Цветы на чердаке - Вирджиния Эндрюс

— Пожалуйста, Крис, отойди от окна.

— Оставь меня в покое! Мне чертовски это надоело! Не делай этого, не делай того! Не говори, пока не спросят, ешь эту чертову бурду каждый день, вечно она еле теплая и не вовремя, я думаю, она делает это специально, чтобы у нас не было вообще никаких удовольствий, даже от еды. Но я все время думаю об этих деньгах, ведь половина из них мамина и наша. И я говорю себе, неважно как, но ради этого стоит пойти на все! Этот старик не может жить вечно!

— Все деньги на свете не стоят потерянных дней нашей жизни, — вспылила на этот раз я. Он обернулся, лицо его покраснело.

— Боже, что за ад! Может быть ты и достигнешь чего-нибудь со своими талантами, но у меня впереди годы и годы учебы! Ты же знаешь, папа хотел, чтобы я был врачом, и поэтому я должен пройти сквозь огонь и воду, но получить диплом! А если мы убежим, я никогда не стану врачом, и ты это знаешь! Скажи-ка на милость, как я смогу заработать нам на жизнь, а ну, быстро, перечисли, кем я смогу работать, разве что посудомойкой, сезонным рабочим или поваренком, и все это вместо колледжа и медицинской школы? И я должен буду содержать тебя и близнецов, да и самого себя тоже

— готовая семейка, и это в шестнадцать-то лет!

Я просто раскалилась от возмущения. Значит, он не считает меня способной помочь ему!

— Я тоже могу работать! — огрызнулась я. — Вдвоем мы справимся. Крис, помнишь, когда мы голодали, ты принес мне четыре мертвых мышки, и ты сказал, что Бог дает людям сверхсилы и сверхвозможности во время великих испытаний? И я верю, что так оно и есть. Если мы удерем на свой страх и риск, так или иначе мы встанем на ноги, и ты будешь доктором. Я сделаю все, чтобы только увидеть, как это чертово звание напишут после твоей фамилии.

— Ну ты-то что можешь сделать? — он спросил это насмешливым и полным ненависти голосом. Прежде чем я смогла ответить, дверь позади нас отворилась, и показалась бабушка.

Она медлила на пороге, уставившись на Криса своим каменным взглядом. Но он, упрямый и неподатливый, не дал ей, как прежде, себя запугать. Он не двинулся со своего места у окна и даже наоборот отвернулся и снова стал смотреть на дождь.

— Мальчик, — её крик хлестнул Криса, как плеть. — Отойди от окна немедленно!

— Меня зовут не «мальчик». Меня зовут Кристофер. Ты можешь обращаться ко мне по имени или вообще никак не обращаться, но никогда не зови меня «мальчик».

Она плюнула за его спиной.

— Но я именно это имя и ненавижу! Оно принадлежало твоему отцу; я по доброте душевной заступилась за него, когда его мать умерла, и ему негде было жить. Мой муж не хотел, чтобы он жил здесь, но мне было жаль парнишку, ведь он остался без родителей, и к тому же его ограбили так жестоко. И вот я изводила мужа просьбами, чтобы он позволил своему младшему сводному брату жить под одной крышей с нами. В конце концов твой отец пришел такой красивый и блестящий и воспользовался нашим великодушием! Обманул нас! Мы посылали его в лучшие школы, покупали ему всегда все самое лучшее, а он похитил у нас дочь, а ведь она была ему племянницей! Она была для нас всем на свете, только она у нас и была, и вот они сбежали темной ночью, а обратно вернулись через две недели, счастливые, улыбающиеся, и просили простить их, ведь они были влюблены! Той ночью у моего мужа случился первый сердечный приступ. Говорила тебе об этом твоя мать, что она и тот человек были причиной сердечной болезни её отца? Он выгнал её прочь, сказал никогда не возвращаться и тут же упал на пол.

Она остановилась, переводя дыхание, и положила большую сильную руку, усыпанную бриллиантами, себе на горло. Крис отвернулся от окна и уставился на нее, так же как и я. Это было больше всего, что она сказала нам с тех пор, как мы поднялись по лестнице, чтобы жить здесь, а это было вечность назад.

— Нельзя упрекать нас зато, что сделали наши родители, — вяло сказал Крис.

— Вас упрекают за то, что вы делаете со своей сестрой!

— Что же мы делаем такого греховного? — спросил он. — Вы думаете, мы можем жить в одной комнате год за годом и не видеть друг друга? Вы же сами поместили нас сюда. Вы заперли нас, так что даже слуги не могут войти. Вы просто жаждете уличить нас в чем-нибудь дурном. Вы хотите, чтобы мы с Кэти подтвердили ваше мнение о браке нашей матери! Посмотрите на себя, вот вы стоите здесь, как святоша в своем сером одеянии, и уверены в своей правоте, а ведь вы морите голодом малых детей!

— Замолчи! — закричала я, ужаснувшись тому, что увидела на лице бабушки. — Крис, ни слова больше! Но он и так сказал слишком много. Она захлопнула дверь в комнату, и сердце у меня подскочило до самого горла.

— Мы поднимемся на чердак, — спокойно сказал Крис.

— Она слишком труслива, чтобы подняться по лестнице. Мы будем там в безопасности, а если она будет морить нас голодом, мы сделаем лестницу из простыней и спустимся на землю.

Дверь снова открылась. Бабушка вошла, решительно шагая вперед с зеленым ивовым прутом в руке и зловещей решимостью во взоре. Должно быть, она припрятала этот прут где-нибудь неподалеку заранее, иначе, как она могла раздобыть его так быстро.

— Убежать на чердак и спрятаться! — завопила она, схватив Криса за плечо. — И никто из вас не будет есть еще неделю! Ничего, только я выпорю тебя, да и твою сестру тоже, если ты будешь сопротивляться, и близнецов.

Это было в октябре. А в ноябре Крису будет семнадцать. Он был все еще только мальчик по сравнению с её огромной тушей. Он медлил, сопротивляясь, но взглянув на меня и близнецов, которые хныкали и цеплялись друг за друга, он позволил этой старухе втащить себя в ванную комнату. Она закрыла и заперла дверь. Она приказала ему раздеться и наклониться над ванной.

Близнецы подбежали ко мне, пряча лица у меня в подоле,

— Останови её, — взывала Кэрри. — Не давай ей бить Криса!

Он не издал ни звука, пока прут полосовал его голую кожу. Я слышала те жуткие звуки, что издает зеленый хлыст, врезаясь в живую плоть. И я чувствовала боль каждого удара! Мы с Крисом стали как бы одним целым с прошлого года, он был словно моей второй, лучшей натурой, он был сильный и смелый, и он смог выдержать эту пытку без крика. Я ненавидела её. Я села на кровать, обхватив близнецов руками, и почувствовала такую ненависть, что она просто разрывала меня изнутри. Я пронзительно закричала, потому что не знала, как иначе справиться с этим.

Его пороли, а я испускала крики от его боли! Я надеялась, что Бог это слышит! Я надеялась, что это слышат слуги! Я надеялась, что это слышит наш умирающий дед.

Из ванной она вышла с прутом в руке. Позади нее тащился Крис, бедра его были обмотаны полотенцем. Он был смертельно бледен. Я никак не могла перестать кричать.

— Заткнись! — приказала она, щелкнув прутом у меня перед глазами. — Замолчи сию секунду, пока не получила того же самого.

Но я не могла унять крик, даже когда она подтащила меня к кровати и отбросила в сторону, так как они пытались защитить меня. Кори вцепился в её ногу зубами. От её оплеухи он покатился кубарем. А потом я пошла, подавляя свою истерику, в ванную, где мне тоже было приказано раздеться. Я стояла там, глядя на её бриллиантовую брошь, которую она всегда носила, и пересчитывала драгоценные камни, семнадцать крошечных камней. Её серая тафта была прошита красивыми красными линиями, а её белый воротничок был вышит вручную. Она глядела на мои короткие выстриженные волосы явно с выражением внутреннего удовлетворения.

— Раздевайся, или я сорву с тебя одежду.

Я начала снимать одежду, расстегивая пуговицы блузки.

Тогда я не носила лифчика, хотя он и был уже мне нужен. Прежде чем она успела отвести глаза, я заметила, как ее руки шарят по моим грудям и плоскому животу. Она явно была оскорблена тем, что увидела.

— Наступит день, старуха, — сказала я. — Наступит день, когда ты будешь беспомощна, а у меня в руках будет прут. А в кухне будет полно еды, которую тебе уже никогда не съесть, потому что, как ты нам постоянно твердишь, Бог все видит, и Он вершит свой суд, и Его закон: глаз за глаз, вот так-то, бабушка.

— Не смей говорить со мной, — огрызнулась она. Сейчас она улыбалась, вполне уверенная, что день, когда она будет в моей власти, никогда не наступит. Глупо, конечно, что я говорила все это, и глупо, что она позволяла мне говорить. И пока прут хлестал мою плоть, я слышала, как визжали близнецы в спальне:

— Крис, останови её! Не давай ей бить Кэти!

Я упала на колени около ванны, свернувшись в плотный комок, защищая лицо, грудь и наиболее уязвимые места. Совсем озверев, она хлестала меня, пока не сломался прут. Эта боль была подобна огню. Когда прут сломался, я подумала, что все позади, но она схватила щетку с длинной ручкой и принялась бить меня ею по голове и плечам.

Я старалась удержаться от крика, сколько могла, мне хотелось быть такой же смелой, как Крис, но тут я не смогла. Я завопила:

— Ты не женщина! Ты чудовище! Нечеловеческое и бесчеловечное!