Возраст третьей любви - Анна Берсенева

Увидев, что вертолет начинает снижаться, люди бросились в стороны от бьющей вниз мощной воздушной струи, пригибаясь и придерживая руками шапки. Бежали, конечно, к берегу, один только, ярко-зеленый, помчался в противоположную сторону, еще дальше к невидимому краю ледяного поля.

«Дурак, куда бежит?!» – подумал Гринев, но вертолет уже снизился, завис над самой головой, и надо было заниматься дедом.

– Ну, дедуля, держись теперь крепче, – приговаривал он, пристегивая карабины стального троса у деда под мышками. – Не бойся, нечего тебе бояться…

Дед все равно ничего не слышал, Юра и сам не слышал своего голоса, уши заложило от вертолетного грохота. Так что приговаривал он по привычке, в пустоту и шум.

Он задрал голову, следя, как поднимается вверх незадачливый дед, судорожно вцепившийся руками в трос. Подняли, втащили в люк, Игорь снова выглянул, махнул Юре рукой: все в порядке, сейчас вернемся.

Гул становился все тише, вертолет исчез в низком сером небе, и стало казаться, что просто трещит вдалеке детская велосипедная трещотка.

Едва скрылся вертолет, как тут же пошел мелкий льдистый снег; воздух затянуло серой мглой.

Гринев огляделся. Люди еле виднелись теперь в этой льдистой мгле, и он хотел идти к ним, к берегу. Пока зависнет над ними другой вертолет, надо сориентироваться, кого поднимать в первую очередь. Здесь, на унесенной льдине, мог оказаться кто угодно: и дед-сердечник, и ребенок, которого не с кем было оставить дома, и беременная женщина. Хорошо ему говорить, что дома надо сидеть, а на самом-то деле мало кто вышел на рыбалку только ради удовольствия!

Чуть не все население Сахалина выживало теперь за счет собственноручно пойманной рыбы да огородов, и нечего было лезть с дурацкими советами.

Гринев по-прежнему чувствовал в ушах воздушные пробки, и из-за них не мог понять, что это кричит ярко-зеленый паренек без шапки, – тот, который побежал из-под вертолета в противоположную от берега сторону. Но он явно что-то кричал, метался по льду и махал руками так отчаянно, как будто видел перед собою чудовище.

Гринев пробежал сто метров, отделявшие его от паренька, и наконец понял, в чем дело. Началось то самое, чего опасались больше всего: ледяной массив стал трескаться на мелкие льдины. Между Гриневым и человеком в зеленой куртке пролегла ломаная темная линия, которая на глазах расширялась, заполнялась водой…

– Помогите! – закричал тот. – Ой, что же делать?!

Это «ой» заставило Гринева оторвать глаза от расширяющейся трещины, и тут же он понял, что паренек в зеленой куртке – совсем не паренек, а женщина, что она смотрит на него знакомыми испуганными глазами и топчется на месте.

– Прыгай! – закричал Юра, на минуту забыв ее имя. – Сюда прыгай, не стой, скорее!

– Я боюсь, я не допрыгну, уже далеко! – прокричала она в ответ.

Может, было еще и не очень далеко – не больше метра, – но трещина расширялась стремительно, не оставляя времени на объяснения и уговоры. Юра сам перепрыгнул через темную полосу воды, схватил женщину за руку – и тут лед затрещал так громко, как будто выстрелы раздались и справа, и слева, и прямо у них под ногами.

Словно вздохнув тяжело, льдина оторвалась от общего массива и, почти неощутимо покачиваясь, понесла их в море – все дальше от берега, от маленьких фигурок людей, сгрудившихся вдалеке… Ветер усиливался, мгла сгущалась, и едва ли кто-нибудь из сотен рыбаков заметил, как два человека медленно исчезают во мгле.

Часть ВТОРАЯ

Глава 1

Остров Сахалин возник в жизни Жени Стивенс совершенно случайно – и вместе с тем как результат ее собственных, вполне определенно направленных усилий.

Усилия, правда, она прилагала не слишком упорные, все вышло почти в шутку. Но за двадцать четыре свои неполных года Женя давно уже поняла, что просто так, по мановению судьбы, в жизни вообще ничего не происходит.

К ней даже цыганки никогда не приставали на улице, хотя они ведь ко всем молоденьким блондинкам цеплялись с назойливыми требованиями погадать, «что было, что будет, чем сердце успокоится». Жене достаточно было окинуть непрошеную прорицательницу всего одним холодным взглядом, чтобы та молча свернула в сторону.

Сколько Женя себя помнила, она всегда была хозяйкой своей жизни и ни в чьих советах не нуждалась. И это всегда казалось ей совершенно естественным – а как иначе? Все, что Женя видела вокруг себя с тех самых пор, как научилась улавливать суть происходящего, – а научилась она этому очень рано, – все не давало оснований надеяться на чьи бы то ни было силы, кроме собственных.

Хотя, на сторонний взгляд, жизнь ее складывалась вполне благополучно. И уж во всяком случае, у Женечки Стивенс не было никакой необходимости участвововать в повседневной борьбе за выживание, в которой поневоле приходится участвовать тем, кто с нуля пробивает себе дорогу в жизни.

Мама была актрисой Театра на Малой Бронной, за кулисами которого и прошло все Женино детство.

Мама была даже не просто актрисой, а ведущей, заслуженной СССР, и играла главные роли в самых репертуарных спектаклях. И Женя с детства гордилась мамиными ролями едва ли не больше, чем ее красотой, чудесным голосом и легкой, манящей походкой.

Были, конечно, и внешние, очень эффектные, приметы известности, к которым Женя тоже привыкла с детства. Маму узнавали в магазине, дома не увядали огромные букеты, школьная англичанка говорила восхищенно:

– Была вчера на «Месяце в деревне». Как, Женечка, мама твоя изумительно играла Наталью Петровну, я просто плакала! Непременно поблагодари ее еще раз за билеты!

И все-таки эти внешние приметы значили гораздо меньше, чем истинная, достойная гордости примета счастья – мамин талант…

Женя от природы была наделена ясным и здравым умом и тогда же, в детстве, прекрасно разобралась в том, что от чего зависит, что первично, а что вторично. Не столь уж очевидные законы жизни она вывела для себя совершенно самостоятельно. Маме просто некогда было беседовать с дочкой о таких вещах – вполне, на ее материнский взгляд, отвлеченных для одиннадцатилетней девочки.

Стоило ли, например, объяснять, что такое театральные интриги? Кое-что Женечка, наверно, и сама замечает, все-таки с малых лет, можно сказать, живет за кулисами. А чего не замечает – того, значит, и объяснять не надо…

Женя замечала гораздо больше, чем мама могла предполагать, хотя бы в тех же интригах. Тем более что молодые актрисы не стесняясь болтали в ее присутствии обо всех закулисных делах.

Да и вообще, в театре все чувства и отношения были предельно обострены, по-актерски усилены, выражены отчетливее, чем где бы то ни было. Хватило бы и меньшей, чем у Жени, проницательности, чтобы в них разобраться.