Братья Берджесс - Элизабет Страут

По большому счету, он сам не ожидал, что будет воспринимать ситуацию вот так.

В середине октября в Нью-Йорке вдруг сильно потеплело. Солнце припекало совсем как летом, на открытых террасах кафе стало многолюдно. Как-то по дороге на работу Боб шел мимо такого заведения, где посетители читали газеты за утренним кофе, и вдруг его позвали по имени. Ничего не подозревая, Боб обернулся и увидел Пэм. Она сидела за столиком и так резко вскочила, что чуть не опрокинула стул.

– Боб! Стой! А, черт! – Она заметила, что пролила кофе.

Боб остановился.

– Пэм? Ты что тут делаешь?

– Хожу к новому психотерапевту. Только что вот от него. Пожалуйста, можно я тебя провожу? – Она положила на стол деньги, прижала их чашкой и выбежала с террасы на тротуар.

– Я на работу спешу.

– Знаю, Бобби. Просто я как раз о тебе вспоминала. У меня теперь очень хороший психотерапевт. Он говорит, между нами остались нерешенные вопросы.

Боб остановился.

– С каких это пор ты веришь в психотерапию?

Он заметил, что Пэм похудела и выглядит издерганной.

– Не знаю. Просто решила попробовать. Я в последнее время в каком-то подвешенном состоянии. А ты вообще исчез!.. Представляешь? – Она тронула Боба за плечо. – До этого, хорошего терапевта я ходила к одной тетке, которая упорно называла Ширли-Фоллс «Шелли-Фоллс», и я в конце концов не выдержала и возмутилась, ну неужели так сложно запомнить. А она ответила: «Ах, Памела, не сердитесь из-за ерунды». А я ей говорю: «Знаете, жителям Ширли-Фоллс ваша ошибка не показалась бы ерундовой. Вот у вас, например, офис на Флэтбуш-авеню, а я буду говорить, что на Парк-авеню, ах, ошиблась, с кем не бывает?»

Боб изумленно смотрел на нее.

– И эта овца все время называла меня Памелой. Я ее поправила, а она заявила, что Пэм – это детское имя, а я уже взрослая женщина. Ты представляешь? Тупая курица в зеленом пиджаке за огромным столом.

– Пэм, ты платишь психотерапевту, чтобы поговорить о Ширли-Фоллс?

Она растерялась.

– Ну, мы говорим о разном. Просто Ширли-Фоллс иногда всплывает в разговоре, потому что я, наверное, скучаю.

– Ты живешь в огромном доме, ходишь на вечеринки к людям, у которых на стенах висят картины Пикассо, и скучаешь по Ширли-Фоллс?

Пэм отвела взгляд.

– Бывает.

– Пэм, а ну-ка послушай меня.

Боб увидел, как на ее лице отразился испуг. Они стояли посреди тротуара, а мимо них шли на работу люди с портфелями через плечо, каблуки стучали по асфальту.

– Я задам тебе один вопрос. Это правда, что после развода ты подкараулила Джима, напилась в его компании, заявила, что считаешь его привлекательным, и выложила ему все свои тайны времен нашего брака? Отвечай: да или нет?

– Что? – Пэм чуть вытянула шею, будто пытаясь разобрать его выражение лица. – Что-что? – опять переспросила она, и страх в ее глазах сменила растерянность. – Говорила ли я твоему брату, что считаю его привлекательным? Джиму?!

– Да, Джиму. У меня только один брат. Он для многих привлекателен. Его включили в рейтинг секс-символов тысяча девятьсот девяносто третьего года.

Боб отступил назад, пропуская толпу, спешащую к метро и автобусной остановке. Пэм шагнула за ним, и оба теперь стояли почти на проезжей части. Боб пересказал, что наговорил ему Джим в гостинице, когда они приезжали в Ширли-Фоллс на демонстрацию.

– Мол, ты начала откровенничать о таких вещах, о каких распространяться не стоило.

– Знаешь что? – Пэм запустила пальцы в волосы. – Ну вот что, Боб Берджесс. Твоего брата я терпеть не могу. А знаешь почему? Потому что мы с ним в чем-то похожи. Только, в отличие от меня, он сильный, успешный и всегда умеет найти себе благодарных слушателей. А я нервная, жалкая и слушателей себе найти не могу. Частично поэтому я и хожу к психотерапевту, – чтобы он меня слушал хотя бы за деньги. Нашу похожесть мы с Джимом всегда друг в друге чувствовали, и он всегда старался поставить меня на место в этой своей пассивно-агрессивной манере. Он жить не может без внимания окружающих, его потребность настолько явная, что меня просто тошнит. А бедняжка Хелен этого не видит, слишком глупа. Он требует внимания, получает его и отстраняется, потому что желание быть замеченным не имеет ничего общего с отношениями, а большинство нормальных людей хотят именно отношений. Действительно, я один раз с ним выпила. И он заставил меня что-то ему сказать, потому что он всегда так делает. Это его работа – заставлять людей произнести именно те слова, которые он хочет услышать, будь то правда или ложь. Значит, я считаю его привлекательным? Разве я так формулирую? «Ах, Джим, я всегда считала тебя таким привлекательным!» Смеешься, что ли? Так могла бы сказать Хелен, бедная набитая деньгами диванная подушка из Коннектикута!

– Он назвал тебя паразитом.

– Как мило. Как мило, что ты мне об этом сообщаешь.

– Да кого волнует, как он тебя назвал!

– Тебя волнует! Иначе ты не стал бы на меня нападать!

– Я на тебя не нападаю. Я просто хотел знать.

– Ну, а я просто хочу объяснить тебе, что твой брат не имеет никакого права пудрить тебе мозги! Сам он паразит! Паразит, который присосался сначала к Уолли Пэкеру, а потом ко всяким беловоротничковым преступникам. Благое дело делает, что ни говори!

Пэм не плакала. Даже не собиралась заплакать. В кои-то веки она была похожа на себя, Боб не видел ее такой уже много лет. Он извинился. Предложил поймать ей такси.

– К черту. – Пэм вытащила из сумочки телефон. – Я ему позвоню сию же секунду. Мне есть что ему сказать, а ты послушаешь. – Она ткнула Боба телефоном в грудь. – На самом деле мы с Джимом не паразиты, Боб. Мы статистика. Еще два неудачника из поколения бэби-бума, которые собирались принести великую пользу обществу и не сделали ничего. И теперь ноют по этому поводу. Да, я хожу на вечеринки в дома, где на стенах развешаны полотна Пикассо, и при этом – что уж поделаешь, Бобби, – на меня часто нападает тоска. Я-то думала, что буду паразитологом, буду лазать по всей Африке, и люди будут мне благодарны. Я буду спасать умирающих. Лично спасу Сомали! Это называется мегаломания, Бобби. Есть такая болезнь. Погоди-погоди, сейчас я наберу твоему гребаному брату. Какой у него номер? А, не надо, в справочной узнаю. Да. Манхэттен. Бизнес. Адвокатская контора. «Энглин, Дэвенпорт и Шэт». Спасибо.

– Пэм…

– Что? Мой психотерапевт полчаса назад спросил, а почему вся семья так носится вокруг Джима? И я подумала, правда, почему? Почему все молча позволяют ему так отвратительно с тобой обращаться? В тот день он сказал мне… к черту, неважно, захочет, сам тебе скажет, как ты его задолбал. Да, будьте любезны, соедините меня с Джимом Берджессом. Это Пэм Карлсон.

– Пэм, зачем ты обсуждаешь с психотерапевтом…

Пэм отмахнулась.

– Ах, недоступен? Ну так передайте ему, чтобы он мне обязательно перезвонил, – произнесла она ледяным тоном и назвала номер. – Что-что? – Наклонив голову, она заткнула пальцем другое ухо и посмотрела на Боба в замешательстве. – Мистер Берджесс у вас больше не работает?

Дорога до Парк-Слоуп была ни длинна, ни коротка; в течение обычного промежутка времени Боб стоял, зажатый в толпе, а поезд с грохотом несся сперва под улицами Манхэттена, затем под Ист-Ривер. Соседи по вагону смотрели перед собой отсутствующим взглядом, погруженные в утренние грезы, возможно, вспоминая услышанные от кого-то слова или думая о словах, которые хотели бы кому-то сказать. Одни читали газеты, другие слушали музыку в наушниках – каждый свою, но большинство, как и Боб, рассеянно глазели по сторонам. Если бы кто-нибудь заглянул сейчас в его разум, то обнаружил бы очень странные, удивительные мысли. Люди вокруг рассеянно дергали ремни своих сумок, все вместе покачивались взад-вперед, когда поезд тормозил и разгонялся, извинялись, наступив кому-нибудь на ногу, слегка кивали, мол, извинение принято – и Боб отчего-то предполагал, что у них-то на уме лишь простые обыденные вещи. Хотя откуда ему знать… Поезд тронулся.

Когда Боб наконец отвязался от Пэм и стал безуспешно звонить сначала Джиму, потом Хелен, сперва он решил: случилась какая-то жуть, кошмарное преступление, Джим Берджесс убил кого-то, или его самого намеревались убить, и вся его семья теперь скрывается. В общем, Боб вообразил историю, достойную передовицы бульварной газеты, и хотя сам понимал нелепость этих страхов, все равно боялся – и с умилением и некоторой завистью смотрел на невинных обывателей, которые спокойно или с опаской думали о грядущем рабочем дне, а не об убийстве брата. Боб прекрасно сознавал, что у него с головой не в порядке. У Джима что-то произошло, но вряд ли это кровавая драма, скорее унылая банальность. Боб устало поплелся к их с Хелен дому; даже в фантазии брат был неразделим с мегаломанией, о которой говорила Пэм.

Однако сомнения не утихали, и в четырех кварталах от дома Боб позвонил своему племяннику Ларри, и племянник его удивил. Во-первых, он ответил, а во-вторых, сказал: «Ой, дядя Боб, там все плохо, погодите, я вам перезвоню». А через пару минут: «Слушайте, мама дома, говорит, чтобы вы заходили, но они с папой теперь вместе не живут, папа спал с какой-то теткой со своей работы». И тогда Боб прибавил шагу и, тяжело дыша, свернул на улицу, где жил его брат.