Матрица или триады Белого Лотоса - Всеволод Каринберг

Витус залез в кабину к трактористу, и они, не торопясь, со скоростью гусеницы на ветке дерева, поплыли по заснеженному лесу. Добрались на вырубку, не доезжая лесосеки, отцепив будку, повернули назад. Бревно было громадное и толстое, его сбросил лесовоз, не вписавшийся в поворот узкой дороги, развернуться было негде, а машина опасно наклонилась. Подведя под комель металлический трос, и закрепив его, потянули бревно за собой. На пасеке Шапошников завел свою "дружбу" и попытался кедрину распилить сразу на короткие кругляки. Распилка бревна затянулась до вечера, поменяли несколько затупившихся цепей, лагами с трудом вчетвером перевернули лесину на другой бок.

Вечером Шапошников уехал на мотоцикле домой в город, оставив трехлитровую банку с самогоном. Тракторист заночевал на пасеке, благо, что в комнате были три койки у стен.

Утром Витус с Василием, оказавшимся штатным охотником, решили взять собак Шапошникова на охоту. Сходили в омшаник, где у Шапошникова были спрятаны ружья. Витус взял себе двустволку 16 калибра, которую собственноручно перебрал еще осенью, и одноствольную "ижевку" 12 калибра для гостя. При постановке ульев, Витус некоторое время жил у Шапошникова, и облазил пространство леса до Круглой сопки за болотом, где обнаружил старые кучи веток в густом ельнике у основания склона, под которыми кабаны устраивают гнезда для выводков. И теперь самое время проверить, есть ли там стадо.

Собаки убежали вперед, и когда охотники вышли на старую просеку, огибающую Круглую сопку, послышался дружный лай в кустах. Сбросив куртки, бегом, насколько позволял глубокий снег, поспешили на помощь собакам. В кустах замерли несколько черных силуэтов на длинных ногах, при нашем приближении кабаны сорвались с места и начали прыжками уходить за сопку наискось по склону.

Одного секача держали собаки. Выстрелили разом, Витус видел, как его пуля рикошетом от срубленной ветки ударилась в ствол дерева. Кабан сорвался и увлек за собой собак. Василий сказал, что - попал, и они подошли к разбрызганному копытами снегу, замусоренному веточками и зеленым мхом лесной подстилки, но ничего не обнаружили. Но, пойдя по следу, где секач уходил прыжками, вскоре нашли капельки крови, и уже кровяной след не пропадал.

Пожалели, что у нас нет лыж. Василий говорит, что орочоны из Санчихезы гонят кабана в одиночку на лыжах с одним только копьем, убивая, когда тот обессилит. Позвали собак, но те ушли далеко. Вернулись за куртками и рюкзачком.

Заснеженная просека огибает сопку. Полаяв вдали за деревьями, собаки вернулись запыхавшиеся, смотрят вопросительно, высунув на сторону языки. Азарта у них хватает. "Подранка нельзя оставлять", - сказал Василий, и охота продолжилась, собаки теперь далеко не уходили.

Солнце, в начале охоты светившее в лицо, переместилось за спину. Снег из золотистого превратился в холодный синий, лес вырос, стал незнакомым, наполнился глубокими тенями от многочисленных распадков, единственно, что связывало с домом, это след погони.

Но вскоре пропали два кабеля, - они вернулись на пасеку. Остался старый кабель и поменьше его размером сука, наиболее умная из всех, это она держала кабана за ляжку.

Кабаны, было ушедшие в один из распадков наверх, спустились вновь, охотники следом вышли на кровяную лежку, и собаки бросились вперед, недалеко, за очередной грядой послышался их лай. На этот раз не торопились, пусть собаки разгонят стадо и пусть кабаны уходят. Время работало на охотников, чем чаще раненый кабан будет ложиться, тем быстрее он ослабнет, теперь он сходил с лежек уже не прыжками, но и крови стало меньше. Кабан живуч, но от вязкой суки не уйдет.

Преследовали подранка до вечера, сделав глубокий круг, вышли к верховьям ключа почти на лесосеку, и, оставив преследование до утра, ушли на ночевку в охотничье зимовье.

Спустившись к ключу и перейдя по наледи на другой берег под голый склон сопки, где стоит низенькое зимовье, скрытое сугробами, и чернеют только верхние балки и низенький конек крыши, разгребли вход. Сняли скобу, и дверь легко подалась внутрь. Переступив высокий порог и нагнувшись под низким карнизом, залезли в избушку. Напротив двери над высоким столиком, как в вагоне поезда, узенькое оконце, нары с обеих сторон под низким потолком, под ними пустота и земляной сухой пол, сбоку маленькая печь с коленом трубы на ползимовья. Под нарами сухие лежалые поленья, быстро растопили печурку, на ней сверху умещается только закопченный чайник. Соль, крупа, сахар, чай подвешены в мешочках к потолку, там же в мешочке табак, выпотрошенный из бычков. Вышли под звездное небо, пока дым вытягивало из открытой двери. Собаки залегли в снегу, свернувшись калачиками.

Вытерев пыль со стола и с нар, и попив чая, расположились на нарах, начались воспоминания о прошлой жизни.

- Почему ты не работаешь охотоведом?

- А почему ты не пускаешь собак в избу? А почему ты - пчеловод, а не, скажем, бригадир или зоотехник совхоза?

"...По окончании заочно Иркутского лесного института выпускники устроили банкет в ресторане. А был среди нас самый старый, с залысиной, прикрытой прядью волос, кажется из Лазовского заповедника - это где-то на север по побережью".

Витус насторожился, но промолчал. А Василий продолжал свою историю, как они гуляли в ресторане.

"Он учился долго, лет десять, был тупой как сибирский валенок. Сессии сдавал на тройки, говорят, привозил с собой шкурки меховые для преподавателей в виде взяток, а на выпускной даже шкуру тигра. Но дело не в этом. На стол денег не дал, говорил, что нет. Но как старшему мы ему простили, и он пил за наш счет. Но, говорят - халява на пользу не идет. Он напился. А тут мы музыкантов "башляем", даем пять рублей и они нам "Под крылом самолета" поют, а недалеко стол с "кавказцами", - те "башляют" десять рублей, чтоб им "лезгинку" сбацали. Так, с переменным успехом и соревнуемся. Так вот, наш друг укушался совсем, поднялся и пошел к музыкантам заказывать музыку, его привели назад. Знаешь, что он им заказал за три рубля? - "Интернационал".

Тут Витус не выдержал и сказал.

- Его случайно не Делюков звали?

- Кажется так.

- Валера. Ноги как ласты. Загребает.

- Точно он.

- Ему, говорят, ноги сломали работяги в Сергеевском лесхозе в бытность Делюкова бригадиром на лесозаготовках.

И Витус рассказал свою историю. Тесны судьбы людей в тайге.

Витус вспоминал, как устроился на Канхезу лесником в Преображенское лесничество заповедника. Там никто не задерживался надолго, обычно от трех месяцев до полугода. До него на кардоне сидел Аврам, украинский парубок с длинными каштановыми волосами и большими выразительными карими глазами с длинными ресницами, этот играл на гитаре, и у него собирались парнишки и девицы из Бурьяновки, он настолько непрактичный, что от плохого питания страдал диареей с кровью. Выгнали за лень, не ходил по обходу. Потом был маленький строитель большой Останкинской телебашни, по прозвищу Мулирман. Этот пел арии из опер, его странность была в том, что он постоянно варил супы из различных круп, а остатки, закрыв полиэтиленовыми крышечками, опускал в воду реки в стеклянных банках, "про запас". "Это вчерашний суп, это - трехдневный, но хорошо сохранился!", - говорил он, - "на черный день". Скоро между камнями образовался "пункт приема стеклопосуды". А самый легендарный, обрюзгший и неряшливый нелюдим, ходивший по лесу в черном пиджаке, одетом на грязную майку, этот пошел за "правдой" с одностволкой 12 калибра "давить коммунистов" в районный партком, откуда его направили в Уссурийск за справкой. Месяца два пролежал в дурдоме, его и оттуда выгнали. "Гады, коммунисты, - говорил, вернувшись, - даже справку не дали!". Но из заповедника его убрали, оружие ему не полагалось, а своим угрюмым видом он пугал не только браконьеров, но и зверей в тайге, наверное.

"Делюков посадил меня и Саню-"вольного стрелка" в кузов уазика, в кабину залез сам с нашим лесничим-пьяницей Шевченко, который и таракана за свою жизнь не убил, и мы поехали "на мероприятие", в "показухе" - Делюков спец, проявляет невиданный энтузиазм. В лесу у слияния Канхезы с Сяухой, машина въехала на территорию пионерлагеря, остановилась у домика сторожа. Выходит растрепанный чубастый парень, он проводил время со своей подругой поварихой, и только трусы успел надеть, а тут машина вооруженных до зубов лесников. Делюков ему говорит, что приехал расстреливать собак, они якобы бегают стаей в заповедник и грызут оленей. "Стреляй! - истерично кричит нам с Саней, - в собаку". А у меня карабин, и патроны подотчетные, я его даже с плеча не снял. Собака привязана в будке на простую веревку. "Не дам!" - кричит повариха, и как "якобинка на баррикадах в Париже" пышной грудью идет на Делюкова. Шевченко испуганно помалкивает, он не выносит громких скандалов, мы то никто не знали, куда нас везут. Делюкову из сторожки испуганные любовники вытаскивают телефон, и он звонит с сердитым видом прокурору поселка. Где вся его лесть в голосе? - Звучит гневный звенящий глас Правды! Потом передает телефон сторожу, тот испуганно кивает в трубку. Откуда у Делюкова такая ненависть к собакам - не понятно. Сам похож на кота, такой же кругленький и мордастый. Достал "макарова", но стрелять не стал, машет им перед лицом сторожа, а тот стоит перед ним в майке и семейных трусах, пожимает могучие, в рыжих веснушках, плечи. Делюков говорит лесничему - "У меня патронов мало, дай твои". Вставил чужую обойму, схватил собаку за загривок, собака на всех кидается - чувствует, зачем приехали, - а его не трогает. Стреляет в затылок, а потом еще один выстрел, в бок. Бросили труп в кузов машины, и по пути Делюков затащил его в кусты у дороги. Проходит неделя, иду я как-то этой дорогой, слышу - воет, - подхожу, лежит на боку обездвиженная собака, смотрит на меня одним безумным глазом, вместо другого гниющая рана, и пытается злобно на меня рычать, оружия при мне не было, а ножом кончить ее мучения я не смог. Пришел в контору, сидит Валера Делюков, я ему говорю - "Что же ты собаку не дострелял, - лежит, мучается". А он спокойно мне отвечает - "Обязательно поеду сегодня и добью, правильно, зачем собаке мучиться". Прошла еще неделя, иду той же дорогой, дай, думаю, посмотрю. Подхожу, а ...собака живая! Только уже молчит, сгнила голова наполовину, и шерсть мокрая и повылазила клочьями вокруг черной раны в боку, в которой черви копошатся, сквозь гной на меня смотрит плачущий глаз. И опять я не смог ее добить. Прихожу в контору, сидит Делюков. Я ему - про собаку, а он отвечает "забыл", - мол, - "но сегодня, если хочешь, то поехали, сейчас же, вместе". Прошла еще неделя, иду той же дорогой, свернул посмотреть. В ямке собаки нет, нашел труп в заводи реки, - Делюков пожалел патрон, утопил страдальца!".