Божественная комедия (илл. Доре) - Данте Алигьери

Песнь вторая

Первое небо — Луна

О вы, которые в челне зыбучем,Желая слушать, плыли по волнамВослед за кораблем моим певучим,

Поворотите к вашим берегам!Не доверяйтесь водному простору!Как бы, отстав, не потеряться вам!

Здесь не бывал никто по эту пору:Минерва веет, правит Аполлон,Медведиц — Музы указуют взору,

А вы, немногие, что испоконМысль к ангельскому хлебу обращали,Хоть кто им здесь живет — не утолен,

Вам можно смело сквозь морские далиСвой струг вести там, где мой след вскипел,Доколе воды ровными не стали.

Тех, кто в Колхиду путь преодолел,Не столь большое ждало удивленье,Когда Ясон предстал как земледел.*

Врожденное и вечное томленьеПо божьем царстве мчало наш полет,Почти столь быстрый, как небес вращенье.

Взор Беатриче не сходил с высот,Мой взор — с нее. Скорей, чем с самострелаВонзится, мчится и сорвется дрот,

Я долетел до чудного предела,Привлекшего глаза и разум мой;И та, что прямо в мысль мою глядела, —

Сияя радостью и красотой:«Прославь душой того, — проговорила, —Кто дал нам слиться с первою звездой».*

Казалось мне — нас облаком накрыло,Прозрачным, гладким, крепким и густым,Как адамант, что солнце поразило.

И этот жемчуг, вечно нерушим,Нас внутрь воспринял, как вода — луч света,Не поступаясь веществом своим.

Коль я был телом, и тогда, — хоть этоПостичь нельзя, — объем вошел в объем,Что должно быть, раз тело в тело вдето,

То жажда в нас должна вспылать огнемУвидеть Сущность, где непостижимоПрирода наша слита с божеством.

Там то, во что мы верим, станет зримо,Самопонятно без иных мерил;Так — первоистина неоспорима.

Я молвил: «Госпожа, всей мерой силБлагодарю того, кто благодатноМеня от смертных стран отъединил.

Но что, скажите, означают пятнаНа этом теле, вид которых намО Каине* дает твердить превратно?»

Тогда она с улыбкой: «Если тамСужденья смертных ложны, — мне сказала, —Где не прибегнуть к чувственным ключам,

Взирай на это, отстраняя жалоСтрел удивленья, раз и чувствам вслед,Как видишь, разум воспаряет вяло.

А сам ты мыслишь как?» И я в ответ:«Я вижу этой разности причинуВ том, скважен ли, иль плотен сам предмет».*

Она же мне: «Как мысль твоя в пучинуНеистинного канет, сам взгляни,Когда мой довод я навстречу двину.

Восьмая твердь* являет вам огни,И многолики, при числе несчетном,Количеством и качеством они.*

Будь здесь причина в скважном или плотном,То свойство* было бы у всех одно,Делясь неравно в сонме быстролетном.

Различье свойств различьем рожденоСущественных начал,* а по ответу,Что ты даешь, начало всех равно.

И сверх того, будь сумрачному цветуПричиной скважность, то или насквозьНеплотное пронзало бы планету,

Или, как в теле рядом ужилосьХудое с толстым, так и тут примерноЛисты бы ей перемежать пришлось.*

О первом* бы гласили достоверноЗатменья солнца: свет сквозил бы здесь,Как через все, что скважно и пещерно.

Так не бывает. Вслед за этим взвесьСо мной второе;* и его сметая,Я домысл твой опровергаю весь.

Коль скоро эта скважность — не сквозная,То есть предел, откуда вглубь лежитЕе противность, дальше не пуская.

Отсюда чуждый луч назад бежит,Как цвет, отосланный обратно в окоСтеклом, когда за ним свинец укрыт.

Ты скажешь мне, что луч, войдя глубоко,Здесь кажется темнее, чем вокруг,Затем что отразился издалека.

Чтоб этот довод рухнул так же вдруг,Тебе бы опыт сделать не мешало;Ведь он для вас — источник всех наук.

Возьми три зеркала, и два сначалаРавно отставь, а третье вдаль попять,Чтобы твой взгляд оно меж них встречало.

К ним обратясь, свет за спиной приладь,Чтоб он все три зажег, как строй светилен,И ото всех шел на тебя опять.

Хоть по количеству не столь обиленДалекий блеск, он яркостью своейДругим, как ты увидишь, равносилен.

Теперь, как под ударами лучейОснова снега зрится обнаженнойОт холода и цвета прежних дней,

Таков и ты, и мысли обновленнойЯ свет хочу пролить такой живой,Что он в глазах дрожит, воспламененный.

Под небом, где божественный покой,Кружится тело некое, чья силаВсе то, что в нем, наполнила собой.*

Твердь вслед за ним,* где столькие светила,Ее распределяет естествам,*Которые, не слив с собой, вместила.

Так поступает к остальным кругамПремного свойств, которые они жеПриспособляют к целям и корням.*

Строй членов мира, как, всмотревшись ближе,Увидел ты, уступами идетИ, сверху взяв, потом вручает ниже.

Следи за тем, как здесь мой шаг ведетК познанью истин, для тебя бесценных,Чтоб знать потом, где пролегает брод.

Исходят бег и мощь кругов священных,Как ковка от умеющих ковать,От движителей некоих блаженных.*

И небо, где светил не сосчитать,Глубокой мудрости, его кружащей,Есть повторенный образ и печать.

И как душа, под перстью преходящей,В разнообразных членах растворясь,Их направляет к цели надлежащей,

Так этот разум,* дробно расточасьПо многим звездам, благость изливает,Вокруг единства своего кружась.

И каждая из разных сил* вступаетВ связь с драгоценным телом,* где она,Как в людях жизнь, по-разному мерцает.

Ликующей природой рождена,Влитая сила светится сквозь тело,Как радость сквозь зрачок излучена.

В ней — ключ к тому, чтоб разное блестелоПо-разному, не в плотности отнюдь:В ней — то начало, что творит всецело,

По мере благости, и блеск и муть».

Песнь третья

Первое небо — Луна (продолжение) — Нарушители обета

То солнце, что зажгло мне грудь любовью,Открыло мне прекрасной правды лик,Прибегнув к доводам и прекословью;

И, торопясь признать, что я постигИ убежден, я, сколько подобало,Лицо для речи поднял в тот же миг.

Но предо мной видение предсталоИ к созерцанью так меня влекло,Что речь забылась и не прозвучала.

Как чистое, прозрачное стеклоИль ясных вод спокойное теченье,Где дно от глаз неглубоко ушло,

Нам возвращают наше отраженьеСтоль бледным, что жемчужину скорейНа белизне чела отыщет зренье, —

Такой увидел я чреду теней,Беседы ждавших; тут я обманулсяИначе, чем влюбившийся в ручей.*

Как только взором я до них коснулся,Я счел их отраженьем лиц людскихИ, чтоб взглянуть, кто это, обернулся;

Вперив глаза в ничто, я вверил ихВновь свету милой спутницы; с улыбкой,Она пылала глубью глаз святых.

«Что я смеюсь над детскою ошибкой, —Она сказала, — странного в том нет:Не доверяясь правде мыслью зыбкой,

Ты вновь пустому обращен вослед.Твой взор живые сущности встречает:Здесь место тех, кто преступил обет.

Спроси их, слушай, верь; их утоляетСвет вечной правды, и ни шагу онИм от себя ступить не позволяет».

И я, к одной из теней обращен,Чья жажда говорить была мне зрима,Сказал, как тот, кто хочет и смущен:

«Блаженная душа, ты, что, хранимаВсевечным светом, знаешь благодать,Чья сладость лишь вкусившим постижима,

Я был бы счастлив от тебя узнать,Как ты зовешься и о вашей доле».Та, с ясным взором, рада отвечать:

«У нас любовь ничьей правдивой волеДверь не замкнет, уподобляясь той,Что ждет подобных при своем престоле.*

Была я в мире девственной сестрой;И, в память заглянув проникновенно,Под большею моею красотой

Пиккарду* ты узнаешь, несомненно.Среди блаженных этих вкруг меняЯ в самой медленной из сфер блаженна.

Желанья наши, нас воспламеняСлуженьем воле духа пресвятого,Ликуют здесь, его завет храня.

И наш удел, столь низменней иного,Нам дан за то, что нами был забытЗемной обет и не блюлся сурово».

И я на то: «Ваш небывалый видБлистает так божественно и чудно,Что он с начальным обликом не слит.

Здесь память мне могла служить лишь скудно;Но помощь мне твои слова несут,И мне узнать тебя теперь нетрудно.

Но расскажи: вы все, кто счастлив тут,Взыскуете ли высшего предела,Где больший кругозор и дружба ждут?»

С другими улыбаясь, тень гляделаИ, радостно откликнувшись потом,Как бы любовью первой пламенела:*

«Брат, нашу волю утолил во всемЗакон любви, лишь то желать велящей,Что есть у нас, не мысля об ином.

Когда б мы славы восхотели вящей,Пришлось бы нашу волю разлучитьС верховной волей, нас внизу держащей, —

Чего не может в этих сферах быть,Раз пребывать в любви для нас necesse*И если смысл ее установить.

Ведь тем-то и блаженно наше esse,*Что божья воля руководит имИ наша с нею не в противовесе.

И так как в этом царстве мы стоимПо ступеням, то счастливы народыИ царь, чью волю вольно мы вершим;

Она — наш мир; она — морские воды,Куда течет все, что творит она,И все, что создано трудом природы».

Тут я постиг, что всякая странаНа небе — Рай, хоть в разной мере, ибоНеравно милостью орошена.

Но как, из блюд вкусив какого-либо,Мы следующих просим иногда,За съеденное говоря спасибо,

Так поступил и молвил я тогда,Дабы услышать, на какой же тканиЕе челнок не довершил труда.

«Жену высокой жизни и деяний,* —Она в ответ, — покоит вышний град.Те, кто ее не бросил одеяний,

До самой смерти бодрствуют и спятБлиз жениха, который всем обетам,Ему с любовью принесенным, рад.

Я, вслед за ней, наскучив рано светом,В ее одежды тело облекла,Быть верной обещав ее заветам.

Но люди, в жажде не добра, а зла,Меня лишили тихой сени веры,И знает бог, чем жизнь моя была.

А этот блеск, как бы превыше меры,Что вправо от меня тебе предстал,Пылая всем сияньем нашей сферы,

Внимая мне, и о себе внимал:С ее чела, как и со мной то было,Сорвали тень священных покрывал.

Когда ее вернула миру сила,В обиду ей и оскорбив алтарь, —Она покровов сердца не сложила.

То свет Костанцы, столь великой встарь,Кем от второго вихря, к свевской славе,Рожден был третий вихрь, последний царь».*

Так молвила, потом запела «Ave,Maria»,* исчезая под напев,Как тонет груз и словно тает въяве.

Мой взор, вослед ей пристально смотрев,Насколько можно было, с ней простился,И, к цели больших дум его воздев,

Я к Беатриче снова обратился;Но мне она в глаза сверкнула так,Что взгляд сперва, не выдержав, смутился;

И новый мой вопрос замедлил шаг.

Песнь четвертая