О верности крыс - Мария Капшина

Четыре луны придорожных трактиров немного сбили с него спесь, но не отучили вскидываться от ярости, проиграв. Не от ярости к тем, что били его, потому что были сильней, — он сам на их месте поступал и поступал бы так же. От ярости к себе, за то, что оказывался слабей. Значит, нужно стать сильнее.

То, что его купил именно мэтр Цоштек, Хриссэ посчитал большой удачей: мэтр Дийшан дал "герцогёнку" много, но недостаточно, и мальчишка жадно впитывал всё, что попадалось под руку. Это другие могут быть слабыми, глупыми, неумелыми, несдержанными. Им можно. На "других" и их недостатки Хриссэ плевал с высоты своего самолюбия. К себе он относился совсем иначе. Без поблажек, прощения и жалости. Без равнодушной снисходительности, которая так оскорбляла учеников мэтра Цоштека. Видимо, именно потому ученики и тратили столько сил, чтобы оскорбить не по статусу наглого раба.

— Что, больно? — с преувеличенной заботой спрашивал Тентойо, старший ученик, похлопав Хриссэ по плечу, пока коленом продолжал придерживать его вывернутую руку.

— Не имеет значения, — как можно беспечней сказал тот. Он хотел немного поддеть, и только. Но, когда сказал, замер от удивления, глядя поверх сбитой в камень земли на чьи-то босые пятки в нескольких шагах. Потому что понял, что сказал правду: это не имело значения. Тело могло чувствовать всё, что угодно — это не мешало…

— Что не имеет значения? — возмутился Тентойо, ещё доворачивая руку. В локте что-то хрустнуло. Хриссэ прислушался к себе и уверенно ответил:

— Всё не имеет значения.

Повторил, смакуя слова:

— Всё — не имеет — значения!

И рассмеялся.

Кажется, его боялись. Тентойо о-Зугойя в свои семнадцать был любимым сыном графской четы, сердцеедом провинциального масштаба, гордостью школы и заводилой у старших учеников. И Тентойо, хоть и себе не признался бы в этом, боялся школьного раба, который не умел пока выстоять против старших, но умел так смеяться. Неудивительно, что гордость школы никого и никогда не ненавидел с такой страстью, с какой — этого раба. Сказано не калечить? Замечательно. Калечить не будем. Бросить на тренировке не абы куда — а в лужу, накидать чертополоха в постель и слизней — в воду для умывания, утопить одежду в выгребной яме…

Спустя два или три порога после того, как Веджа ограбили, а в школе мэтра Цоштека появился Хриссэ, был замечательный свежий день, когда Хриссэ, едва не сломав сам себе руку, вывернулся из захвата Тентойо и швырнул его через бедро, подловив, как первогодка. Лучшего ученика школы, гордость мэтра Цоштека, в присутствии младших — лицом в песок, не давая состраховаться. Неудивительно, что зарвавшийся раб, пока он счастливо смеялся на всю школу в оглушительной тишине, чётко и сразу же понял: больше здесь оставаться нельзя. Тентойо медленно встал, сжимая кулаки, повернулся… Сдул песок с лица, отбросил мокрые волосы того же цвета, что и песок, и сказал, что для раба у Хриссэ получилось совсем неплохо. Тогда раб и заподозрил, что всё может обернуться чем-то похуже простого мордобоя на тренировочном поле. И уверился в этом, когда Тентойо продолжил тренировку, всего пару раз, для восстановления авторитета, швырнув обидчика тем же приёмом, на каком попался сам.

Ошибся Хриссэ в том, что отложил побег на предутреннее время. Было около полуночи, когда он проснулся от того, что его тишком волокли куда-то, тщательно зажав и рот, и нос, так что даже мычать не получалось.

Его били долго, с душой, с выдумкой, с умением. Ещё бы старшим ученикам не уметь бить. Потом вдруг перестали, и откуда-то сверху спросил Тентойо:

— Ну, что скажешь? Я готов выслушать твои извинения.

Кто-то даже догадался развязать Хриссэ рот. Он с удовольствием вдохнул настолько полно, насколько позволяли помятые рёбра.

— Скажу. Был такой философ в Занге, Итшас. Он говорил, что земная жизнь — только иллюзия. Ничего этого нет.

Старшие ученики смотрели на него, вытаращив глаза. Тентойо в том числе.

— И тебя тоже нет, — доверительно сказал ему Хриссэ. И улыбнулся.

От насмешки Тентойо взбеленился окончательно. Может быть, он засёк бы раба кнутом до смерти. Во всяком случае, у Хриссэ мелькнуло такое подозрение. Он зубами вцепился в одну мысль: "Боль не имеет значения…" — и отказывался умирать. Когда Хриссэ уже совсем собирался потерять сознание, его заботливо поливали из ведра ледяной водой.

Не имеет значения.

Он твердил это, как молитву, как заклинание, как будто других слов не осталось: "Боль не имеет значения. Не имеет значения. Не имеет значения. Не имеет значения…"

Может быть, он свихнулся бы тогда, если бы не поверил сам в свою выдумку. Может быть, он всё-таки тогда свихнулся. Или даже раньше. Это "не имеет значения" крутилось в голове, как пёс на привязи, потом исчезло в темноте на какое-то время, а потом из темноты выплыло другое. "Больно. Следовательно, пока не сдох". Это было уже под утро и заставило невнятно усмехнуться разбитыми губами. Ещё через четверть часа мир стал светлеть, крыши школьных строений вырисовывались на фоне неба всё чётче, по мере того, как тускнели звёзды. Хриссэ с трудом и не с первой попытки, но встал. Подобрал брошенное пустое ведро, вытянул из колодца немного воды, умылся и потащил мокрую тяжеленную голову на свою кровать.

Когда мэтр потом искал виновных в порче школьного имущества, школьное имущество скептически ухмылялось бесформенным ртом и молчало. Эта ухмылка даже заставила мэтра заподозрить, что мальчишка повредился в уме. Мальчишка отлёживался и думал с каким-то злым восторгом, до чего ему на самом деле повезло. Во-первых, Тентойо со товарищи калечить всё же не решились. Во-вторых, больного раба держали отдельно и стерегли не так рьяно, как здоровых. Только полный дурак бы этим не воспользоваться.

Пару лун спустя он пришёл в Эрлони — наглый, задиристый и до предела умудрённый жизнью. К тому же, о-Каехо. Ему казалось очень смешным, что все эти подзаборники считают себя с ним ровней. Пришёл и прибился к кхади, потому что сама мысль стать подводником "официально" показалась ему очень забавной, а кхади — достаточно эпатажной компанией. Идея Кхад прорываться на престол тоже была достаточно эпатажной, и Хриссэ получил бы от игры огромное удовольствие, если бы не…

Он остро почувствовал сожаление о том, что Сойвено умер. Можно было бы и дальше радоваться жизни. Для жизни в Веройге, при дворе Лэнрайны ол Тэно, назваться чужим именем, а Серым герцогом пусть был бы Вен… Хриссэ задумчиво вытянул руку в сторону, на ходу ведя ладонью по стене чьего-то запущенного сада. Стена была влажной и немного крошилась, оставляя на ладони чёрные кусочки старого лишайника и песчинки. До Серого герцога вдруг дошло, с опозданием чуть ли не в десять лет, что он понятия не имеет, хотел ли сам Сойвено быть герцогом. Герцогство хотело, это ясно. А Вен? Белобрысый мальчишка с бесцветными бровями и ресницами, любивший только лошадей и карнавалы, а старшего брата не любивший… Надо будет поговорить с Натом, спросить, — вдруг решил Хриссэ. Если, конечно, тот захочет говорить.