В тени горностаевой мантии - Анатолий Томилин-Бразоль

В столицу из провинции приехали Энгельгардты. Четыре любимых племянницы Григория Александровича стали частыми гостями при Дворе. Младшая, Танюшка, была еще малявкой, Наденька, хотя с личика ее, как говорится, черти молоко пили, была резва и востра разумом. Катенька же о пятнадцати годков и Сашенька, которой минуло уж двадцать, были девы хоть куда. Дяденька не забывал родню. Наведывался, а то и к себе приглашивал, да в хоромах своих оставлял ночевать. Уж так‑то хороши были племяшки, особливо Санечка! Государыня по его просьбе взяла ее в свой штат и поселила во дворце…

К Пасхе Екатерина заметно отяжелела. И хотя платья она давно носила широкие в роспуск, скрывать предстоящее материнство стало невозможно. В начале апреля отменили выезд в Царское. Отложены были собрания в Малом Эрмитаже. Императрица стала сентиментальна. Вспомнила вдруг о бесфамильном отроке Алексее, отданном на воспитание камердинеру Василию Шкурину. Спросила:

— Сколько же ему ныне, Василий Григорьевич?

— Да уж четырнадцатый годок пошел, матушка.

— Как время‑то летит…

— Летит, матушка‑государыня, ох как летит…

— Ну и каков же он?

— Хорош. Робок только. Нечувствителен ни к чему. Уж как я ни стараюсь… А так вместе с моими и французский знает и по‑немецки…

Екатерина задумалась. Велела написать указ о пожаловании Алексею Григорьевичу Бобринскому графского достоинства Российской империи. Фамилию выбрала по названию села Бобрики, купленному для него еще при рождении. Затем велела секретарю позвать старика Ивана Ивановича Бецкого[107] и поручила тому взять попечительство над отроком, обретающимся в семействе Шкурина.

— Матушка, — говорил, разнежась, Потемкин, оглаживая крутой живот Екатерины, — а нашему‑то исчадию, каку‑таку фамилью давать будем? Что‑то мне в голову ничо нейдет…

— А чего долго думать, отсечем, чего лишнего у тебя есть, — она ласково потрепала фаворита за «лишнее», — и будет он… Темкин.

Григорий Александрович захохотал:

— Да куды ж я без сего «лишняго‑то» сгожуся, ни тебе не надобен, ни… — он осекся.

— Во‑во, — подхватила Екатерина, — ни другим…

— Что ты, мать, каким другим, об чем говоришь! Я только хочу сказать, фамилия Темкин как‑то не больно…

— А чем не по нраву? Темкины престолу российскому издревле служили, поранее вас… Князь Михайла Михайлович Темкин‑Ростовский был при Алексее Михайловиче боярином и дворецким. С ним род пресекся, так мы и возродим…

— Гляжу, все уж и без меня надумано, — недовольно проговорил Потемкин. — Не без пособия, поди, разлюбезной Аннеты Протасовой… Она у тебя не токмо что entremetteuse,[108] но и в герольдмейстерах обретается…

— А это, сударь мой, не твой дело, кого мне в мой штат взять и к какому делу приставить. Насчет Annete помолчи. Я ведь не спрашиваю, зачем ты для Alexandrint Энгельгардт шифр фрейленский выпросил. Чтобы, поди, ближе была?..

— Бог с тобой, Катя… Она же мне родня…

— Вот и то‑то, что родня. Все вы о родне сильно радеете. Один — свой кузин в тринадцать лет вздумал violer.[109] Теперь женится, чтобы грех прикрывать… Другой — тоже очень родня свой любить. Особливо niece — племянниц… У сына‑наследника любовь втроем в пышный цвет цветет…

— Да ты что, матушка‑государыня, об чем толкуешь…

— А это не твой ли billet doux?

Екатерина достала из ночного столика сафьяновый бювар и вынула голубой листок. Потемкин внутренне похолодел. Он узнал свой почерк. Между тем императрица, прищурившись, стала читать:

— «Варенька, жизнь моя, ангел мой! Приезжай, голубушка, сударка моя, коли меня любишь. Целую всю тебя. Твой дядя». Фи, é libertin! Elle a quinze ans![110]

— Катя, Катя, уймись, погляди на подпись: «дядя». Об чем разговор, каки‑таки подозрения? И при чем тут великий князь, с какого боку приплелся?

Слава богу, вспышку удалось погасить, перевести на дурака‑наследника. Настроение женщины в том положении, в каком пребывала Екатерина, меняется быстро. После свадьбы Павла с Вильгельминой, получившей при православном крещении имя Натальи Алексеевны, бюджет Малого Двора был подурезан, за счет потешного войска цесаревича. И это еще больше осложнило взаимоотношения матери с сыном. Узнав от шпионов последние новости из Гатчины, она не придала им до поры особого значения. Но фавориту решила открыть.

— Ах, Гришенька… Али не знаешь, что там промеж них Андрей Разумовский втерся? С самого начала он ей — милым другом. Как же, ездил за нею… Может, потому она и не давалась нам с Annet’ой и Роджерсону для женского осмотру. Только мой‑то дурачок ничего не видит и не слышит.

Потемкин даже приподнялся на локте от неожиданности:

— Погоди, Катя, да она что — али брюхата? От кого?

— Ну это пустое! На брюхе печати нет. Кого родит, тот и наследником станет.

— А как же Протасиха‑то твоя, не углядела что ли… — начал было Потемкин, но императрица прервала его. Настроение ее снова сменилось и лицо потемнело:

— Хватит о фрейлин. Ныне, сударь, извольте отправляться к себе в покои. Я не желаю больше на этот тема говорить…

«Ну, Аннета, ну сука, — кипел Потемкин, пробираясь по винтовой лестнице к себе наверх и вспоминая выпад императрицы в адрес племянниц. — И когда успела все вызнать? Говорила Парашка, что Протасиха — змея подколодная. Надо было в первые же дни раздавить. Ну, погоди, пробня х……»

Через пару дней, дожидаясь выхода императрицы, Григорий Александрович, не здороваясь, подошел к Анне и заступил ей дорогу.

— Вот что, милая, — вполголоса произнес он, с трудом сдерживаясь, — последний раз предупреждаю, не лезь в чужие дела. Еще раз влезешь…

— Об чем вы, ваша светлость? Я и в мыслях не думала…

— Об чем — сама знаешь. Служба твоя пробни придворной кончилась. Это я тебе говорю. Да ты сама у святого Сампсония была. А не можешь от ремесла свово поганого отстать, так ищи clientélе <Клиентуру (фр.).> в другом месте.

Анна вспыхнула, но сдержалась и ответила, не повышая голоса:

— Видно, напрасно была я в надежде заслужить вашу милость, когда отказала в просьбе некоторой персоне, в коей вы имели свой интерес. И ее величеству не стала об том сказывать…

Потемкин нахмурился. Он почувствовал, что в запасе у проклятой бабы есть еще нечто, способное повредить его кредиту. Иначе она бы не стала столь дерзко себя вести.

— Ты об чем толкуешь?