Андрей Тарковский. Жизнь на кресте - Людмила Бояджиева

— Вот именно. Именно поэтому я никуда уехать не могу! Понимаете, я понял, что у меня есть свой зритель, и я не имею права его предавать, — Андрей, не мигая, смотрел в огонь. На скулах играли яркие блики, в темных зрачках плясали огоньки. — Если хотите, после этих писем я ощутил свою миссию, свое предназначение. Теперь я точно знаю, что мне нельзя уезжать. Мой подлинный зритель здесь…

Он не фальшивил, когда мечтал вырваться из Союза и когда убеждал в своей привязанности к родине. Внутри все кипело от противоречивых устремлений, нервы были на пределе, ногти изгрызались чуть не под корень после каждого «зарезанного» сценария, каждого издевательского «просмотра», накатывалась глухая депрессия. К чертям отсюда! А река эта, эта Русь с перелесками и лугами… Детство деревенское — это куда все? Бросить? Рвется сердце на части — и все тут!

А еще самый глубокий знаток человеческого духа, пристально изучающий конфликт духовного и материального в человеке, очень любил барствовать. Как и отец, стремился к удобной и красивой жизни. У Арсения Александровича тяга к уютному быту свелась к конструированию этажерки, Андрею удалось урвать в совдеповской реальности несколько больше.

Стараниями Ларисы Тарковские выменяли две квартиры в хорошем кирпичном доме на Мосфильмовской улице — двухкомнатную и трехкомнатную на одной лестничной площадке. Трехкомнатная формально принадлежала Ларисе с Андреем, двухкомнатная — Анне Семеновне с Тяпой и Лялей. До самого отъезда в Италию Тарковские вели борьбу за право поставить перегородку на лестничной площадке и соединить обе квартиры, все перепланировать и перестроить. Столовую Андрей задумал оформить в купеческом стиле. Был приобретен массивный резной дубовый буфет, с которого он собственноручно обдирал лак, добираясь до живого дерева. В той же комнате появился массивный стол и стулья начала XX века.

Надо было и всю остальную площадь обставлять модной и дефицитной мебелью. К Тарковским зачастили директора мебельных магазинов — ели-пили, «устраивали» импортный дефицит. Вопрос денег Тарковского волновал как-то поверхностно. Он знал про кучу долгов и мизерные заработки, заносил суммы и имена кредиторов в записную книжку, но аргументы Ларисы успокаивали:

— Не забивайте себе голову пошлостями. Найду я деньги! Да и сами еще премии отхватите!

Один из источников (кроме шубы Зоркой и «займов» у добрых людей) доподлинно известен.

Однажды Лариса срочно вызвала Олю Суркову:

— Надо немедленно оформить кредит на арабский кабинет для Андрюши! На нас, безработных, не оформляют. Только на твою зарплату дадут. Представляешь, какая будет красота? Разве он недостоин работать в приличных условиях?

— Конечно же! Более чем другие, — горячо соглашалась Ольга. — Что мне надо делать?

И она взялась немедля помочь в устройстве кабинета.

— Твое дело — кредит оформить. Остальное — пустяки! Покупаешь мебель на свое имя. Будешь ежемесячно выплачивать по десятке всего год. А я тебе, естественно, деньги буду отдавать.

Ольгина зарплата составляла 110 рублей, а ежемесячный взнос — как оказалось, 44 рубля. Она не хотела говорить родителям о своем поступке и год жила впроголодь. Лариса же и не думала компенсировать затраты «подруги».

После новоселья вновь пошли застолья.

Теперь Лариса могла разгуляться — накрывала дорогие столы и непременно получала от Андрея дань благодарности.

— Я хочу выпить за Ларочку, которая меня спасла и которой я благодарен и у которой нахожусь в вечном долгу, — неуклюже формулировал он пункты признательности. Причем от души, так как совершенно не умел фальшивить. Лариса разыгрывала смущение:

— Ну что вы, Андрюша, — потупившись, мягко перебивала она.

— Да, да, Лариса! Все должны знать, что без этой женщины я просто бы пропал. Я хочу, чтобы все выпили за Ларочку — эту святую женщину.

Кто-то прятал ухмылку, размышляя о том, какова цена этого «спасения» Андрея. Актерствовать он не умел. В эту минуту он верил, что был спасен Ларисой. От Ирмы. От Наташи. От нищенства и убогого быта. Ведь именно эта «святая женщина» обеспечивала безработному мужу вполне достойное существование. Источники ее доходов Андрею не были ясны. Его устраивали фразы: «заняла», «сдала в ломбард часики», «добрые люди под твой новый фильм заняли». Дневниковые записи Андрея тех лет полны сетований на растущие долги. Вероятно, излив беспокойство на бумаге, он проблему отодвигал в неведомую кладовую памяти. А как же работать с таким грузом?

После обильного угощения гости переходили к танцам до упаду. Хозяин этого не переносил и тихо удалялся в свой «арабский» кабинет, произнеся обязательную речь. Тарковский говорил всегда тост длинный и всеохватывающий, затрагивая вопросы цивилизации, духовности, проблемы кинематографа, часто вдохновенно развивал витиеватую мысль, не замечая, что остался один.

— Лариса, ну где вы все? — вдруг оглядывал опустевшую столовую, словно проснувшись.

— Андрюша, мы здесь, — из кабинета, тайно приняв дополнительную рюмочку, являлась Лариса с невинным взглядом.

— Лариса, вы пьяны?

— Я? — ее голос дрожал от негодования. — Я? Ну, Андрей… вот здесь, ведь вот, смотрите — на столе стоит моя рюмка, совсем нетронутая. Вы всегда хотите меня как-то задеть.

И совсем не объяснимо пристрастие автора «Андрея Рублева» к красивым вещам, к сибаритству. Почему-то хочется, чтобы художник, так отчаянно воюющий с губительным приматом материального над духовным, был абсолютно непритязателен в быту. Творил, не замечая, на чем спит и что ест, с глазами, устремленными в эмпиреи. Совдеповский стиль, чуждый традициям проживания классиков, буржуазно-дворянскому, усадебному, а то и флорентийскому быту, не был по душе столь верноподданнически настроенному художнику.

Явно не советские пристрастия обозначились уже у подростка из бедной семьи, увлекшегося погоней за стильными шмотками. Ясно, что нищета в мансарде и рваный свитер — не в стиле Тарковского. Он нуждался в удобной, престижной обстановке, обращающей на себя внимание одежде. Он хотел видеть вокруг себя избранные вещи потому, что считал себя вправе быть окруженным удобством и красотой, как те, кто имел богатые дачи на Николиной Горе или в Альпах либо на Женевском озере. Он любил материальный мир — камни, коряги, собранные и заботливо хранимые, — эту первозданную часть мироздания. А уж вещица «с судьбой, с налетом патины времени» — это страсть души. Вкус у Андрея был отменный.

«Ротшильдовская идея», завладевшая подростком, игравшим в «расшибалочку», не оставила повзрослевшего Тарковского, стремившегося к приоритету духовности в своих фильмах. И позже, попав в ненавистный «мир капитала», он отчаянно рвался разбогатеть — не грабя, естественно, банки, а благодаря своему искусству, которое считал достойным премий и высоких гонораров.