Заметки о Ленине. Сборник - Коллектив авторов

Повторяю, что очень многие из наших молодых друзей, считающих себя левыми, стали забывать самое важное, а именно то обстоятельство, почему в течение недель и месяцев величайшего триумфа после октября мы получили возможность такого легкого перехода от триумфа к триумфу. Между тем это было легко только потому, что специально сложившаяся международная империалистическая атмосфера временно прикрыла нас от империализма. Ему было не до нас. Нам показалось, что и нам не до империализма. Отдельным же империалистам было не до нас только потому, что вся величайшая социально-политическая военная сила современного мирового империализма оказалась к этому времени разделенной междоусобной войной на две группы.

Империалистические хищники, втянутые в эту борьбу, которая дошла до невероятных пределов, до мертвой схватки, попали в такое положение, что ни одна из борющихся групп сколько-нибудь серьезной силы сосредоточить против революции не могла. Мы попали как раз в такой момент в октябре, наша революция случилась как раз, — это парадоксально, но справедливо, в счастливый момент, когда неслыханные бедствия обрушились на громадное большинство империалистических стран ввиду уничтожения миллионов людей; на четвертом году войны, когда она измучила народ неслыханными бедствиями; когда воюющие страны подошли к тупику, к распутью; когда стал об’ективный вопрос, смогут ли дальше воевать доведенные до подобного состояния народы. Только благодаря тому, что наша революция произошла в этот счастливый момент, когда ни одна из двух гигантских групп хищников не могла немедленно броситься друг на друга, ни соединиться против нас. Только этим моментом международных политических и экономических отношений могла воспользоваться и воспользовалась наша революция, чтобы проделать свое блестящее триумфальное шествие по Европейской России, перекинуться в Финляндию, начать завоевывать Кавказ, Румынию“ (Н. Ленин, стр. 126–127).

Как формулирует тов. Овсянников[31], Октябрьская революция подготовлялась и проходила в значительной степени под лозунгом борьбы за мир. Одним из первых актов Советской России был „декрет о мире“, вотированный 26 октября 1917 г. II С’ездом Советов.

Скоро после начала мировой войны крестьянские массы стали обнаруживать утомление войной. При экономической отсталости России, война, требовавшая напряжения всех экономических сил страны, особенно тяжело ложилась на крестьянское хозяйство. Чем долее тянулась война, тем становилось яснее, что продолжение авантюры, в которую царизм втянул страну, грозит обезлошадить деревню, и без того бедную конским составом по сравнению с европейским сельским хозяйством, и вместе с тем лишить крестьянские семьи миллионов работников, отцов и сыновей, которые тысячами и тысячами ежедневно погибали на фронте. Благодаря сравнительно слабому техническому оборудованию, отсутствию пушек, пулеметов и даже винтовок, нехватке снарядов и патронов, русская армия, — которая в отличие от французской, английской и бельгийской армий, — была единственной армией Антанты, ведшей грандиозные военные операции на громадном фронте с наступлениями и отступлениями в глубину сотен верст, — теряла в течение одного какого-нибудь большого маневренного сражения убитыми и ранеными и вообще выбывшими из строя солдат, сколько не теряли англо-французо-бельгийские войска за целые месяцы окопной войны и пресловутых „победных“ наступлений с продвижениями на два-три километра. Между тем союзники, рассматривавшие Россию как резервуар пушечного мяса и державшие царское правительство, а затем и правительство Милюкова и Керенского в своих руках, требовали от русской армии неустанных наступлений и контр-наступлений, чтобы за счет жертв России сохранить по возможности свои собственные силы и пустить их в ход для окончательного удара в подходящий момент. Как цинично формулировал точку зрения Антанты французский посол в Петрограде Морис Палеолог (см. его мемуары „Царская Россия во время мировой войны“) в беседе с Штюрмером, нельзя сравнивать гибель одного русского солдата с гибелью французского. В первом случае погибает некультурный человек, от которого мало пользы „цивилизации“, во втором — мир теряет ценную единицу. С точки зрения Палеолога гибель даже десяти русских крестьян не могла уравновесить гибели одного французского солдата. Конечно, Палеологи, Клемансо, Фоши, Жоффры и т. д. вообще так же мало дорожили жизнью французского крестьянина и рабочего, как и русского, но при данных обстоятельствах задача французского командования и французской буржуазии заключалась в том, чтобы за счет русской армии и сенегальских дивизий сохранить по возможности нетронутой основную силу французской армии, дабы в момент заключения мира иметь возможность осуществить все планы французского империализма. Наглость французских претензий, циничное отношение французских биржевиков к многомиллионной стране не выразились ни в чем так ярко, как в требовании отправки во Францию 400 000 русских солдат, требование, которое было формулировано Вивиани во время его миссии в Россию (см. мемуары Палеолога).

С каждым днем русский крестьянин начинал все более и более сознавать, что он ведет войну за интересы своих собственных врагов, русских помещиков и капиталистов, как своих, так и иностранных.

Надо заметить, что недовольство войной, возмущение против правящих, вовлекших народные массы в кровавую бойню, все более и более нарастало и во всех западно-европейских странах. Уже с самого начала войны во Франции и в Германии циркулировали глухие слухи о фактах проявления протеста против войны в рядах войск. В частности, через несколько месяцев после начала войны в Париже втихомолку передавали, что один отряд на фронте взбунтовался и собирался итти на Париж с требованием мира, но отряд этот был остановлен бывшим героем Фашоды генералом Маршаном, которому-де удалось, не прибегая к кровопролитию, уговорить солдат вернуться к исполнению „долга“. Понятно, военная цензура во всех странах не пропускала никаких сведений в прессу о настроении умов в армии. Однако уже чуть ли не с первых дней войны во французской империалистической прессе стали появляться тревожные сведения о настроении крестьян по отношению к находящимся на фронте сыновьям и членам семей крупных землевладельцев, графов, маркизов, вообще знатных или богатых людей. Как жаловались „Echo de Paris“ (Парижское эхо), „Figaro“ (Фигаро) и другие подобные органы печати, во многих сельских местностях Франции о всех лицах из господствующих классов, находящихся на фронте, в деревнях распространяются упорные слухи, будто означенные лица расстреляны или арестованы за сношение с неприятелем. Органы прессы требовали от министерства внутренних дел принятия энергичных мер для прекращения клеветнических слухов и для обнаружения злостных клеветников, и один из правых депутатов поставил даже в парламенте вопрос о мерах борьбы с кампанией клеветы, имеющей целью подорвать „священный союз“ всех классов перед лицом внешнего врага. Распространение слухов об измене богатых людей, о их предательских сношениях с немцами, доверие ко всем подобным слухам было первым симптомом недовольства крестьян правящими классами, вовлекшими их в страшную бойню, которая особенно тяжело ложилась на крестьянство, на сельские местности, откуда все более или менее здоровые мужчины были взяты на фронт. Постепенно недовольство войной стало все больше и больше захватывать и армию, но уже под знаменем революционных идей. Как констатирует Луи Дюмор в романе „Les defaitistes“ (Пораженцы), весной 1917 г. по французской армии прокатилась волна морального разложения. К 20 мая волнения охватили семь корпусов. К этому времени оказались дезорганизованными 113 войсковых единиц: 75 пехотных полков, 22 баталиона стрелков, 12 артиллерийских полков, два полка колониальной пехоты, один драгунский полк, один баталион сенегальцев. На пространстве от Суассона до Парижа находилось не более двух дивизий, на которые можно было положиться.