В тени горностаевой мантии - Анатолий Томилин-Бразоль

Екатерина, чрезвычайно любившая камни, вспыхнула. Она прикрыла рот картами. Потом собрала их и положила на стол.

— Пожалуй, я не столь богата, — сказала она досадливо, — чтобы ответить вам тем же, граф.

— Матушка‑государыня, — Григорий Александрович привстал с кресла, — мы все — твои… — он чуть не сказал «рабы», но вовремя вспомнил о запрете Екатерины на это слово и поправился, — подданные и все наше — твое. Тебе понравился сей камешек, так прими его в подарок. А стоимость оного я покрою в банке своим векселем на ассигнации.

Прасковья Брюс, вся покрывшаяся красными пятнами, первой захлопала в ладоши.

— Виват Григорий Александрович! Вот истинно Боярд — рыцарь без страха и упрека. Вот щедрость, достойная шевалье.

Шум поднялся невероятный. Все толпились, все говорили одновременно. Изумруд переходил из рук в руки. Императрица сидела красная, глаза ее сияли…

Затем игра продолжилась. Потемкин был в ударе и скоро отыграл значительную часть суммы, помеченной на расписке. Около полуночи Екатерина встала.

— Все, господа. На сегодня хватит. Я благодарю всех за прекрасный вечер. А вас, граф, особенно. Но уже поздно, а завтра, Бог даст, будет еще день. Доброй ночи всем… — Она повернулась к дежурной фрейлине. — Если вас не затруднит, ma chérie, пришлите мне мадемуазель Перекусихину.

В разговор вмешалась Анна Протасова, бывшая в этот вечер в числе гостей:

— Вашему величеству придется подождать. Я видела, как Маша Перекусихина пошла к себе. А с тех пор, как коридор во фрейлинский флигель заложен, девушкам приходится бегать вокруг. Это требует времени, я уж не говорю, что холодный ветер и сырая погода — верный путь к инфлюэнце…

Императрица остановилась.

— Что значит заложить коридор?

— Заложить, значит закрыть проход стеной из кирпичей…

— Кто велел это сделать и зачем? — она посмотрела на Потемкина.

Тот смешался.

— Ну, там… Там дуло, как в трубе…

— И потому вы решили — пусть девушки бегать по улица мимо ваши окна? Мудрый решение, нечего сказать.

Потемкин с такой ненавистью посмотрел на статс‑фрейлину, что другая бы на ее месте упала в обморок. Но Анна стойко выдержала его взгляд. Она присела перед императрицей и сказала:

— Пока мадемуазель Энгельгардт бегает за Машей, вы, может быть, позволите, ваше величество, мне вас проводить?

Они уже настолько хорошо знали друг друга, что Екатерина сразу поняла, что у статс‑фрейлины есть для нее еще какая‑то новость.

— Хорошо, ma chérie, пойдемте…

В будуаре, после того как Анна затворила за собою дверь, Екатерина вопросительно посмотрела на нее.

— В колье, купленном его светлостью у бриллиантщика Луиджи Граверо, были три изумруда, ваше величество. Два поменьше, а этот — самый большой.

Екатерина подозрительно посмотрела на фрейлину.

— А кому же предназначаться колье?

— Наверное, тому же, кому и арбуз, за коим гоняли его светлость курьера в южные степи…

Императрица выпрямилась, оттолкнула руки Анны, помогавшей ей раздеваться.

— Вот что, милочка, — голос ее прозвучал раздраженно. — Переставай морочить мне голова. Если тебе нечто известно, говори. Мы уже имели с тобой договор об это.

— Простите, ваше величество, но мне так трудно быть всегда черным вестником…

— Я тебя слушаю.

Императрица села за туалетный столик, отвернулась и стала с преувеличенным вниманием рассматривать свое отражение в зеркале. И тогда Анна рассказала ей историю цыганской красавицы Бажены, ее тайного приезда в Петербург и не менее загадочного исчезновения. Некоторое время в будуаре царило молчание. Нарушила его Екатерина.

— Она действительно такой красивый?..

— Не знаю, ваше величество. Я не успела с нею познакомиться.

— Так успевай! Я хочу ее видеть. Пошли свои люди, пусть привозить ее ко мне… А теперь иди. Я раздеваться сама. И не надо присылать Маша Перекусихина.

Анна уже уходила из комнаты, когда государыня, не оборачиваясь, произнесла:

— Скажи архитектор, что я велела сломать стена в коридор. Пусть все будет по‑прежнему.

Вернувшись к себе, Анна долго не могла уснуть, перебирая в уме состоявшийся разговор. К выводу она пришла неутешительному. Прежде всего, она окончательно испортила отношения с Потемкиным, не просто с фаворитом, а с тайным супругом императрицы. А муж да жена, как известно, — одна сатана… Почему она вдруг пошла на такой открытый выпад? Неужели действительно с годами у нее портится характер, как уже не раз намекала государыня. Портится и она становится сварливой мегерой?.. Но что‑то ей подсказывало, что подошло время расквитаться с его сиятельством. Ну да Бог с ним. Второе — хуже: она явно навлекла на себя недовольство государыни. «Надо было сделать все то же, но как‑то иначе, может быть, не на глазах придворных. Ведь завтра о случившемся будет судачить весь Двор».

И, наконец, последнее — она получила весьма трудное задание — найти и доставить в Царское цыганку. А где ее искать и кого послать? Она перебрала своих людей и остановилась на камердинере Петре, ловком пройдошистом мужике, служившем у нее, по сути, управляющим и, может быть, послать с ним Дуняшу?.. Но куда направить их, в какую сторону. Имений и деревень у сиятельного графа много.

В конце концов, она решила отпроситься у государыни в город, чтобы разузнать через знакомых чиновников о местонахождении ближайших поместий Потемкина. «Вряд ли он отправил красавицу чересчур уж далеко». Тогда она объяснит Петру Тимофеевичу, что надобно делать и пущай едут… Так она и решила…

Поездка в Петербург заняла немного времени. А чиновники были любезны и услужливы. Нагруженная сведениями Анна скоро вернулась и вызвала к себе камердинера.

Петр долго чесал затылок. Он был не дурак и понимал, что за поручение дает ему барыня.

— Не просто сие дело, ваше высокопревосходительство… — Мямлил он, опустив очи долу и лишь изредка поглядывая косым взглядом на госпожу. — Не просто и не сходно, коли дело до их сиятельства касается. Всяк ведь сам себе дороже.

Анна понимала мужика. Она и сама боялась того, что задумала — умыкнуть потемкинскую любовницу из его же имения… Но нерешительность Петра ее рассердила.

— Гляди, я не неволю. Найду другого ходока. С ним и Дуняшу пошлю…

Петр хорошо расслышал в голосе хозяйки раздражение и понял — либо он берется за это гиблое дело, а там будь что будет, либо не берется и тогда… Он вспомнил деревню, из которой взяла его к себе Анна, покосившийся дом свой, набитый братьями и сестрами, барщинные дни…