Леди GUN - Владимир Вера

Бейсик пожинал плоды своей дальновидности. В угоду хозяину новая команда, как на конвейере, клепала президентские указы, напрочь позабыв о предвыборных обещаниях. Довольно быстро Бейсик получил возможность открыть филиалы подконтрольных московских банков в столице и крупнейших городах Крыма. Он дал пинка местным дельцам, проведя ревизию уже начатой приватизации гостиниц и санаториев в курортной зоне Южного побережья. Правительство успело санкционировать получение крупных кредитов, якобы для обеспечения населения Крыма продовольствием и топливом под залог крымской недвижимости. Бейсик снова дал деньги и охотно принял залог в виде лучших отелей, баз отдыха, госдач. В Форосе, Евпатории, Ялте, Гурзуфе. Вездесущие представители Бейсика с благословения карманного кабинета министров без труда навязывались в компаньоны местным нуворишам и администраторам, организовывали акционирование гостиничных комплексов с закрытой подпиской, а затем выкупали у своих партнеров их пакеты.

Несговорчивые замолкали навсегда. Стартовала новая приватизация госсобственности по смехотворным остаточным ценам. В среднем один санаторий или гостиница обходились Бейсику в тысячу пятьсот долларов.

Присовокупление новых территорий обернулось обретением целого государства. Однако следовало подумать о том, как удержать власть и усилить ее. Бейсик слишком увлекся в Крыму сгребанием всего до кучи, его аналитики не уследили за возникновением побочных эффектов. Потуги новых крымских властителей заградить себя собственной милицией и службой безопасности не имели успеха.

Генералы силовых структур держались Киева, их ведомства стояли на довольствии Украины, а потому и речи не могло быть о переподчинении. Избранный народом парламент облегченно вздохнул после выборов и дал себя подчистую скупить. Депутаты, сортируясь по фракциям, соревновались в продажности, многие досортировались до того, что изменили и своим политическим платформам, взяв равнение на Киев. Это было безопасней. Вслед за депутатами в сторону Киева начал дрейфовать непоследовательный президент, по сути, обычная марионетка, растерявший своих сторонников. Все смотрели волками на его московскую команду. Ненависть к «варягам» прогрессировала еще и потому, что ее подогревали те, кто считал себя обойденным в раздаче министерских портфелей. В крымском пироге обнаружилась горчица. И в этот неудобный момент Бейсик возьми и погибни.

Почва ушла из-под ног у москвичей, провозгласивших себя крымчанами, тем временем клан Родионовой с возвращением Бориса Сумцова воспрял из пепла. Шарун, с высочайшего позволения Матушки занявшийся политикой и без проблем попавший в депутаты, приступил неутомимо обрабатывать недовольных народных избранников. Он сколотил коалицию, в которую вошли влиятельные бизнесмены из местных и бывшая крымская номенклатура, также не заинтересованная в московском протекторате.

Оппозиция в Верховном совете скоро настолько окрепла, что вознамерилась урезать в полномочиях главу несостоявшегося государства. Сделать его чем-то вроде английской королевы, возложив на него лишь представительские функции. Это удалось. Состоявшиеся при москвичах сделки по приватизации объявили скрытой формой аннексии территории. Заработали деньги клана Матушки. Пост премьер-министра Крыма занял сват правителя Украины…

В действиях Бориса как всегда было больше здравого смысла, чем слепой ярости. И уж тем более он не шестерил на государство, он действовал в интересах клана.

Вся беда Цезаря заключалась в том, что его раскусили. Цезарь сам прилетел в Киев, как только прослышал о кончине Бейсика. Борис встретил хитрую лису, визит которой с вычетом мишуры вроде заверений в бесконечной дружбе означал лишь одно – страх. Сумцов начал вершить свой суд.

В тот момент, когда в Киеве чествовали крымского папу, в Симферополе работали киллеры клана Родионовой.

Первыми пали от пуль наемников два брата Каблука. Борис хорошо сыграл на отлучке Цезаря в день убийства братьев. Цезарь все еще был у него в гостях.

Вернувшись в Крым, Цезарь был вынужден запереться в своем бунгало, резонно полагая, что ситуация сложилась не в его пользу. «Попробуй теперь докажи оставшемуся Каблуку, что это не я». Последний Каблук, схоронив братьев, буквально ошалел, требуя от Цезаря объяснений. Дядюшка Цезарь объяснил, как мог, по телефону: мол, ездил по делам в Киев, узнал о случившемся в день приезда. Каблук сделал вид, что поверил, и пригласил Цезаря на поминки.

От Каблука можно было ждать чего угодно, даже беспредела, но не ехать в Симферополь тоже было нельзя. И без того кто-то распустил слухи, что вроде дядюшка Цезарь все знал, что прикрылся своим отсутствием. Не хватало, чтобы к этому еще приплюсовали его отказ отдать последнюю дань своим друзьям.

Настал девятый день, и дядюшка Цезарь тронулся в путь из Севастополя в Симферополь в сопровождении отряда гоблинов из двадцати человек и страха за свою жизнь.

У местечка Приятное Свидание под Симферополем был развернут шатер. Около тысячи приглашенных поминали убиенных. Дядюшка Цезарь сидел на самом почетном месте. Восседавший по соседству Каблук усыпляюще действовал на его охрану.

В самый разгар поминок к Цезарю подошел человек и выстрелил ему в затылок. Смерть наступила мгновенно. Охрана не успела даже ахнуть. Непонятно, откуда разразился шквал автоматных очередей. Киллер Цезаря Буба и трое охранников были убиты на месте, еще трое получили тяжелые ранения. Убийца Цезаря скрылся.

На сороковой день после похорон Каблуков в баре «Астория» в Симферополе пристрелили ближайшего друга Цезаря, возможного преемника на посту председателя партии «Согласие», Ивана Хватова, затем неизвестные убийцы отправили на тот свет всю верхушку клана Цезаря.

Расправа оказалась стремительной. Напуганные функционеры из клики партии «Согласие», под личиной которых скрывались заурядные бандиты, самораспустились. Вся эта бойня выглядела как разборка между бандами Цезаря и Каблука, сроки акций на сто процентов указывали на это. Быть может, из-за этой математической стопроцентности было очевидно, что это не разборка, а чистый отстрел. В Крыму теперь правили другие люди, действия которых регламентировали не местечковые правила, а глобальная политика. Они вершили суд, расчищая себе дорогу.

Состояние Елены никак не улучшалось. Бориса настораживал плавающий взгляд, который все чаще соскальзывал с ее уставших глаз. Она перестала узнавать его, и говорить с ней о делах было бы верхом глупости. Поэтому он молчал.

Вскоре она стала каждый день требовать, чтобы ее везли на кладбище к Милочке и Андрюше. Доктор пытался возражать, но его писклявые возражения тонули в страхе. Кто мог знать, что будет, если Матушка даст волю гневу, власть-то формально осталась при ней.

Елена настояла на своем. Она часами просиживала у могил своих детей. Увести ее отсюда мог только Борис. Он подходил, брал ее под руки и вел к машине, истощенную и сраженную горем. Утешить ее, и то лишь на время, могли только уколы. Родионова считала себя единственной виновницей гибели детей.

В один из серых слякотных осенних дней ее как обычно потянуло на кладбище. Шел дождь. Ссылка на непогоду, как, впрочем, и предполагал Борис, с треском провалилась. Лена накричала на него и тут же заплакала. Предусмотрительно захватив с собой складное кресло, Борис поехал с ней. Старый ворчун – смотритель кладбища, которому не дали остаться наедине с бутылкой вермута, – не хотел открывать ворота:

– Все с ума посходили, сейчас польет как из ведра, а они все едут и едут. Нет, машину не впущу, хотите – идите пешком.

Елена не стала дожидаться, сумеет ли Борис переубедить смотрителя. Она прошла через калитку.

Наконец Борис уладил все с посиневшим от жизни смотрителем, что оказалось весьма непросто. Тот отказывался от пятидесятидолларовой бумажки ровно до тех пор, пока Борис не расшифровал деду ее ценность в привычном для старика эквиваленте… Сообразив, сколько вермута можно купить на эту зеленую бумажку, дед переменился в лице и помчался отпирать ворота. Он даже поклонился, когда проезжала вторая за день заграничная машина, выругавшись вслух:

– Бляха-муха, надо было и с того сутулого магарыч взять, дуреха я, дуреха.

– Сутулого?! Он здесь! Газу! – закричал Борис. Водитель погнал машину во весь опор по центральной аллее.

Смотритель пожал плечами и побрел в свой закуток, недоумевая. Неужто этим, на иномарках, нечем заняться, коль даже в дождь приперлись.

Сверкнула молния, небо грозно заревело, мешая Крюку сосредоточиться. Киллер все еще не верил, что, кроме него и мишени, здесь никого нет. Он сидел в ста шагах от Родионовой на могиле какого-то летчика-героя и возился у подножия мраморного обелиска.