что в теле этомВсего новей,* Любовь, господь высот,То знаешь ты, чьим я вознесся светом.

Когда круги, которых вечный ходСтремишь, желанный, ты,* мой дух призвалиГармонией, чей строй тобой живет,*

Я видел — солнцем загорелись дали*Так мощно, что ни ливень, ни потокТаких озер вовек не расстилали.

Звук был так нов, и свет был так широк,Что я горел постигнуть их начало;Столь острый пыл вовек меня не жег.

Та, что во мне, как я в себе, читала, —Чтоб мне в моем смятении — помочь,Скорей, чем я спросил, уста разъяла

И начала: «Ты должен превозмочьНеверный домысл; то, что непонятно,Ты понял бы, его отбросив прочь.

Не на земле ты, как считал превратно,Но молния, покинув свой предел,Не мчится так, как ты к нему обратно».*

Покров сомненья с дум моих слетел,Снят сквозь улыбку речью небольшою,Но тут другой на них отяготел,

И я сказал: «Я вновь пришел к покоюОт удивленья; но дивлюсь опять,Как я всхожу столь легкою средою».

Она, умея вздохом сострадать,Ко мне склонила взор неизреченный,Как на дитя в бреду — взирает мать,

И начала: «Все в мире неизменныйСвязует строй; своим обличьем онПодобье бога придает вселенной.

Для высших тварей в нем отображенСлед вечной Силы, крайней той вершины,Которой служит сказанный закон.

И этот строй объемлет, всеединый,Все естества, что по своим судьбам! —Вблизи или вдали от их причины.

Они плывут к различным берегамВеликим морем бытия, стремимыСвоим позывом, что ведет их сам.

Он пламя мчит к луне, неудержимый;Он в смертном сердце* возбуждает кровь;Он землю вяжет в ком неразделимый.

Лук этот* вечно мечет, вновь и вновь,Не только неразумные творенья,Но те, в ком есть и разум и любовь.

Свет устроительного провиденьяПокоит твердь, объемлющую ту,Что всех поспешней быстротой вращенья.

Туда, в завещанную высоту,Нас эта сила тетивы помчала,Лишь радостную ведая мету.

И все ж, как образ отвечает малоПодчас тому, что мастер ждал найти,Затем что вещество на отклик вяло, —

Так точно тварь от этого путиПорой отходит, властью обладая,Хоть дан толчок, стремленье отвести;

И как огонь, из тучи упадая,Стремится вниз,* так может первый взлетПригнуть обратно суета земная.

Дивись не больше, — это взяв в расчет, —Тому, что всходишь, чем стремнине водной,Когда она с вершины вниз течет.

То было б диво, если бы, свободныйОт всех помех, ты оставался там,Как сникший к почве пламень благородный».

И вновь лицо подъяла к небесам.

Песнь вторая