В тени горностаевой мантии - Анатолий Томилин-Бразоль

С тем и отпустила…

Потемкин очень скоро усвоил все замашки временщика. Грубый от природы, не приученный к уважению чужого мнения, он не стеснялся принимать назойливых посетителей, не проспавшись, с нечесанными волосами, в засаленном старом шлафроке. Иностранные министры диву давались, встречая днем на выходах императрицы остроумного блестящего вельможу в роскошном мундире, с лентой и орденами, который совсем не походил на того, с кем они утром конфиденциально торговались по некоторым деликатным вопросам политики. Даже Екатерина, еще ослепленная запоздалой страстью, порой выговаривала ему за невнимание к людям и… к дворцовой мыльне.

Графский титул и акт, свершенный у Святого Сампсония, еще более развязал руки Потемкину. Он стал заносчив и груб с придворными, перестал прислушиваться к мнению других членов Совета. Имея carte blanche от императрицы, решал многие вопросы, даже не ставя ее в известность.

— Не мешай, Катя, — говорил он ей, когда, наслушавшись со всех сторон жалоб на самоуправство фаворита, она пыталась его урезонить. — Не мешай. Ты же знаешь, мне самому ничего не надобно. За трон и спокой твой радею. Дураков и дармоедов вокруг — не перечесть. Все на все зарятся. Одни заговоры плетут, чтобы его императорское высочество на трон поскорее подсадить и тем покорыстоваться. Другие просто воруют, врут да обманывают. Что господа камергеры, что фрейлины твои. Думают, у меня один глаз, так не увижу… Дудки! Он хоть и един, да как у Аргуса… Покуда я рядом, живи в спокое.

Лукавил светлейший. Под личиной прямого бескорыстия скрывался совсем другой человек: алчный до радостей жизни, тонкий и лживый политик и безжалостно‑решительный царедворец, готовый на все ради сохранения достигнутого.

После разговора с Протасовой он, не заезжая на Царицын луг, распорядился немедленно отправить красавицу‑цыганку со всем штатом в имение, а дом продать. Агенты статс‑фрейлины донесли ей через неделю, что на известном месте и духа цыганского не осталось, а домом распоряжается приобретший его купец Филимонов. Анна только усмехнулась. Она уже знала о только что приехавшей певице итальянской труппы, Катерине Габриелли, которую Потемкин изо всех сил отбивал у многочисленных поклонников ее таланта. Он тратил бешеные деньги на актрису, содержа ее единолично. Так, во всяком случае, думал он сам. Анна же доподлинно знала, что, пользуясь занятостью Григория Александровича, молодые поклонники не обижали певицу невниманием. И она с первых же дней никому не отказывала. И эти рога на голове фаворита были частью мести фрейлины. Государыне она до времени ничего не докладывала. Да та и не спрашивала. После венчания Екатерина по понятным причинам несколько отдалила свою dégustatrice, и та наблюдала со стороны, отмечая каждый неосторожный шаг фаворита. Ее положение при Дворе определялось отношением императрицы, а оно зависело от осведомленности Анны в том, чего не знают другие.

Время от времени, улучив момент, фрейлина намекала на любострастие Григория Александровича и обращала внимание императрицы на красивых молодых офицеров, появлявшихся при Дворе, но Екатерина пока либо посмеивалась, либо не обращала внимания на ее намеки.

Не прошло и года после рождения девочки Елисаветы Темкиной, как Екатерина почувствовала, что нужно снова звать Роджерсона. Молчаливый шотландец подтвердил опасения императрицы. Вида он не показал, хотя в глубине души был немало удивлен могучими жизненными силами, скрывающимися в пациентке. Екатерине шел пятьдесят второй год, и количество ее беременностей куда как перевалило за десяток. После внимательного осмотра Роджерсон предложил созвать консилиум. Иностранных врачей при Дворе было много. В назначенный день четыре лейб‑медика в сопровождении статс‑фрейлины Протасовой проследовали в покои государыни. Пробыли они там довольно долго и вышли озабоченные. Изгонять плод оказалось поздно и ход беременности, а паче того роды, обещались быть трудными.

Прогнозы врачей оправдались и время ожидания протекало тяжело. Государыня до поры совсем забросила государственные дела, переложила их на Потемкина. А тот, получив свободу, развернулся вовсю…

Впрочем, и на этот раз мощный организм императрицы справился, и в положенное время Екатерина родила еще одно несчастное дитя, обреченное на сиротство…

За прошедшую зиму во внутренней планировке Царскосельского дворца произошли значительные перемены. Появились новые, прекрасно убранные кабинеты, расширился большой зал, заново были отделаны лестницы. Анна с удивлением обнаружила, что прямой коридор, который вел из фрейлинских комнат в покои государыни, заложен, и отныне они могли ходить к императрице лишь вокруг, мимо окон фаворита. На ее вопрос: по чьему указанию совершена перестройка, помощник архитектора пожал плечами и сказал, что распоряжение поступило от его светлости графа Потемкина. «Вот тебе и мир промеж воюющих сторон, — подумала Анна, вспоминая свой разговор с фаворитом. — Придется ответить…»

Царскосельский сезон начался тихо. Императрица предпочитала спокойные игры. Правда, иногда и эти невинные занятия бывали чреваты весьма напряженными моментами. Однажды за картами, когда за столом государыни собрались ее постоянные партнеры: графы Чернышев, Разумовский, Строганов, австрийский посланник и Потемкин, игра вышла из привычного русла. В вист и рокамболь играли, как правило, по полуимпериалу за фишку. А тут банк неимоверно разросся. Строганов был страстным игроком и необычайно волновался при проигрышах. Однажды он так разгорячился, при каком‑то промахе Екатерины, что бросил карты, вскочил с кресла и заходил по комнате, едва не крича императрице:

— С вами играть нельзя. Вам проигрыш — хоть что, а мне каково?..

Присутствующие застыли в испуге. И только государыня сохранила присутствие духа и сказала:

— Не пугайтесь, господа. Мы играем уже тридцать лет и всегда одно и то же…

Действительно, через некоторое время, успокоившись, Строганов снова сел за стол и игра возобновилась…

Но нынче все было по‑другому. Когда ставки сильно возросли, Потемкин вынул из кармана большой изумруд прекрасной огранки и небрежно бросил его на середину стола. Общий возглас восторга прокатился среди играющих. Из‑за соседних столов и с диванов поднялись другие гости и сгрудились у стола императрицы, чтобы полюбоваться на сокровище.

Екатерина, чрезвычайно любившая камни, вспыхнула. Она прикрыла рот картами. Потом собрала их и положила на стол.

— Пожалуй, я не столь богата, — сказала она досадливо, — чтобы ответить вам тем же, граф.