Том 8. Усадьба Ланиных - Борис Зайцев

Коновалов (оглядывается в окно, вздрагивает). Какая там кошка пробежала, у забора!

Похитонов. Где? Не вижу.

Коновалов. Так, проскакал серый котенок, совершенно незначительный. Не идущий к делу.

Похитонов. А ты расстроился чего-то?

Коновалов. Пустое. Скажи, пожалуйста, помнишь ты зимой был случай, ночью, за городом? В кабаке?

Похитонов. Много бывало случаев. Всего не упомнишь.

Коновалов. Такой случай. Очень поздно было. Часа четыре. Мы в кабинете сидели. Стеша взяла мою, и твою руку, и стала гадать. И все говорила. У ней и то, и се выходило, потом вдруг она замялась, остановилась. Помнишь, мы с тобой отдернули руки, и я вскрикнул.

Похитонов. Помню. Еще тогда цыганка хохотать стала. И все подумали, что ты лишнего выпил.

Коновалов. А ты почему руку отдернул?

Похитонов. Ну, мало ли. Что-то неприятное показалось.

Коновалов. Неприятное… да, и мне неприятное.

Похитонов. Стало быть, даже очень неприятное, если до сих пор не забыл.

Коновалов. Не неприятное, а страшное.

Похитонов. Галлюцинация? Это от нервов. Больное воображение.

Коновалов. Да, конечно, больное. А насчет ареста ты не думай. Постараюсь, чтобы выпустили на поруки. И наверно, оправдают.

Похитонов (качает головой). Быть может. Все-таки, надо меня похоронить, вбить осиновый кол и написать: «В вине и деньгах неумеренный, здесь лежит Похитонов. Бывший присяжный поверенный».

Коновалов. Какая глупость.

Похитонов. Разумеется. Я сам сочинил. И довольно давно. Теперь время выгравировать.

Коновалов. Ожидала ли Марья?

Похитонов. Выйдя за меня замуж, Марья сделала одну из величайших ошибок жизни.

Коновалов. Мне кажется д-да, неудобно, неудобно. Живешь. – Это тоже, пожалуй, величайшая ошибка.

Похитонов. Андрюша не пожелал.

Коновалов. Да. Андрюша.

Похитонов. Все-таки, себя убить трудно. Иногда, это почти необходимо. А не легко.

Коновалов. Был момент. Андрюша мог в меня выстрелить. Он этого не сделал.

Входит Гаммер За ним через минуту – Женя.

Гаммер. Господин Pokhitonov, полицейский ждать больше не хочет. Говорит, еще сбежите.

Похитонов. Нет, ничего-с. Я не задержусь.

Гаммер. Да, уж теперь не задержитесь. Вы напоминаете мне мяч, по которому дан неправильный дрейф.

Похитонов. Что это значит-с? Я терминов не понимаю.

Гаммер. Дрейф – удар правой рукой. Он дан с такой силой, что вы летите за пределы площадки.

Похитонов. Ах, да-с, совершенно верно. Именно лечу за пределы площадки.

Входит Марья Алексеевна.

Марья Алексеевна. Идем, Семен. Ты выйдешь черным ходом. Извозчик готов. Я уговорила полицейского, чтоб тебе позволили одному ехать. Он сзади будет, тоже на извозчике.

Похитонов. Маша…

Марья Алексеевна. Да, ничего. Не обращай ни на кого внимания.

Похитонов подходит к Коновалову и обнимает.

Похитонов. Прощай, Федор. Я… опозорил ваш дом. Прости.

Коновалов. Мне нечего прощать. А дома моего нет. Каждый за себя отвечает.

Похитонов быстро выходит, за ним Марья Алексеевна.

Женя. Фу, какой этот Похитонов смешной. Сгорбился, а шагает быстро.

Гаммер. Вы напрасно думаете, Федор Алексеевич, что ваш дом не нуждается в хорошей репутации. Вы слишком снисходительны.

Коновалов. Я ничего не думаю-с.

Гаммер. Похитонов, воришка! Скажите, пожалуйста. Женат на порядочной женщине, бывал в обществе, ближайший друг этого дома, и извольте взглянуть – отправляется в арестантские роты. Ничтожный силуэт!

Коновалов. Я думаю, для вас это все равно.

Гаммер. Отчасти нет.

Женя. Дело, отец, в том, что Саша делает мне предложение. А я не знаю (со смехом) выходить за него или нет. Он смешной, но хорошо в теннис играет.

Гаммер. Это, положим, глупости: разумеется, выходить. Но вот в чем суть – из-за чего я на Похитонова рассердился: он вредит вашему дому, дому моей невесты.

Женя. Ты страшный дурак. Ты что, правда, из себя барона Финтифлю разыгрываешь?

Гаммер. Никакого барона. Все-таки я был бы очень доволен, если бы господин Похитонов выбрал для скандальных историй другое место.

Коновалов. Вы, значит, просите у меня руку дочери?

Гаммер. Ну да, свадьба там, может быть, через год, но так, знаете ли, принципиально.

Коновалов. Да. Общественное ваше положение: футболист?

Гаммер. О, нет. Мое дарование исключительно направлено на теннис.

Коновалов. Дарование к теннису, вы делаете предложение моей дочери. Но вас смущает, что наш дом скомпрометирован.

Гаммер. Не совсем так. Мне немного обидно за Женю, но вообще… так сказать.

Коновалов. Ладно. Женитесь. Только, извините меня. Я сейчас очень дурно себя чувствую. Мне хотелось одному побыть.

Гаммер. Понимаю, конечно. Семейные огорчения, и прочее. Вполне ясно и объяснимо. Женя, мы можем оставить папа в покое.

Входит Марья Алексеевна и садится в кресло Гаммер с Женей выходят, но Гаммер снова возвращается, и подходит к Коновалову

Виноват, я забыл… Не можете ли вы мне разменять три рубля. Ну, там, на несколько двоегришек.

Коновалов. Чего-с?

Гаммер. Пустое. Так именую я двугривенные.

Коновалов высыпает из портмоне мелочь Гаммер ищет у себя в жилетных карманах трехрублевку

А, черт, за подкладку, что ли, завалилась.

Берет серебро.

Да, не могу найти. Ну, буду вам должен тринитэ. Благодарю.

Уходит.

Коновалов. Тринитэ. Тринитэ. Ловко!

Марья Алексеевна. Я хотела ехать с Семеном, но он не позволил. Когда он сел на извозчика, и они с околоточным выехали из ворот, мальчишка соседний, сын дворника, крикнул: «Барина в тюрьму везут».

Коновалов. Да, нелегко.

Марья Алексеевна. Только подумал, что Семен когда-то служил честно в банке, был скромным молодым человеком, потом присяжным поверенным. И вот столица, ложный блеск жизни…

Коновалов. Видела? (Кивает на дверь.) Тринитэ. Марья Алексеевна. Новые люди. И они по-своему судят нас.

Коновалов. Он женится на моей дочери. Но дал понять, что наш дом не из блестящих. Особенно, после историй последнего времени.

Марья Алексеевна. Ужасные дни. И эти пошлые люди, со своими оценками, свадьбами, когда только что вынесли гроб Андрюши.

Коновалов. Когда Андрей лежал в гробу, я смотрел на него долго. На его лоб, тонкий нос, едва пробившиеся усики. Все понять что-то старался, узнать. Ничего не понял.

Марья Алексеевна. Ты страшно изменился, брат.

Коновалов. Быть может, еще изменюсь.

Марья Алексеевна. Я давно хотела говорить с тобой. Не удавалось.

Коновалов. Скажи, пожалуйста, был с тобой такой случай: уже женой Похитонова, ты полюбила, другого?

Марья Алексеевна. К чему спрашиваешь?

Коновалов. Вы друг друга любили. Но Семена ты не бросила. Так? Думала, без тебя он погибнет.

Марья Алексеевна. Да, так сделала.

Коновалов. Кого любила – тот до сих пор цветы присылает, на именины.

Марья Алексеевна. Ну? Дальше что?

Коновалов. Ты себя переломила. Чтобы Похитонова вытащить. Я – напротив. Себя губил, и что вокруг. Мне в Тане померещилось что-то – я ее увлек. А потом бросил. Моя жизнь неверная.

Марья Алексеевна. Заблудился.

Коновалов. Что я: совсем пропал?

Марья Алексеевна. Не знаю.

Коновалов. Я с Таней подло поступил. А она от меня не откажется.

Марья Алексеевна. Ты был мой любимый брат. Я тоже от тебя не отрекаюсь.

Пауза.

Коновалов. Если б опять представилось, ты отдала бы свою жизнь? Как тогда?

Марья Алексеевна. Кому это нужно? Семен обманывал меня с певичками, с любой женщиной. И все это тем кончилось, что Семена увез полицейский.

Коновалов. Таня бы отдала жизнь. А если б нужно было – ты отдала б?

Марья Алексеевна (подумав). Да. Все-таки.

Коновалов. Ты Наталью хорошо помнишь?

Марья Алексеевна. Хорошо.