Королева Юга - Артуро Перес-Реверте

— У меня другая выучка, Мексиканка. Я знаю, когда нужно выглядеть шлюхой, а когда нет. Что же касается тебя, ты должна помнить, что на людей, с которыми нам приходится иметь дело, производят впечатление дамы высокого класса. Сеньоры.

— Ну я-то никакая не сеньора.

— Откуда ты знаешь?! Быть, казаться, стать или никогда не быть никем — во всем этом есть очень тонкие оттенки. Ну-ка, посмотри… Ты должна быть сеньорой.

«Ив Сен-Лоран», вещи от «Шанель» и «Армани» для серьезных моментов; а это безумие от «Гальяно» предоставь носить другим. Или оставь на потом.

Тереса оглядывалась по сторонам. Ее не смущало, что этим она выказывает свое невежество или что продавщица может услышать их разговор. Это Пати старалась говорить тихо.

— Я не всегда знаю, что подходит, а что нет… Я плохо умею подбирать.

— Тогда следуй одному правилу которое не подводит никогда: половина на половину. Если ниже талии ты хочешь выглядеть вызывающе или сексуально, то выше талии все должно быть в разумных пределах. И наоборот.

Они вышли с сумками в руках и пошли по улице Лариос. Пати заставляла Тересу останавливаться у каждой витрины.

— На каждый день и для спортивного стиля, — продолжала она свою лекцию, — идеально подходит одежда переходного типа; а если ты хочешь держаться какой-то одной фирмы, выбирай такую, в которой есть всего понемножку. — Она указала на легкий темный костюм с круглым воротником, показавшийся Тересе очень красивым. — Как, например, «Калвин Кляйн». Видишь?.. Тут тебе и джемпер, и кожаная куртка, и платье для ужина.

Они вошли и в этот магазин, очень элегантный, с продавщицами в форменных костюмчиках-мини и черных чулках. Прямо как в американских фильмах, подумала Тереса. Все высокие, красивые, сильно накрашенные, похожие на фотомоделей или стюардесс. Необыкновенно любезные. Меня никогда не взяли бы сюда на работу, усмехнулась она про себя. Черт побери. Что делают эти проклятые деньги.

— Идеальный вариант, — говорила тем временем Пати, — заходить в такие магазины, как этот — с хорошей одеждой от разных фирм. Заходить часто, приобрести доверие. Отношения с продавщицами очень важны; они знают тебя, знают, что тебе нравится и что тебе идет. Они говорят тебе: мы получили то-то и то-то. Ухаживают за тобой.

На верхнем этаже продавались аксессуары из итальянской и испанской кожи. Пояса. Сумки. Чудесные туфли великолепных моделей. Это, подумала Тереса, куда лучше, чем кульяканский «Серчас», куда приходили жены и любовницы наркомафиози, шумные, громко тараторящие; множество драгоценностей, крашеные гривы и пачки долларов — дважды в год, после каждого урожая в горах. Во времена Блондина Давилы она и сама покупала там вещи, при виде которых сейчас чувствовала себя неуверенно. Может, оттого, что не знала точно, остается ли она теперешняя тою же самой, которая была там и тогда: она заехала слишком далеко, и теперь уже какая-то совсем иная Тереса отражалась в зеркалах этих дорогих магазинов, принадлежащих другому времени и другому миру. Да, страшно далеко. Тем временем Пати продолжала свою лекцию.

Обувь — вещь крайне важная, говорила она. Даже важнее сумочки. Помни: даже если ты одета хорошо и дорого, в плохих туфлях все равно будешь выглядеть нищенкой. Мужчине могут простить даже тот кошмар на босу ногу, который ввел в моду Хулио Иглесиас. С женщинами все куда драматичнее. Я бы даже сказала — непоправимо.

Потом они прошлись по отделам духов и косметики, нюхая все образцы и пробуя их на коже Тересы, а затем отправились в ресторан «Тинтеро» на пляже Эль-Пало, где подавали морские деликатесы. Вы, латиноамериканки, продолжала наставлять ее Пати, обожаете крепкие духи. Поэтому старайся выбирать что-нибудь полегче. Точно так же и с макияжем. Когда женщина молода, он ее старит, а когда уже стара, старит еще больше… У тебя такие большие и красивые черные глаза, а когда ты причесываешься на прямой пробор и туго стягиваешь волосы — по-вашему, по-мексикански, — просто лучше не придумаешь.

Она говорила все это, глядя ей в глаза, ни на мгновение не отводя взгляда, пока официанты сновали туда-сюда среди стоящих на солнце столиков, разнося блюда одно соблазнительнее другого. В ее тоне не было ни превосходства, ни снисходительности. Она просто вводила Тересу в курс дела, как в тот день, когда ее привезли в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария. Так-то и так-то. Однако сейчас Тереса замечала то, чего не было тогда: намек на ироничную усмешку в уголке рта, в складочках, собиравшихся вокруг ее век, когда глаза щурились в улыбке. Ты знаешь, какой вопрос я задаю себе сейчас, думала Тереса. Ты же знаешь. Почему ты выбрала меня, если здесь, на свободе, я не даю тебе того, что тебе на самом деле хотелось бы получить. Я только слушаю и присутствую. Тебе удалось провести меня с этими деньгами, Лейтенант О’Фаррелл. Ты ведь стремилась не к этому. Со мной все просто: я предана тебе, потому что многим тебе обязана и потому что так надо. Потому что таковы правила этой странной игры, которую ведем мы обе. Все просто. Но ты не из таких. Ты, если понадобится, можешь и обмануть, и предать, и забыть. Вопрос только в том, почему ты не обманываешь, не предаешь и не забываешь меня. Или почему до сих пор не обманула, не предала и не забыла.

— Одежда, — между тем продолжала Пати тем же тоном, — должна всегда соответствовать моменту и ситуации. Всегда шокирует, когда ты обедаешь, и вдруг появляется какая-нибудь особа, завернутая в шаль, или за ужином замечаешь на ком-нибудь мини-юбку. Это просто говорит об отсутствии критериев или воспитания: они не знают, что подходит для данного случая, и облачаются в то, что им кажется элегантнее или дороже. И это всегда выдает «парвеню», норовящую сойти за свою.

Она умница, подумала Тереса. Гораздо умнее меня, и мне остается только гадать, почему в таком случае у нее все сложилось так, как сложилось. Ведь у нее было все. Даже мечта. Но эта мечта помогала ей жить, когда она сидела за решеткой. Неплохо было бы узнать, что помогает ей сейчас. Помимо частых выпивок, и девочек время от времени, и порошка, который она нюхает до одурения, и этих бесконечных рассказов о том, что мы будем делать, когда станем мультимиллионершами.

Этим вопросом я тоже задаюсь. Хотя не стоит чересчур усердствовать.

— Я — парвеню, — сказала она.

Это прозвучало почти вопросом. Она никогда не произносила этого слова, не слышала его раньше и не встречала в книгах, но интуитивно поняла его смысл.

Пати расхохоталась:

— Ха-ха-ха! Конечно. В определенном смысле — да, ты парвеню. Но совершенно необязательно, чтобы все об этом знали. Ты перестанешь быть парвеню.

В выражении ее лица Тересе почудилось что-то странное. Словно что-то причиняло ей боль и вместе с тем забавляло. А может, вдруг пришло ей в голову, это просто сама жизнь?..

— Как бы то ни было, — проговорила Пати, — если даже ты ошиблась в выборе, крайнее средство — держаться с максимальным достоинством. В конце концов, все мы когда-то ошибаемся… — И закончила, продолжая смотреть на нее:

— Я имею в виду одежду.

В это же время появились и другие Тересы: незнакомые женщины, которые жили в ней всегда, хоть она даже не подозревала об их присутствии, и другие, новые, возникали в зеркалах, в серых рассветах, в тишине, где она и обнаруживала их с интересом, а иногда и с удивлением. Гибралтарскому адвокату Эдди Альваресу — тому самому, что нашел применение деньгам Сантьяго Фистерры, а потом практически не занимался юридической защитой Тересы, — довелось встретиться с одной из этих женщин. Эдди не был храбрецом. Он старался держаться подальше от неприглядных сторон этого бизнеса, предпочитая многое не видеть и не знать. Неведение, сказал он, когда мы беседовали в гостинице «Рок», есть мать многой мудрости и хорошего здоровья. Поэтому все бумаги, которые он нес под мышкой, упали на пол и разлетелись, когда, включив свет на лестнице своего дома, он обнаружил сидящую на ступеньках Тересу Мендоса.

— Черт! — только и сумел произнести он.

Потом на некоторое время он и вовсе онемел. Стоял, прислонившись к стене и даже не пытаясь подобрать валяющиеся у ног бумаги, не пытаясь сделать ничего — только успокоить бешено колотящееся сердце; а Тереса, по-прежнему сидя на ступеньках, неторопливо и подробно информировала его о причине своего визита. Своим мягким мексиканским говором, словно робкая девочка, по чистой случайности оказавшаяся замешанной в дело. Ни упреков, ни вопросов о картинах, в которые были вложены деньги Сантьяго, или о самих исчезнувших деньгах. Ни единого упоминания о полутора годах, проведенных в тюрьме, о том, как гибралтарец умыл руки, когда надо было защищать ее. Она только сказала: в темноте все выглядит серьезнее. Более впечатляюще — так я думаю. Поэтому я здесь, Эдди. Чтобы произвести на тебя впечатление. Время от времени свет на лестнице автоматически гас; Тереса, не вставая, поднимала руку к выключателю, и перед нею снова появлялось желтоватое лицо адвоката, его испуганные глаза за стеклами очков, которые, скользя по влажной жирной коже, так и норовили съехать с переносицы. Я хочу произвести на тебя впечатление, повторила она, уверенная в том, что адвокат находится под этим впечатлением уже неделю. С тех самых пор, как газеты сообщили, что сержанту Ивану Веласко нанесли шесть ударов ножом на парковке одной из дискотек — в четыре часа утра, когда он, разумеется, пьяный, направлялся к своему новенькому «мерседесу».