В тени горностаевой мантии - Анатолий Томилин-Бразоль

В этот свой приезд в Москву императрица остановилась у Пречистенских ворот во дворце князя Голицына. Сюда она и вызвала новопожалованного фельдмаршала с докладом о малороссийских делах, послав за ним придворную карету. Встретила победителя на крыльце. Расцеловала, глядя на стоящего за его спиной красивого статного офицера. Румянцев представил:

— Полковник Завадовский, ваше величество. Знаю как человека, вот уже десять лет разделяющего со мною труды на благо империи.

Во время разговора граф Петр Александрович не раз обращался за справками к полковнику и получал ответы, для коих тот даже не заглядывал в привезенные бумаги. Он с восхищением глядел на императрицу, пораженный ее величием и простотою в обращении. На прямой вопрос, обращенный к нему государыней по‑французски, Завадовский легко ответил, но по‑русски, поскольку было ему известно, что Румянцев французского языка не знает. При этом он так построил свой ответ, что из него фельдмаршал мог понять и вопрос императрицы. Все это не прошло мимо внимания Екатерины.

На прощание она пожаловала Завадовскому бриллиантовый перстень со своей монограммой и велела обождать начальника в карете.

— Ну, Петр Александрович, а ведь я его у тебя отниму. Гляди‑ко, какой перл воспитал. Быть ему в кабинет‑секретарях.

— Помилуй, матушка‑государыня, почто сиротишь? Я ведь тебе и так уже Безбородку отдал…

— Ну, ну, не плачь. Тебе далее снова Малороссией управлять. Для сего дела новые люди нужны, не из хохлов. А то снова о привилегиях запоют, вспомни Нежин…

Румянцев, еще до войны назначенный генерал‑губернатором Малороссии, тщательно следил за составлением наказов по уложению. И, конечно, не мог забыть о тех суровых мерах, которые пришлось принимать в Нежине при выборе депутатов в комиссию от шляхетства… Теперь, же понимая все, он и не возражал бы противопоставить Потемкину своего человека. А то уж больно стал зарываться одноглазый циклоп… Посему, после приличествующей слёзницы, фельдмаршал согласился с доводами государыни. Так была решена судьба Петра Васильевича Завадовского.

На прогулке Екатерина шепнула своей фрейлине, что хорошо бы отправить нового кабинет‑секретаря к Роджерсону.

— Ну, а потом, приглашай его к себе…

Все прошло заведенным порядком. Уже через малое время, произведенный в генерал‑майоры и пожалованный званием генерал‑адъютанта, Петр Васильевич Завадовский сделался ближайшим доверенным лицом императрицы по кабинетским делам. А там…

Занятый делами, Потемкин не сразу заметил, как поредели посетители в его передней. И только преувеличенная почтительность фрейлины Протасовой да мстительный блеск ее глаз заставили его внимательнее приглядеться к своему окружению. Не обошлось и без Прасковьи Брюс. Улучив момент, статс‑дама открыла глаза графу Григорию Александровичу…

— Ты, Григорий Александрович, али вовсе глазами‑то ослеп, не видишь, что вокруг деется? Ведь тебя не токмо обманывают, но еще и осмеивают. И место, кинутое тобою теплое в опочивальне государыни, не остывает… Гляди, ваша светлость, не проворонь судьбу.

Желая проверить правильность наветов, Потемкин, с обиженным видом, стал проситься в Новгородскую губернию для инспекции, и был обескуражен… немедленным согласием императрицы. Под конец разговора она заметила:

— Ты только надолго‑то не покидай нас… Дел много.

— Да‑к у тебя и советчиков, и кабинет‑секретарей новых, слыхать, невпроворот…

Екатерина не ответила. Она еще помнила скандалы «первого Григория», и потому начинать то же со «вторым» побаивалась. Хоть и не хотелось признаваться, а… не тот возраст…

В апреле 1776 года Потемкин уехал, а счастливый соперник, получив в Могилевской губернии Августовскую экономию и четыре тысячи душ, занял адъютантские покои в Царскосельском дворце. Ликование придворных трудно было представить. Потемкина боялись, как никого другого. А Петя Завадовский, конечно, человек неглупый, но тихий и, по бедности своей, алчный…

В том же месяце тяжелыми родами скончалась великая княгиня Наталья Алексеевна, бывшая принцесса Гессен‑Дармштадтская — Вильгельмина.

Роджерсон, которого вызвала императрица, когда великая княгиня впервые закричала от подошедших схваток, сказал, что рекомендовал бы сделать кесарево сечение.

— Строение костей таза таково, что родить естественным путем ее высочество не сможет. — И в первый раз невозмутимый шотландец не сдержался: — Я ведь предупреждал, что будут осложнения. Она не давалась осмотру по приезду, а ваше величество не велели настаивать. А я еще тогда говорил, что у принцессы странная стать, будто бы какой‑то непорядок с позвоночным столбом…

— Alter Halünke <Старый мерзавец (нем.).>, — проворчала императрица, имея в виду прусского короля. — Он с самого начала подсунул нам негодный товар. А непорядок у нее был не со столбом, а скорее с тем, что под оным находится, что она и желала сокрыть…

Созвали консилиум, на котором, как обычно, мнения разделились. Пока решали, что делать, дитё умерло во чреве. А затем наступил черед и несостоявшейся матери. Императрица велела позвать духовника.

Дождалась в будуаре выхода отца Платона и после недолгой беседы с ним послала камер‑лакея Василия Шкурина за статс‑фрейлиной Протасовой. Втроем они прошли в кабинет покойной, где Василий вскрыл один за другим три потайных ящика письменного стола. Из одного была извлечена секретная переписка, налаженная с помощью графа Андрея Разумовского с послами Франции и Испании, и письма к прусскому королю. Из другого — счета, по которым платили деньги ей, и платила она. Список долгов в три миллиона рублей, заставивший Екатерину притопнуть ногой от гнева.

— Ждала смерти моей, чтобы расплатиться… — Сказала она, не заботясь о том, что может быть услышана. — Да только просчиталась, чертова горбунья… Вы представлять, мой королефф, она перед смерть призналась мне, что была в детстве горбатой. Какой‑то итальянский костоправ кулаками и коленями выправил ей спину… Ага!.. — Она вынула из третьего ящика пачку писем, перевязанных розовой ленточкой. — Это я посмотрю одна на досуг… Но три миллиона рублей за два год… На кого и на что ей было их тратить?..

Через два дня императрица, приказав позвать безутешного наследника, протянула ему письма с розовой ленточкой.

— Прочтите, мой друг, и успокойтесь.

В пачке была любовная переписка великой княгини с графом Андреем Разумовским…

Об итальянской певице Габриелли, которая сначала свела с ума половину меломанов Двора, а потом уступила домогательствам Потемкина, собрать подробности оказалось не так‑то просто. Тем не менее, как говорится, «где лаской, а где таской», Анна набрала достаточно сплетен, чтобы связать их в некое стройное повествование для доклада государыне. Это были рассказы разных людей и, наверняка, они обладали различной степенью достоверности. Но статс‑фрейлина и не стремилась к особой точности. Собранные ею сведения гласили: