Тайна Высокого Замка - Златослава Каменкович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никогда еще Юра с таким азартом не решал задач, как в эти минуты смертельной опасности. Вот когда пригодились рассказы отца о том, как часто на войне выручает знание некоторых стандартных величин.
«Сейчас самое главное — установить скорость поезда… Это можно узнать по расстоянию и времени… Время узнаю по моим часам, а расстояние между двумя телеграфными столбами мне известно — пятьдесят метров. Остаётся только подсчитать, сколько столбов промелькнёт за одну минуту…»
Юра засёк время и принялся отсчитывать столбы.
«Десять столбов! Значит, пятьсот метров в минуту… Поезд проходит километр за две минуты. Отец говорил, что скорость горения бикфордова шнура — семь сантиметров в минуту… Стало быть, мне надо отмерить четырнадцать сантиметров шнура… Но чем отмерить?.. Шириной ладони?.. Нет, тут возможна неточность, ведь у людей руки разные… Тьфу, как я мог забыть! Ведь длина спичечной коробки — пять сантиметров…»
Юра поспешно достал из кармана коробочку спичек, трижды отложил её длину на шнуре и отрезал.
Когда всё было готово к взрыву, он замаскировал брезентом шнур, чтобы гитлеровцы случайно не заметили искры.
Взглянув на часы, Юра увидел, что пора поджигать.
Шнур уже горел когда Юра осторожно подобрался к краю платформы и выбросился в густую темень.
Мимо катящегося по насыпи Юры пронеслась тёмная громада эшелона, посланного юным партизаном на вражеский мост, как снаряд.
* * *Взрыв был слышен на несколько километров в окружности. Движение через реку прервалось на девять суток.
Но мало кто знал имя патриота, совершившего этот подвиг.
Глава пятнадцатая. Неожиданная помощь
В аллеях Стрийского парка совсем по-весеннему шелестели берёзы. На вершинах клёнов и лип с криком и гомоном хлопотали грачи у своих больших чёрных гнёзд. Няньки возили в колясках малышей, радуясь солнцу. Весна!
Но часам к трём дня вдруг опять подул холодный ветер, и над городом закружилась зима, разбрасывая снежную крупу.
Приблизительно около пяти часов вечера возле фото-салона на улице Батория остановился Петрик. Он был одет в непомерно большую куртку, так что длинные рукава её болтались почти до щиколоток.
Мальчик с притворным любопытством рассматривал портреты в витрине, пока к нему не подошёл Олесь.
— Пошли.
В фото-салоне не было никого, когда мальчики туда вошли. И хотя на дверях прозвонил колокольчик, никто не вышел им навстречу. Петрик кашлянул, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он боялся запачкать грязными сапогами красивый ковёр, покрывавший весь пол.
Он уже хотел позвать кого-нибудь, но неожиданно из-за тёмной бархатной портьеры вышла молодая женщина. И Петрик узнал её. Это была панна Ванда! Но он и вида не подал, что они знакомы.
— Можно сфотографироваться? — солидно спросил Петрик.
— О, конечно… — ответила панна Ванда, приветливо обласкав их взглядом. — Проходите, друзья.
Как бы невзначай она подошла к застеклённой входной двери и повернула ключ.
Панна Ванда повела мальчиков в подвал. Петрик и Олесь здесь уже бывали. Они не удивились, когда в совершенно гладкой стене внезапно открылась узкая щель.
Мальчики очутились в комнате без окон и дверей, освещённой электрическим светом.
Кроме незнакомца, склонившегося над радиоприёмником с карандашом и бумагой, в убежище был человек с улицы Льва. В его домике некоторое время скрывался Петрик. И теперь Петрик и Олесь иногда в этом домике почуют, когда есть дело во Львове.
Мальчики не знают, как зовут хозяина домика, кто он, кто его жена, добрая, сердечная женщина.
Не знают и не будут пытаться узнать. Им уже давно стали знакомы суровые законы их старших товарищей.
— Принесли? — первым шагнул к пришельцам человек с улицы Льва.
— А как же! — усмехнулся Петрик.
— Спасибо вам, хлопцы, — пожимая маленьким товарищам руки, сказал незнакомец. — Испугались, а?
— Немного, — признался Олесь. — Один унтер подумал, что в корзинке семечки, ну и…
— Да мы убежали, — весело махнул рукой Петрик.
Осторожно помогая Петрику снять куртку, незнакомец заметил:
— Гей-гей!.. Как ты только донёс? Тяжело!
— Мне хоть бы что, — шмыгнул носом Петрик и показал глазами на Олеся. — Вот кому было жарко! Патроны, ух, ты-ы, какие тяжелющие! А помочь ему нельзя. Дядя Дуб сказали, чтобы мы не шли разом.
Распоров подкладку куртки, незнакомец достал оттуда три пистолета.
— Что передал Дуб? — вдруг повернул незнакомец голову к Петрику.
— Велел сказать: «Весна. Скоро прилетят журавли…»
— Добре, — довольно улыбнулся незнакомец.
Еще не смеркалось, когда мальчики обогнули опустевший Краковский рынок и по горбатым, обезображенным бомбёжкой уличкам начали быстро подниматься к улице Льва.
Примерно часам к пяти вечера, когда Олесь и Петрик вошли в фото-салон на улице Батория, кто-то босой в лохмотьях настойчиво стучался в дверь каморки, где когда-то ютились Ковальчуки.
— Никто не отзывается… — слабо проронила нищенка.
Она медленно поднялась по лестнице и постучалась в дверь.
— Вер?
— Я хотела бы видеть пани Рузю…
Звякнула цепочка, ударила задвижка, щёлкнул ключ в замке.
— Што нужно? — злобно рявкнул лысый немец в полосатой пижаме. — Ходи прош! Вон! Тут натрусиш!
За дверью свирепо зарычала овчарка. Ганнуся испуганно отпрянула назад. Собрав последние силы, держась за дубовые перила, она почти сбежала вниз.
«Только бы застать дома Стефу… — думала девушка, едва передвигая ноги. — Может быть, она у себя приютила Петрика…»
Ей понадобилось около часа, чтобы доплестись до дома на Краковской, угол Армянской. Но ещё в подъезде сын официанта Мишек, хотя и торопился куда-то, в нескольких словах описал безрадостное положение внучки профессора — квартиру со всем имуществом захватили немцы, а Стефу, кажется, угнали в Германию на работу. Петрика он не встречал ни разу. А Франек, если Ганя его помнит, стал партизаном. За его голову немцы назначили вознаграждение.
«Надо пойти в школу, где учился Петрик, — решает Ганнуся. Кто-нибудь из мальчуганов будет знать, где он…»
Прохожие с сочувствием смотрели на вспухшие босые ноги измождённой до крайности нищенки.
Какая-то совсем незнакомая женщина со впалыми щеками подошла к Ганнусе, сняла со своих ног старенькие боты и силой надела их на девушку.
— Что вы… у вас самой порванные туфли… — прошептала растроганная Ганнуся. — Ох, уж не знаю, как и благодарить вас…
— Дай тебе бог здоровье, дочка, — мягко ответила женщина и торопливо ушла.
На дверях школы знакомая надпись: «Нур фюр дойче».
— И тут они…
Чтобы не упасть, Ганнуся в изнеможении прислонилась к афишной тумбе.
Мимо торопливо прошёл человек в чёрном пальто с поднятым воротником.
Что-то знакомое показалось ей в этих сутулых плечах и широкой твёрдой походке Ганнуся побежала за ним; но чувствуя, что силы её покидают, тихо окликнула:
— Пане доктор!
Прохожий замедлил шаг, обернулся.
— Что вам угодно? — устало спросил доктор.
— Вы меня не узнаёте?
— Извините, но я…
— Степан Иванович, это же я… Ганя Ковальчук.
Доктор скорее угадал, чем узнал в искажённых недугом и страданиями чертах нищенки ту шуструю ясноглазую девочку с милыми ямочками на щеках.
— Простите, — вежливо и как-то виновато сказала Ганнуся. — Сегодня меня выпустили из гестапо… Я не могу никого найти… Мне негде переночевать…
Ни о чём не расспрашивая девушку, доктор принялся шарить у себя в карманах, а сам чуть слышно прошептал:
— За тобой следят, Ганнуся… Делай вид, что мы незнакомы… Но из виду меня не выпускай… я помогу тебе…
Протянув мелочь «нищенке», доктор перешёл на противоположную сторону тротуара и вошёл в хлебный магазин.
Доктор был убеждён, что девушку выпустили из гестаповского застенка с той целью, чтобы она привела на одну из конспиративных квартир.
«Нищенка» сидела на каменных ступеньках костёла Иезуитов. Ей было видно, как, не доходя до угла, доктор скрылся в подъезде мрачного средневекового замка со следами пуль на каменных стенах фасада.
Ганнуся встала и медленно побрела.
Доктор прошёл пол сводами узкого коридора, похожего на туннель, соединяющий двор с улицей, но, не доходя до конца, свернул влево — на лестницу. Здесь царил полный мрак. Когда глаза доктора привыкли к темноте, он заметил, что высокие, в рост человека окна, выходящие во двор, плотно забиты досками и теперь являются своеобразными нишами.
«Скажите, пожалуйста, порой и бомбёжка может оказать услугу», — горько улыбнулся доктор, укрываясь в нише.
Прошло минут десять-пятнадцать, прежде чем снизу гулко, как из подземелья, послышалось шарканье ног.
