Идолов не кантовать - Сергей Нуриев

Призыв его остался без ответа. Вечная бабушка даже не шелохнулась и продолжала вглядываться куда-то вдаль незрячими глазами.

— Понял, — мрачно произнес он, предчувствуя, что автобуса сегодня не дождаться.

Денег на такси не было. Впрочем, такси тоже нигде не было. Чертыхаясь, Мамай отправился пешком, стараясь пошире ставить ноги, чтобы не забрызгаться.

Едва он свернул на улицу П.Морозова, как путь ему преградила черная кошка. Или кот. Животное грациозно переходило дорогу, выбирая места посуше.

— Брысь! Брысь! — гаркнул Потап, надеясь спугнуть коварную тварь. — Пшла вон!

Кошка остановилась, удивленно-холодно посмотрела на человека и, видя, что тот чем-то недоволен, бросилась вперед, в три прыжка достигнув противопoлoжнoй стороны улицы.

Чекист заколебался. На то, чтобы идти в обход или выжидать, пока случайный прохожий переступит роковую черту, не было времени.

Еще два месяца назад, Когда терять было нечего, он пренебрег бы даже дюжиной котов, сигающих по дороге. Но теперь, когда осталось лишь протянуть руку и схватить Бога за бороду, Мамай стал слишком суеверен.

С одной стороны, опасаться какой-то облезлой кошки было стыдно, но с другой — лучше сплюнуть лишний раз через левое плечо, чем остаться на бобах. Рассудив здраво, бригадир взялся за пуговицу, поплевал три раза вслед коту (или кошке) и двинулся к дому № 12АБ.

Никого из семейства Буфетовых Потап не застал. Буфетов-старший, должно быть, носился с телеграммами. Но где, интересно, шатался его отрок?

Найдя злополучные ключи, чекист зашел на кухню подкрепиться.

По радио передавали предсказания астрологов.

"У Овнов сегодня критический день…" — бодро сообщил диктор.

— У меня все дни критические, — огрызнулся Мамай, явившийся на свет именно под этим знаком.

"…Советуем отложить операции с недвижимостью…"

— Ладно, отложу.

"…Вероятна потеря личного имущества…"

— Нет у меня никакого имущества.

"Опасайтесь встречи с недоброжелателем. Не исключено заболевание желудочно-кишечного тракта…"

— Да идите вы к черту! — разозлился Мамай, выключая приемник.

Аппетит пропал. "Завтрак туриста", изъятый у Куксова, потерял свою привлекательность. Потапу даже показалось, что в нем ползают микробы.

Он отрезал кусок хлеба с коркой, намазал его маслом, сверху — клубничным вареньем и налил жидкого чая. Тем и ограничился.

Каким-то образом приемник самостоятельно включился, несколько раз хрюкнул и заглох. Потап пристукнул его кулаком. Уже выйдя на лестничную площадку, он услышал, как на кухне вновь зашипел динамик и чей-то голос сварливо сообщил:

"У Скорпионов возможен переезд на новое место…"

Когда председатель, промочив ноги, добрался наконец до "Реставратора", оказалось, что за ключами он ходил совершенно напрасно. Они ему были не нужны — вход в кабинет был свободен. Двери, с мясом вырванные с петель, плашмя лежали на полу.

С грустным интересом Мамай подергал дверной короб, потрогал развороченные дыры. Приходящие на ум предположения были слишком неправдоподобны. Войти в офис, не заметив запертой двери, мог разве что медведь. Или, какая-то другая здоровенная зверюга.

Ни подпольщиков, ни Гены в кабинете не было.

Там был хаос. Тяжелые письменные столы стояли в нарушенном порядке. Стулья, сбившись в кучу, походили на стадо баранов. На мебели и на полу лежали шевелящиеся от сквозняка бумаги. Шкаф и книги остались нетронутыми.

В конце коридора скрипнула пружина, и из мужского туалета выглянула голова, затем появилось все тело целиком. Следом, соблюдая те же меры предосторожности, на фоне окна возникли еще две фигуры. Выстроившись гуськом, они стали приближаться.

Это были Куксов, Сидорчук и Харчиков.

— Ходите-ка сюда, голуби, — не оборачиваясь к ним, приказал председатель. — Ну, что здесь было? Нас наведала налоговая служба? Обыск? Кто учинил погром?

Первым дал показания Куксов:

— Вы знаете, я ничего не видел. Я только слышал. Я был в туалете… хотел уже было выходить, как вдруг услышал страшный шум… из нашего кабинета… Ну, я решил дождаться подкрепления, чтобы действовать сообща.

— А я… А я… — торопливо заговорил Харчиков. — А я шел по коридору… тут раздался грохот и… и я… и мне захотелось в туалет. Там как раз сидел товарищ Куксов, и я предложил ему немедленно сообща действовать.

— Это вы-то мне предложили?! — возмутился Владимир Карпович. — Да это я вам предложил!

— Kaк, же вы, если вы там, извиняюсь, труса праздновали.

— Никого я не праздновал!

— Нет, праздновали, — мягко настаивал Христофор Ильич. — Я еще зашел к вам и говорю: "Хватит вам тут труса праздновать, товарищ Куксов, хватит, понимаешь, ерундой заниматься. Нужно что-то делать".

— Да что ж вы врете!

— Цыц! — прервал спорщиков Потап и обратился к диссиденту: — Ну а вы как там оказались? Вы тоже шлышали грохот?

— Я? Нет, я пошел им сказать, что все уже кончилось и можно выходить. Я даже ничего не слышал.

— Та-ак, — подытожил председатель, — никто ничего не видел, никто ничего не знает. Из ваших, сбивчивых объяснений мне ясно одно: картина неясная. То, что здесь было шумно, я и без вас знаю, по почерку видно. И этот почерк мне не нравится.

Потап в задумчивости прошелся по двери, носком ботинка столкнул на пол осколки, оставшиеся от вывески.

— Кто-нибудь видел товарища Степана? — поинтересовался он.

— Нет, — переглянулись подпольщики.

— Нет? Странно.

— Уходить! Уходить надо! — заволновался Куксов, почуявший недоброе раньше всех. — Нет никаких гарантий! Арестовать могут. Где гарантии, что не арестуют? Это дело рук демократов. Ведь скоро выборы, им нужны разоблачения. Повесят на нас заговор, всех собак на нас повесят! Они любят искать крайних. Где гарантии, что мы не будем крайними?

— Правильно, — поддержал Харчиков, спасаться надо, пока не поздно…

Диссидент завороженно молчал. Неожиданная возможность оказаться в оппозиции раскрывала перед ним новые горизонты. Наконец-то его заметят и упекут в тюрьму. Рано или поздно власти должны осознать, что с такой величиной, какой является Игнат Фомич, не считаться нельзя. О нем вновь заговорят, о нем вновь напишут. На первых полосах коммунистических и профсоюзных газет появятся заголовки: "Известный общественный деятель опять сидит за правду", "Талант душат в неволе", "Выдающегося поэта и художника власти мучают в застенках", "Бунтарь по-прежнему рисует". Шахтеры и творческая интеллигенция выйдут на митинги протеста… "В общем, все будет замечательно", — мыслил Игнат Фомич, презрительно глядя, как малодушные соратники предаются панике.

— Уходите! — горячо заговорил он. — Уходите все! Я никого не выдам. Я все возьму на себя, и пусть меня арестовывают!

Мамай погладил отважного подпольщика по голове и пообещал:

— При необходимости я обязательно воспользуюсь вашими услугами, а пока такие жертвы преждевременны. Берите лучше веник и принимайтесь за дело.

Владимир Карпович и Христофор Ильич подняли дверь и, недовольно пыхтя, стали двигать ее ко входу.

— Правее, — командовал чекист, — еще правее, вы закрыли выключатель… Теперь левее, еще левее, загородили Коняку… О, товарищ Коняка! И вы тут? Вы тоже из туалета? Наверное, вы забрели в женский. Да уберите эти двери!

На пороге, не решаясь войти, стоял Мирон Миронович. Он имел помятый вид и прикрывал ладонью правый глаз.

— Постойте, постойте, вы ведь должны сейчас проводить искусственный отбор. Почему вы бросили пост? — допытывался Мамай.

Уполномоченный затравленно огляделся, собрался с силами и неожиданно объявил:

— Я отказываюсь быть соучастником вашего шоу!

— Почему? — кротко спросил Потап.

— Принципиально!

— По идеологическим соображениям?

— По соображениям моей жены.

— Вот как? И какие же она выдвигает аргументы?

Вместо ответа Коняка опустил руку, предъявив соратникам мясистый радужный синяк, из кратера которого мерцал заплывший глаз.

— М-да, — вынужден был признать Мамай, аргументы убедительные. И… за что это она вас так?

— За изме-ену, — с надрывом протянул Мирон Мироныч.

Потап отступил на шаг и недоверчиво покосился на соратника. Хотя тот и числился бабтистом, но подобной выходки от него не ожидал никто.

— Что же вы стоите как вкопанный? — нарушил наступившую тишину председатель. — Заходите, поведайте нам о своих ратных подвигах.

Пострадавшего усадили в кресло, дали воды и сигарету. Потап присел на край стола, скрестив на груди руки и придав лицу самое серьезное выражение. Соратники угрюмо помалкивали, находясь еще под впечатлением погрома.

Коняка, несколько гордый своим положением, курил чинно и неторопливо, будто бывалый солдат перед новобранцами.