Туннель в небе. Имею скафандр — готов путешествовать! - Роберт Хайнлайн

Разумеется, и этот аргумент он считал вполне исчерпывающим. Но даже если, исключительно спора ради, не прибегать к этой безукоризненной аргументации, он все равно может доказать, что затеянный над ними процесс смехотворен, потому, что они ничем не нарушили даже так называемые законы якобы существующей организации «Трех Галактик». Они всего лишь действовали в своем собственном секторе космоса, работая над освоением полезной, но никем не занятой планеты Земля. Какое же это преступление — колонизировать территорию, заселенную животными? Что же до представительницы «Трех Галактик», то она влезла не в свое дело, но ей не было нанесено никакого ущерба, ей всего лишь не позволяли мешать работать и задержали ее исключительно с целью вернуть туда, откуда она явилась.

Вот здесь ему и следовало бы остановиться. Все его аргументы звучали вполне приемлемо, особенно последний. Я привык думать о роде человеческом как о венце творения, но многое теперь изменилось в моем восприятии. И я совсем не был уверен, что этот суд сочтет людей и червелицых равными. Конечно же, червелицые во многом опередили нас. Да и мы, расчищая джунгли, разве обращаем внимание на то, что обезьяны поселились там раньше нас?

Но червелицый объяснил, что привел эти доводы лишь в порядке интеллектуальных упражнений, чтобы показать, насколько глупо выглядит этот суд с точки зрения любых законов, с любой, какой бы то ни было точки зрения. А теперь он действительно перейдет к защите.

Но вместо защиты он перешел к нападению, каждое его злобное слово падало, как удар молота. Да как они посмели? Да они мыши, которые собрались кота хоронить — так уж смешно звучало в английском переводе. Они — животные, годные лишь в пищу; просто нечисть, которую придется истребить. Их преступления никогда не будут забыты, с ними не будет никаких переговоров, и никакие мольбы о прощении им не помогут. Единственный народ уничтожит их всех до единого!

Я осмотрелся по сторонам, чтобы увидеть реакцию суда. По стенам этого почти пустого треугольного зала расположились сотни существ, некоторые из них совсем недалеко от нас. До сих пор мое внимание было так занято процессом, что я почти не смотрел на них. А теперь стал рассматривать, потому что почувствовал острую необходимость хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, вызванных атакой червелицего.

Существа там были самые разнообразные, и среди них вряд ли нашлось бы хоть два друг на друга похожих. Футах в двадцати от меня стоял инопланетянин, очень похожий на червелицего, и такой же страшный, но почему-то его ужасная внешность не вызывала отвращения. Попадались и гуманоиды, но они были в явном меньшинстве. Затем я увидел одну очень симпатичную девчонку, выглядевшую вполне по-человечески, если не считать разноцветной раскраски кожи и весьма ограниченного количества одежды на теле. Она была такая хорошенькая, что я мог поклясться, что ее разноцветная кожа объяснялась всего лишь косметикой, но был бы, по всей вероятности, не прав. Интересно, подумал я, на каком языке слушает эти угрозы она? Уж точно не по-английски.

Почувствовав мой взгляд, она обернулась и холодно осмотрела меня с головы до ног, как я рассматривал бы шимпанзе в клетке. Похоже, что взаимной симпатии между нами не возникло.

Кого только здесь не было! По левой стене неизвестные мне существа выглядывали из аквариумов. Не было никакой возможности определить, как они воспринимают тирады червелицего. Радужная девушка держалась спокойно, но что можно сказать о поведении моржа со щупальцами осьминога? Если он дергается — это признак гнева или просто чесотки?

Председатель с голосом янки все не останавливал червелицего. Все это время Крошка держалась за мою руку. Теперь же она, вся затрепетав, прошептала мне на ухо:

— Как страшно он говорит!

Червелицый закончил свою речь таким взрывом ненависти, что переводчик, видимо, не выдержал, потому что вместо английских слов послышались бессвязные вопли.

Раздался невозмутимый голос председателя:

— Но что вы имеете сказать в свою защиту?

Снова злобные крики и наконец связная речь:

— Я обосновал защиту тем, что в ней мы не нуждаемся!

Невозмутимый голос продолжал, обратившись к Мэмми:

— Вы заступаетесь за них?

— Милорды-собратья, ответила она неохотно, — я… я вынуждена признать, что нахожу их крайне противными.

— Вы выступаете против них?

— Да.

— В таком случае ваше мнение не будет заслушано, таков закон.

— «Три Галактики — Один закон». Я не буду говорить.

— Выступят ли кто-нибудь из свидетелей в их пользу? — продолжал бесстрастный голос.

Молчание. Нам давали шанс проявите благородство. Хотя мы, люди, были их жертвами, мы могли бы отметить, что, со своей точки зрения, червелицые не сделали ничего плохого, мы могли бы просить для них милосердия, если они дадут обещание впредь вести себя хорошо. Но я отказался проявить благородство. Слышал я все эти сладкие речи, которыми обычно пичкают детишек насчет того, как надо уметь прощать, что даже в самых плохих людях есть что-то хорошее и так далее. Но если я вижу ядовитого тарантула, то давлю его ногой, а не уговариваю его быть милым, хорошим паучком и перестать кусать людей. Паук не виноват, конечно, что он паук. Но от этого нам не легче.

— Найдется ли народ, согласный заступиться за вас? — спросил червелицых голос. — Если да, то назовите его, мы призовем его представителей.

Оратор червелицых только выругался в ответ, одна лишь мысль о том, что кто-либо может ходатайствовать за них, вызвала у него глубочайшее отвращение.

— Пусть будет так, — сказал голос. — Достаточно ли фактов для принятия решения?

— Да.

Почти мгновенно он ответил сам себе:

— Каково же решение?

И снова ответ самому себе:

— Их планета будет развернута.

Приговор звучал не страшно — подумаешь, все планеты вращаются, да и объявил его голос безо всякого выражения. Но чем-то это меня напугало, даже показалось, что пол под ногами дрогнул. Мэмми развернулась и направилась к нам, идти ей было далеко, но она подошла к нам очень быстро. Крошка бросилась ей навстречу, и барьер, отделяющий наш загон, сгустился еще сильнее, пока мы трое не очутились в своего рода отдельной комнатке. Крошка дрожала и всхлипывала, а Мэмми утешала ее. Когда наконец Крошка взяла себя в руки, я спросил взволнованно:

— Мэмми! А что он имел в виду, когда сказал, что планета будет развернута?

Она взглянула на меня, не выпуская из объятий Крошку, и ее огромные добрые глаза стали суровыми и печальными.

— Это значит, что их планета выведена из пространства-времени, в котором существуем мы с тобой.