Архитектура для начинающих (СИ) - "White_Light_"

— Она ударила меня! — грозный рык Нины Андреевны удивительно легко трансформируется в жалостливый визг. — Она толкнула меня! Вот! Вот синяк! — сидя на полу, тянет на груди платье, выискивая на сморщенной коже возрастные пигментные пятна. — Милицию вызывайте! Участкового!

— Я тебе сейчас устрою жандармерию! — протопав прямо по многострадальным вещам, разбросанным по всему полу, Никита Михайлович грубо поднимает жену под руку и толкает вон из комнаты, прикрикивая — пошла, пошла!

— Только попробуй! — женщина нервно-боязливо огрызается. — Это она все, прошмандовка.

А в голосе страх. Вечный такой, бабский. И Рита замирает, не понимая теперь, что больше пугает ее — перспектива попасть в узловатые руки свекрови или стать свидетельницей расправы свекра над собственной женой. Липкое, парализующее чувство ужаса грозит вывернуть желудок наизнанку.

— Ненавижу! Всех вас! — то же чувство подстегивает истерику Нины Андреевны. — Дураки вы все! И она вас всех обдуряет! — вырываясь из-за мужа, еще раз пытается плюнуть в Риту. Матерясь, Никита Михайлович грабастает жену в охапку и буквально выносит прочь. Их личная теперь разборка выливается сначала на улицу, потом удаляется к соседнему дому. О том, чем у них все это сегодня, сейчас закончится, Рита даже думать боится. Бледная, почти не дыша, она стоит на прежнем месте, будто прикована теперь к нему навек.

— Что? Получила? — скрещивая руки на груди, злорадно усмехается Мишка.

Что-то в этом есть детское и древнее одновременно.

Как удовлетворенное мамино «я же говорила! Марш в угол!», когда ты все-таки разобьешь эту вазу или слетишь со ступенек, ободрав при этом коленки. Ненависть бытовая обыкновенная. Житейская. Родная, практически. Тебе заботливо прижгут колени и локти зеленкой, при этом строжась — терпи, сам/а виноват/а! А брат или сестра покрутят пальцем у виска — там сорвется только полный лох! И через пару дней окажется на твоем месте со всем набором причитающихся реакций.

Свекровь сама когда-то была невесткой, а до этого дочерью невестки и внучкой свекрови.

Маленькая Нина Андреевна помнит старания своей молодой матери непременно угодить мужу и той, которую за глаза звала мерзкой старухой, льстиво улыбаясь при этом в личном общении.

Помнит первую жену старшего брата, как она за глаза назвала мать Нины самодуркой, и какой из этого после случился эпичный скандал!

Нина сама однажды вошла в чужой дом, в одночасье превратившись из дочери и золовки с более высоким социальным статусом, в бессловесную сноху с единственной, главной задачей — доказать свою полезность и лояльность. Она старалась изо всех сил, скрывая слезы и обиды до той поры, когда можно будет их достать из сундуков памяти и приумноженные передать невестке. Вот только Рита оказалась слишком неправильной, а Мишка чересчур мягкотелым. Только и способным по-детски, за спиной родителей, показывать язык и ехидно хмыкать — «получила?»

Вещи собирали почти не глядя. Просто поднимали с пола все подряд, трамбовали в клетчатые «челночные» сумки, их грузили в объемный багажник раритетного Доджа Павла Юрьевича.

Из соседнего дома Золотаревых-старших время от времени доносились повышенные голоса Мишкиных родителей. Позже к ним примешался еще один, подозрительно похожий на соседский.

Мишка сначала язвил, помогая собирать барахлишко, потом пытался просто заговорить с женой, но из этого ничего не вышло. Рита упорно хранила молчание.

— У нее стресс. Не приставай, — вступился за падчерицу Павел Юрьевич, когда, по его мнению, Мишкин голос стал излишне настойчив.

— Какие мы нежные, — отступая, хмыкнул Золотарев. Он из принципа никогда не лез в женскую иерархию семейных отношений, руководствуясь неписаными правилами традиций, переходящими из века в век. Во многом основанными на древнем «стерпится — слюбится», вот только Риту все больше раздирал вопрос — зачем терпеть без любви? Ради денег? Положения в социуме? Маленькой дочери? — только дети, даже если не понимают, все равно чувствуют нелюбовь.

— В следующий раз звони сначала! — Мишка победителем захлопывает за женой калитку, металлически крепко щелкает задвижкой.

Рита садится на переднее кресло рядом с отчимом. Павел Юрьевич заводит машину.

— Звонила Диана, они с Сонечкой идут на озеро кормить уточек, там связь не ловит, — мягко передает предупреждение матери. Между строк “любимую женщину успокоил, все дети в порядке, включая Соню и саму Риту”.

Машина трогается с места. Шины с легким шорохом катятся по мелкому щебню насыпной дороги. Золотаревская вотчина удаляется в зеркале заднего вида, мимо проплывает глухой забор дома Кампински. Впереди сиреневый вечер неизвестности.

— Спасибо, что вы за мной приехали, — первое, что произносит Рита, обретая дар речи. — Мама была права. Мне не следовало ходить туда одной. Я просто дура. И может быть, она права — Нина Андреевна, и я действительно не имею права на эти все вещи? Я ни одной не купила на свои деньги…

— Вот увидишь, все будет хорошо, — обнимая Риту за плечи, Павел Юрьевич произносит самые обычные, заезженные бытом и романами слова. Добавляет:

— Ты у нас самая умная, красивая, а теперь еще и самостоятельная. Мы в любом случае с мамой за тебя, а вещи… не в пирогах счастье, милый друг, а в том, чтобы никто не смог упрекнуть тебя ими.

После Ритиных ночных откровений о личном отношение Павла Юрьевича к ней не изменилось. Осталось таким же покровительственно-отеческим.

— Спасибо, — повторяет Рита. И пусть она сама еще не определилась с собственным внутренним ощущением правильности или ошибочности происходящего, но стало спокойнее на душе.

«И занавеску еще жалко», — посвятив оставшийся вечер разбору сумок и думок, Рита так отвлеклась, что не заметила, как прошло время, и очень удивилась, когда, закрыв шкаф, посмотрела на часы. Земное/местное стремится к полуночи.

«Звонить маме сегодня уже явно поздно, — откладывает телефон до завтра. — Они с Соней наверняка десятый сон досматривают. И мой ангелочек сопит себе».

— Хороша ж мать! Побежала устраивать личную жизнь, ребенка бабушке с дедушкой сплавила! — провокационно вступает во внутренний диалог Совесть.

Мечтая сбежать от нее, Рита выключает свет в комнате, проходит в кухню, ставит на плиту чайник и уже привычно присаживается на край подоконника.

— Какой там устраивать? Скорее, рушить, — тихо отвечает себе и Совести на вопрос о личной жизни. — Слишком много всего произошло за короткий, сжатый срок в несколько последних дней, чтобы теперь просто так, однозначно сделать вывод или выставить оценку.

За всю жизнь не происходило столько судьбоносных событий подряд, как за последние чуть больше двух месяцев.

— Я хотела любви. Я умирала, как хотела того, чего не знала! — шепчет себе и наступающей полночи Рита. — Я ненормальная просто. Про таких говорят «зажралась или с жиру бесится». У меня было действительно все, что полагается там по списку материальных ценностей, заведующих счастьем человеческим. Но этого оказалось мало!

— Зато теперь нет ничего. Ни дома, ни любви, и дочь ночует у бабушки. Мечта! — подмешивая в чай сарказм, Рита в который раз ошибается с дозой и теперь остается лишь терпеть, как лекарство, его жгучую горечь. Она же, (горечь), в свою очередь оттеняет чувство странной неприкаянности. Будто разум до конца еще не поверил в происходящее — еще вчера, (да что там! еще сегодня утром!) «тот» дом и хоть порядком надоевший, но старый мир, а теперь нет… его, этого мира…

Стекленея взглядом, Рита смотрит сквозь свое отражение в ночном окне и видит лишь темень. Нет даже огней в ее будущем. Ничего нет. Только прошлое.

— Которое я однозначно решила за всех… — едва строится косноязычная фраза, не похожая ни на вывод, ни на что-либо иное.

«Страшно.

Я не знала… Думала, будет иначе — вздохну с облегчением, сбросив старую жизнь, как кандалы, и зашагаю вперед».

«Я… наверное... просто устала. И завтра наверняка будет лучше!» — закрывая глаза, Рита опускает голову. Волосы падают, скрывая лицо. — «…и было бы легче, (если бы ты была здесь) — но об этом если и думать, то только так — пунктиром и в скобках»