Иван Берладник. Изгой - Галина Романова

    Несмотря на старания дружинников боярина Андрея Высокого, толпа, сопровождающая подводу, росла. Кияне - народ буйный, шумный и деятельный. Разве что новгородцы позадиристее их будут. Они шагали обочь дороги, громко переговаривались. Затерявшиеся среди мужиков женщины тихо всхлипывали по извечному бабьему стремлению жалеть всех обиженных и страждущих…

    Ещё в Чернигове ватага берладников разделилась - одни во главе с Мошкой замешкались, не рискуя соваться в чужой город, и отстали. И лишь немногие оставшиеся в живых звенигородцы во главе с Мироном неотлучно следовали за ладьёй боярина Андрея. Было их мало - десятка два с небольшим. Напасть на дружину в сотню мечей нечего и думать. Поэтому они таились, пробираясь окольными тропами, добывали себе пропитание разбоем и татьбой, но не отставали. Гроза над Днепром чуть-чуть задержала, но, пока ладья стояла у причала, ватажники успели нагнать её и выследили на улицах Киева.

    Проехав во Владимиров город, самый старый, где от века жили князья, подвода неожиданно свернула со знакомого Ивану пути. Прежде он сам езживал этой улицей, направляясь ко Всеволоду Ольжичу. Но то ли Юрий невзлюбил палаты, в которых жили его противники, то ли путь пролегал куда-то ещё.

    Недалеко от княжьих палат, на площади, где обычно собирались на вече знатные кияне, было ещё одно вече. На Подоле для простого люда в земле были устроены порубы - глубоко вбитые срубы, у которых торчали только верхние венцы. Чтобы посадить кого в поруб, надо было поднять крышу, а чтобы вытащить узника, эту крышу надлежало сперва разобрать по брёвнышку. Тяжкий труд, если учесть, что сверху наваливали слой земли!…

    Ноги отказались нести Мирона на площадь. Спешенный, ведя коня в поводу, он замер у крайнего дома и смутно из-за голов и плеч остальных киян видел, как встала у поруба с раскуроченной крышей подвода, как стащили с неё Ивана Ростиславича, князя Звенигородского и Берладского. Его хотели спихнуть внутрь, но он удержался на краю. Из таких порубов редко выходили на свет, и он последний раз окинул взором яркое летнее небо, крыши теремов, золочёные купола церкви, стаю голубей, вспорхнувших с колокольни, пёстрое людство, мрачных отроков боярина, мявшегося рядом кузнеца и, наложив на себя крестное знамение, сам спрыгнул в яму.

    Следом спустился кузнец. Цепи, натёршие запястья и щиколотки, наконец-то сняли, но заменили другими - одна цепь крепилась на ошейник, приковывая узника к стене, другая соединяла руки. Когда кузнец выбрался наружу, плотники старательно уложили крышу, подгоняя брёвна так плотно, словно строили на века. Сверху крышку закидали землёй, оставив лишь малое оконце для свежего воздуха и пищи - единственное отличие от могилы. Когда они закончили работу и возле поруба была выставлена стража, люди начали расходиться.

    Мирон ушёл в числе последних. Он бы так и стоял, как вкопанный, - спасибо, приятели увели под руки. Отдав кому-то повод коня, Мирон, покачиваясь, как слепой, шёл по улицам Киева, чувствуя растущее в груди отчаяние. Нечего было и думать вызволить Ивана Берладника из поруба - в сердце Киева, на глазах у всего люда и под носом у князя. Но и бросить его было выше всяких человечьих сил. Оставалось одно - дождаться и принять с ним вместе муку, когда поведут Ивана на казнь.

    Во власти этих дум Мирон брёл по улице и не заметил выехавшего из-за поворота дородного немолодого всадника, что скакал по делам впереди своих воев. Крупный соловый конь всхрапнул, осаживаясь на задние ноги, и всадник рявкнул басом, замахнувшись плетью:

    - Пошёл с дороги, мужичье!

    Он бы вытянул плетью Мирона или натравил бы на него своих отроков, чтоб неповадно было, но тот вскинул голову, взглянул на боярина мутными пустыми глазами идущего на смерть, привычно хватанул себя за бок, где висел меч, и тот не опустил вскинутой руки. Он заметил, что опашень на странном мужике хоть и обтрепался, но всё же добротный, рядом с ним люди, по виду ратники, ведут в поводу коней, у каждого на боку меч. По всему видно, чьи-то дружинники.

    - Кто ты таков и почто идёшь, под ноги не глядя? - ещё сурово, но с любопытством спросил боярин.

    - Прежде был в княжьей дружине, а кто есть теперь - не ведаю, - тихим голосом ответил Мирон.

    - Что же - князь тебя выгнал?

    - Не гнал. Его - гнали…

    - Да что ты мелешь? Кого выгнали? Когда? Коли пьян - проспись, а невесть что молоть брось!

    - Кабы мне так напиться, чтоб горе моё забыть! - не обращая внимания на проходящих мимо, воскликнул Мирон. Прочие дружинники сгрудились возле него плотнее. У всех были одинаковые отчаянно-усталые лица, и боярин понял, что дело свершилось нешуточное.

    - Вот чего, - сказал, как отрезал. - Ежели дело твоё таково, то ступай на двор воеводы Шварна. Ко мне, то бишь. Я ныне спешу, а ворочусь и твою повесть выслушаю. Но ежели байки мне сказывать станешь - берегись! Кровавыми слезами заплачешь.

    Мирон ничего не ответил - ему было всё равно. Но когда боярин ускакал, ноги сами понесли его в проулок, из которого тот выехал.

    Боярин Шварн ехал к Ивану Лазаревичу, боярину, сыну знаменитого Лазаря Саковского. Встречался там с осменником Петрилой, который хотя и был человеком невысокого звания, всё же богатством своим сравнялся со многими именитыми мужами. Был там и воевода Внезд и иные другие мужи. Частенько собирались они вместе - посудачить о князе Юрии, помыслить о судьбе Русской земли.

    Не ко двору пришёлся киевским боярам долгорукий суздалец. Был он нравом больно крут, стремился непременно влезть во все дела, да и на свары с многочисленными князьями-родичами тратился много. Сынов посадил по окраинам, а те, лишённые долгое время своих уделов, принялись грабить и насильничать. У многих бояр, кто прежде стоял за Ольжичей и кого не тронул в своё время Изяслав Мстиславич, да у тех, кто служил по доброй воле самому Изяславу, отнял Долгорукий поместья. Вознёсся выше всех князей Русской земли, величал себя наследником Мономаховых дел.

    Недавно умер старый Лазарь Саковский. Помнил он ещё Мономаха, с ним вместе мирил под Саковом половцев более полувека назад. С ним ходил в походы и думал думы. Потом был у его сына Мстислава, затем у Всеволода Ольжича, встречал хлебом-солью Изяслава Мстиславича - знал многих и мог сравнивать князей между собой. Его сын Иван последние тридцать лет был посвящён в дела отца, со всеми вместе кричал на вече, когда убили Игоря Ольжича, с Иваном Войтишичем ездил в Переяславль послом к Мстиславичу.

    Сегодня поминали сороковины по старому Лазарю и за чаркой крепкого вина вспоминали не только деяния усопшего, но и князей, которым он служил, ибо без князя какие дела у боярина? Те, кто всю жизнь просидел у себя в поместье, не оставят памяти потомкам, а те, кто подле князя обретается, глядишь - и не исчезнут бесследно, как прошлогодний снег. Так, слово за слово, вспомнили про Юрия Долгорукого - про то, как победителем входил он в Киев, как пересилил той весной Изяслава Черниговского, коего звали сами бояре. Как потом посылал воеводу Жирослава на войну с сыновцем Мстиславом Изяславичем. Говорили долго, но ни одно слово не вышло за пределы стен. Ибо самого главного сказано не было - о самом главном и не думали даже.

    Ворочался воевода Шварн навеселе, но нерадостен был его хмель. Растравили душу разговоры про князя Юрия да про прежних князей. Шварн сам стоял за Изяслава Давидича - тот был хоть и почти ровесник Долгорукому, а всё же нравом посмирнее. При нём боярам жилось бы, как у Христа за пазухой. Да Долгорукий на пути встал. Как бы его с пути-то убрать?…

    Бояре киевские сами могли кликнуть князя, но до нрава новгородской вольницы было им далеко. Долгорукий был слишком силён, надо было выждать время.

    В раздумьях подъезжал Шварн к своему терему. Отроки не удивлялись мрачному молчанию - их господин и в трезвой памяти не отличался словоохотливостью. Они также молча проводили его через двор до крыльца, молча помогли спешиться, молча взволокли вверх по резным ступеням.

    Дворский встретил на пороге, услужливо распахнул дверь и, провожая боярина в покои, осторожно промолвил:

    - Нонче приехали до тебя какие-то люди. Сказывают, ты на улице встретил и велел сюда ехать.

    Что за люди - Шварну было всё равно. Он только бросил равнодушно:

    - Ежели я велел - пущай ждут. В молодечной.

    О нежданных гостях вспомнил только на другое утро, когда дворский осмелился напомнить о засидевшихся незнакомцах. Недовольно морщась, велел позвать их в сени, где и встретил, развалясь. Лицо переднего показалось знакомым.

    - Звал ты нас к себе, боярин? - спросил Мирон.

    - Звал, - Шварн окинул гостя долгим взором. Вчера показался он ему разбитным парнем, что вежества не ведает, а сейчас видел, что стоит перед ним середович не мужик.