Победа любой ценой. Психологическое оружие в теннисе: уроки мастера - Брэд Гилберт

Джон Макинрой и Джимми Коннорс имели и желание и возможность превратить теннисный матч в сумасшедший дом, в котором только они могли контролировать воцарившийся хаос. Лендл умел медленно, но с чудовищной силой душить своих соперников. Но все, чему я научился, пройдя через эти испытания, пришлось мне как нельзя кстати в самом тяжелом и самом доходном матче моей жизни.

Свыше 14 тысяч фанатов, заполнивших мюнхенский «Олимпиахалле», с явным нетерпением ожидали предстоящего матча. Я мог слышать гул толпы даже в раздевалке. Они хотели увидеть настоящий, серьезный теннис. А то, что им предстояло наблюдать, скорее походило на серьезный бокс. Но это было еще впереди.

За час до матча я все еще пытался сохранить спокойствие, играя с Заком в ложе для спортсменов. Там был установлен автомат для игры в пинбол, с которым мы решили немного позабавиться, просто чтобы убить время. Я дергал за рычаг, а Зак смеялся от восторга, наблюдая за тем, как мячик заставляет зажечься лампочки и приводит в действие звоночки. В какой-то момент я посмотрел вниз и увидел, как он грыз шнурки от моих ботинок. Он явно ни о чем не переживал. Это очень помогало мне сдерживать собственные эмоции.

К сожалению, время, которое мы провели вместе, слишком быстро закончилось. Мне нужно было идти в раздевалку, а Ким и Зак отправились на свои места на трибунах «Олим-пиахалле». Пришла пора зарабатывать деньги на жизнь.

Матчи на Кубок «Большого шлема» проводятся до тех пор, пока один из соперников не выиграет три сета (организаторы заставляют вас отрабатывать эти деньги). Когда мы выходили на корт, я волновался так, как не волновался никогда в своей жизни. Свет казался ярче, а доносившийся с трибун шум – громче, чем на самом деле. Из-за стресса и напряжения казалось, что все происходит слишком быстро. Во время разминки перед матчем я давал напутствия своим ногам и пытался дышать глубже, чтобы успокоить нервы и хоть немного войти в ритм. Это было нелегко. В таких условиях мне раньше никогда не приходилось играть.

«Bitte meine Herren, spielen Sie Tennis» («Господа, начните игру»)

Мы с Уитоном начали играть в привычной для каждого из нас манере, рвали и метали, чтобы заработать очки и выиграть геймы. Я победил в первом сете. Он оказался сильнее во втором.

Третий сет давался тяжело. Его подача заработала и стала особенно мощной. Пару раз он выполнял ее с такой силой, что мяч чуть было не попал в меня. Я ни разу не взял его подачу с первого гейма второго сета и ни разу не сделал этого в третьем сете. Он с легкостью выигрывает свои подачи, а мне каждый раз для этого приходится напрягаться изо всех сил. Мы переходим к тай-брейку, где счет становится 6–6, что приближает нас к концу сета. Я на подаче, это – «определяющее» очко. Если я его беру, то получу сет-бол, а с ним – определенную возможность взять исход поединка под свой контроль. Два очка отделяют меня от счета в сетах 2–1 в мою пользу.

Я решаю атаковать его форхенд, как только представится возможность, памятуя о том, что с этой стороны он более уязвим, особенно когда волнуется (а как тут не волноваться, когда на кону миллион долларов). Выполняю сильный косой удар под его правую руку и выхожу к сетке. Он достает мяч и отвечает слабо кроссом. Я играю с лета у сетки и направляю мяч к боковой линии второго квадрата, но немного не рассчитываю силу удара.

Передо мной совершенно открытая сторона корта, а я умудряюсь послать мяч в аут! По крайней мере, судья на линии решает, что я сыграл в аут. Я от отчаяния бью ракеткой об сетку. «Ай-ай-ай!» Но до того, как я успеваю опротестовать это решение, главный судья Стивен Виниард из Брайтона отменяет его: «Поправка. Мяч попал в площадку. Очко присуждается мистеру Гилберту».

Затем происходит нечто невообразимое. Уитон орет благим матом на Виниарда. И он имел полное право впасть в истерику. Нехорошо отменять решение судьи, когда вопрос, где приземлился мяч, является спорным. Особенно в критический момент матча. Мой мяч приземлился внутри корта? Думаю, что да, но в любом случае определить, так это или нет, было довольно сложно. Правило, позволяющее в целях уточнения отменять решения линейного судьи, не должно применяться в подобной ситуации. Это правило рассчитано на исправление явных ошибок. Был ли я рад этому решению? Конечно, был очень рад. Но прекрасно понимал, что должен был чувствовать Уитон. Я сам был в его шкуре, когда играл с Коннорсом в Чикаго еще в 1985 году.

Кровная месть

Уитон уже видит, как от него уплывает чек в миллион долларов. Он с трудом добирается до своего стула и продолжает кричать, что решение не следовало отменять, мяч был в ауте, что судье на линии было лучше видно это, что судья нарушает весь ход матча! Он становится абсолютно сумасшедшим: подпрыгивает вверх-вниз, как на игрушечной лошадке. И я на него за это не в обиде.

Но это еще не конец. Брат Уитона вытягивается в полный рост за спиной у судьи и начинает во весь голос поносить его на чем свет стоит. Он орет так громко, что его слышно в любой точке трибун, тем более что он при этом бегает по корту из стороны в сторону. Уитон полностью теряет рассудок и начинает вести себя, как идиот. Его брат тоже подпрыгивает вверх-вниз. А зрители свистят, топают и улюлюкают. Еще один филиал сумасшедшего дома. Но я уже бывал в подобных ситуациях. Коннорс и Макинрой – специалисты мирового уровня по части их создания. Решение судьи остается в силе.

Настал черед Уитона подавать при счете 6–1. Это очко имело решающее значение: если я его выигрываю, то счет становится два сета к одному в мою пользу. Я полностью сосредоточен и готов играть. Уитон подбрасывает мяч и подает. Навылет! Мяч пронесся мимо меня в мгновение ока. Невероятно. Прямо как Макинрой. Спор на повышенных тонах, похоже, зарядил его энергией и позволил сконцентрироваться, улучшить свою игру. Счет становится 1–1 в тай-брейке. Еще одно «определяющее» очко, на сей раз для нас обоих. Ставки очень велики. Уитон снова готовится подавать. Он подбрасывает мяч пару раз и смотрит на меня. Затем снова подбрасывает мяч и замахивается ракеткой. Он допускает ошибку. Мне это нравится.

Уитон опять смотрит на меня и подбрасывает мяч два или три раза. Вскоре он снова подает. Еще одна ошибка. Двойная ошибка. Выдохся? Нет, все же он не Макинрой. Я веду 8–1 и готовлюсь подавать. Посылаю мяч со скоростью около 130 километров в час. Уитон пытается отбить его навылет, делает слишком большой замах и попадает в сетку. «Сет выиграл мистер Гилберт». Я побеждаю 7–6 (9–7) и веду в матче 2–1. Но это еще не конец всех моих бед.

Во время смены сторон, как только я присел на свой стул, брат Уитона начинает ругать меня последними словами прямо за моей спиной. Он орет все громче и громче: «Я надеру тебе задницу, Гилберт!». А ведь это всего лишь братец. Он даже не участвует в матче, но, наверное, думает, что часть денег могла бы достаться и ему. Я жалуюсь Виниарду, что брат Уитона нарушает порядок во время матча, что он абсолютно невменяем, и предлагаю сказать ему, чтобы он замолчал. Судья кивает головой в знак согласия и предупреждает брата, чтобы он держал язык за зубами и оставался на свом месте.

Лицом к лицу с Уитоном

Поравнявшись с Уитоном по пути обратно на корт, я услышал от него в свой адрес примерно такой же набор бранных слов и выражений, исключительно нецензурных. Он разгневался, узнав о моих критических замечаниях в отношении его брата, и стал угрожать мне. Я не полез за словом в карман и ответил ему трехэтажным матом. Это напоминало обычную потасовку между мальчишками на школьном дворе, когда все обзывают друг друга последними словами. Зрители, увидев, что мы начали браниться, стали еще сильнее шуметь, свистеть и улюлюкать. Уитон кидается на меня, я кидаюсь на него. Мы смотрим друг другу прямо в глаза и кричим в лицо. Это похоже на зоопарк.

Сзади до меня доносится голос братца, который продолжает что-то мне орать. Моя жена сидит неподалеку от него. Мне остается лишь надеяться, что она не начнет колотить его по голове своей сумочкой. Все это очень сильно напоминает боксерский поединок после нокдауна. В воздухе чувствуется запах крови. К нам подбегает Бруно Рибью, второй судья. Он хватает Уитона за руку, одновременно отталкивает меня назад и уговаривает нас: «Прекратите! Прекратите немедленно! Господа, пожалуйста, успокойтесь!».

После матча Уитон сказал: «Я бы не удивился, если бы Гилберт первым ударил меня». Я, быть может, и был вне себя от ярости, но не собирался из-за этого вылетать из матча на миллион долларов. Порядок постепенно восстанавливается, и толпа успокаивается. Но четвертый сет начинается лишь после того, как Виниард объявляет нам обоим предупреждение за некорректное поведение.

Я чувствовал себя хорошо, поскольку усвоил уроки прошлого и не позволил этой перепалке и всем гадостям, которые я услышал от Уитона и его брата, помешать мне нормально начать сет. По правде говоря, я был настолько спокоен, что стал даже слишком беспечен; я испытывал такое облегчение от того, что этот «кризис» был благополучно преодолен и что я вел в матче, что совершенно забыл о своем плане игры.