Колымский котлован. Из записок гидростроителя - Леонид Кокоулин

— Георгий Петрович, вам звонят.

Мы опять поднялись в кабинет. Старшинов взял трубку.

— Слушаю.

По его односложным ответам я понял, что разговор был не из приятных. В трубке клацнуло, но Старшинов все еще держал ее около уха.

— Н-да, — наконец сказал он.

— Шеф звонил?

Старшинов положил трубку и опустился на стул.

— Узнаю коней ретивых. Ты не замечал у Юрьева привычки с конца начинать важный разговор?

— А что?

— Высоковольтную надо через Колыму перебросить, так он начинает: «Вы обдумайте мое предложение, а потом заходите, мы обсудим, только, пожалуйста, в деталях». И наконец говорит: «Как же будешь перебрасывать высоковольтную через Колыму?» Вот и возьми его. Как? Просьба, приказ? Поди, разберись.

— Конечно, приказ. Без этой линии стройке дальше нет ходу.

— Все это понятно. Но ведь надо техническое решение. А где оно? О том и разговор. Но ты представь, как он все это обставил. Вроде бы советовал, просил обдумать, а в конечном счете получился приказ.

— Дипломат. А помнишь, как по первости он в роли начальника стройки выступал.

Мы знали своего начальника уже четверть века. После Московского инженерно-строительного института он прибыл к нам на Иркутскую ГЭС прорабом. Вилюйскую строил, потом несколько лет работал в главке. Там участвовал при сдаче крупных гидростанций. А из главка на Колымскую.

— Еще когда Юрьев приехал, Георгий Петрович, он сказал: «Одно дело спрашивать, и совсем другое — строить самому, самому отвечать за все». И тогда, помнишь, как пошел он крупными мазками готовить грандиозный разворот основных сооружений. И был уверен, что начало всех начал — создание коллектива и строительство опорных баз. Тогда он и нам доказывал, что в начальный период основное развитие должно получить строительство жилья и объектов соцкультбыта.

— А ты погоди. Как на деле-то получилось. Фонды-то осели у поставщиков — это раз. Во-вторых, в график транспортных организаций заявки не попали, да и местные власти не помогли нам ни материалом, ни транспортом.

— Но вспомни, все-таки он нашел выход. А как! Первым приказом запретил ставить палатки и времянки.

— Как же не помнить — «за расхищение материалов и самострой увольнение».

— Вспомни-ка, как котельную и теплотрассы закладывали. Многие недоумевали. Котельная! Зачем? — всего-навсего десяток домиков. А как-то притащились с работы осенью, мокрые, усталые. Колотун на улице. Нас сунули в вагончик, а там и отопление, и горячая вода. Сколько мы с тобой строим, видано ли — горячая вода, ванная… Нет, Георгий Петрович, это оценили строители.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — поднялся Старшинов. — Пошли, а то совсем я тебя заморил.

— Пожалуй, мне пора домой. Поздно. Да и Людмилу Гурьевну неловко беспокоить.

— Да мы тихонько на кухню прошмыгнем. Поднимайся.

Мы перешли через улицу, вошли в дом и поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. На кухне Георгий Петрович быстро разогрел чай, и мы запивали им холодные котлеты.

— Вот, я все про то же, — прожевав котлету, заговорил Старшинов. — У Юрьева принцип — корректировать графики по ходу дела. А мне кажется, графики должны быть законом. Тебе, Антон, не доводилось впрягать такие резервы, что на первый взгляд уму непостижимо. А он так все обставит, деталями припрет, что и открутиться нет сил.

— Что ты мне говоришь? Будто я сам не знаю. Только вспомни, как он меня припер со строительным мусором.

— Ха-ха, — засмеялся Старшинов. — Всю стройку уморили — катались неделю.

— Но мне-то было не до смеху.

И я, сидя за столом у Старшинова, заново пережил тот позор…

Пускали базу Стройиндустрии, а сроки все срывались. В частности, речь шла о керамзитовой установке. Штаб стройки назначил ответственным за ее пуск Юрьева. Но, как известно, с материалами вечный затор. Нехватка то одного, то другого, особенно болтов и стяжек. Юрьев походил, походил по объекту и первым делом занялся анализом цифр. И выяснил, что крепежного материала для монтажа установки получено больше, чем требовалось. Уточнил, кто и когда получал материал. Он не стукнул по столу кулаком, нет. Он даже голоса не повысил, а приказал мне просеять строительный мусор. Я строил этот объект. Надо сказать, что наш коллектив, по мнению других строительных подразделений, мог служить образцом бережного отношения к материалам.

Результат просеивания был убийственным: тьма искореженных болтов, стяжек, гаек! Юрьев скупо улыбнулся и предложил приобрести недостающее за наш счет. Тогда мне казалось все это до дикости несуразным. И в то же время я понимал, что справедливо наказан.

— А ведь справедливо? — прочитал мои мысли Старшинов.

— Не спорю. Базу ведь сдали.

— Сдали.

— А вот как Колыму брать?

— Юрьев зажмет тебя между берегами — найдешь выход.

— Ну, я пошел, Георгий Петрович, а то опять до утра промаемся…

Утром Старшинова я встретил у подъезда. Вид у него был помятый. Он что-то буркнул в ответ на приветствие, и мы направились к бетонному заводу.

— У меня никак не идут из головы слова Юрьева, со вздохом сказал Старшинов. — Где взять эти детали? Все до мелочей велел продумать — можно подумать, у меня в управлении экспериментальный институт.

Но я-то видел, что Старшинов неотступно думает, ищет. Мы уже подходили к заводу, как Георгий Петрович повернул к складу готовой продукции.

— Опять солярку не подвезли, хвост вытащишь, нос увязнет. Где мастер? А-а, дело не в мастере, — махнул рукой Георгий Петрович.

— А в чем? — спросил я. — Пусть и мастера шевелят мозгами.

— В заданности, в заданности, Антон, — повторил Старшинов. — Будь ты хоть семи пядей во лбу, но если не настроил производства, не запустил по науке — задохнешься. — И Георгий Петрович торопливо повернул на участок нулевого цикла, туда, где закладывали пятиэтажные дома. А когда подошли, то вдруг обнаружили глухую тишину. Рабочие, словно воробьи на проводах, сидели на сваях и грелись на солнце.

— В чем дело?

— А ни в чем, ни одного бульдозера не дали.

— А, черт, — вырвалось у Старшинова, и он побежал в свое управление.

По пути заскочил в подвернувшуюся строительную будку.

— Телефон есть?

— Вчера провода взрывом оборвало. А вы из детского сада напротив позвоните, — посоветовала сторожиха.

— А-а-а, — только и сказал Старшинов. У него от бессильной ярости сжалось сердце, перехватило дыхание…

После обеда Старшинов положил на стол секретаря парткома докладную о срыве работ по вине руководителей механизации. Впервые в жизни так, письменно, и не рапорт. Это был крик боли и глубочайшего возмущения.

Заседание парткома было назначено на четыре, и Иван Иванович, как обычно, опаздывал. Он влетел последним — с видом страшно занятого человека, которого оторвали по пустякам. Сел и недовольно насупился.

Секретарь парткома Татьяна Сергеевна Сазонова коротко изложила суть дела.

— Из-за такого пустяка и собрали нас на экстренное совещание? — Иван Иванович криво усмехнулся. — Отрывают людей от работы, — шепнул он соседу, но так, чтобы было всем слышно.

— Иван Иванович, объясните товарищам срыв работы СМУ-один.

Иван Иванович не спеша поднялся. И по пальцам стал считать, кому и когда он направил бульдозеры и тягачи. Он перечислял механизмы по разнарядке и уже победно оглядывал присутствующих.

— Да и себе я должен что-то оставить. Ведь тоже задыхаюсь. — Иван Иванович смотрел на Сазонову не мигая.

По кабинету прокатился шумок. Сазонова поднялась с места, и на какой-то миг ее глаза стали холодными, невидящими.

— С пустозвонством надо бороться и покончить как можно скорее, — резко сказала она. — Вам на планерке это записали? Вы ведь не возражали? Вы же согласились вместо четырех бульдозеров дать два? — уточнила секретарь парткома. — Теперь речь идет, если хотите, не столько о бульдозерах, сколько о вашем поведении, — не повышая голоса, продолжала она, — о поведении коммуниста-руководителя, не сдержавшего слова. И можно ли доверять такому человеку вообще?

Стало тихо. Только слышно было, как гудела и отчаянно билась в плафоне над столом муха.

Татьяна Сергеевна помолчала немного. И со свойственной ей прямотой в упор спросила:

— Что вы на это скажете, Иван Иванович?

Иван Иванович побегал глазами по лицам сидящих и, как бы недоумевая, пожал плечами.

— Я вроде сапожника, — пытался отшутиться он, — сам тачаю и сам без сапог. Вы ж с меня план спрашиваете?..

— Мы сейчас с вас спрашиваем, почему вы не сдержали слово? Слово коммуниста — материально. Вы его нарушили, и пошла цепная реакция — простои бригад, а в конечном счете срыв государственного плана. Наша вина, — повысила голос Сазонова, — в том, что мы нетребовательны к себе, обесценили слово. Но мы это исправим…