Капкан на наследника - Микки Спиллейн

Мне слишком хорошо был известен запах смерти. Я всегда чуял его за версту. Так получилось и на этот раз. Он прицепился ко мне и преследовал, словно хвост, болтаясь метрах в ста позади. Глядишь, через несколько кварталов подкрадется поближе.

Я вычислил его, как только вышел от Шарон, и все думал, что же случилось с животным инстинктом и способностью ориентироваться в любых джунглях, которые такие люди впитывают с молоком матери. Черт, они же самым элементарным образом подставлялись, и теперь исход был предрешен. Я путал следы на трех дорожных развязках, на случай если они вычислили первую, и им пришлось вернуться на исходную позицию. Мои поворотные огни на перекрестках говорили сами за себя, так что я не боялся, что меня обойдут с флангов.

Позади остался только один.

В каком-то смысле мы были с ним похожи, но все же не совсем. Он города не знал. Для него все дома были на одно лицо. А для меня — нет. Мир бетона и кирпича — это совершенно иной мир, и я повел его через лабиринт улиц к дырке в стене, и, когда он пролез через нее, я уже ждал.

Реакция у него была что надо, и меткости не занимать, но все же существовала в нашей скорости та миллисекундная разница, которая в итоге решала, кому жить, а кому умереть. Он сжимал в руке пушку, но мой сорок пятый тоже не дремал, и он плюнул свинцом и проделал в его позвоночнике здоровенную дырищу. Такой удар отбрасывает человека метра на два, но он еще жив, и в сознании, и мечтает лишь об одном — поскорее бы на тот свет. Разжимая его пальцы и забирая его тридцать восьмой, я заглянул ему в лицо и тихо произнес:

— У тебя осталось всего десять минут, дружище, но это будут самые ужасные минуты твоей жизни. Хочешь, чтобы я свел их к минимуму или продлил твои страдания?

Каким-то чудом ему удалось скривить окровавленные губы в улыбку. Он смирно лежал, ожидая, что первый шок вскоре отпустит его, и прекрасно сознавал, что случится секунд через десять, когда все порванные нервные окончания начнут посылать свои импульсы мозгу.

— El Lobo, — удалось произнести ему.

— Я убил El Lobo десять лет тому назад, — поведал я.

— Пес?

Я кивнул.

Он сделал жест, словно спустил курок пушки, которой теперь у него не было.

— Еще разок, — сказал я.

Он отрицательно покачал головой.

— Кто?

Парень улыбнулся и проделал тот же отрицательный жест, и я направил на него черное дуло моего сорок пятого. Через мгновение он передумал и хотел было назвать мне имя, но было слишком поздно. Пуля уже летела ему навстречу, мягко вошла в живот прямо над ремнем, и я припомнил всех других, а последним Ли в ванной, и, пока он умирал, я успел сказать ему на прощание: «Пока, сосунок» — и поспешил прочь сквозь непрерывный визг какой-то дамочки в окне напротив и вой приближающихся сирен.

Но прежде чем убраться, я поглядел на его ноги. Просто хотел убедиться.

Ботинки были коричневыми.

Глава 18

Это была всего лишь старая, разбитая, грязная развалина, но пахло там хорошо, и внутри было достаточно мило. Я двинулся вперед по жалобно скрипящим доскам, разгребая по пути паутину, и добрался до той самой комнаты, в которой мой отец трахнул мою мать и выдернул меня из небытия. Там все еще можно было почувствовать аромат их разгоряченных тел и той дикой, необузданной, не знавшей границ любви, которая и подтолкнула их к самой пропасти, а над ней — только сырая земля, да дерн, да дубовый крест.

Она как-то поведала мне об этой комнате, но до сегодняшнего дня никто никогда не разрешал заглядывать сюда, но теперь-то весь дом принадлежал только мне, и комната принадлежала только мне, и уже не было ни старика, ни тупоголовых охранников у ворот. Я — безраздельный владелец того места, где мой папаша улучил момент, чтобы трахнуть мою мамашу под аккомпанемент монотонно накатывающих на берег волн, на этой самой маленькой койке в комнате на верхнем этаже, и только луна освещала их и легкий соленый бриз задувал в окно.

Я сказал:

— Привет, ма.

И услышал: «Привет!»

Я сказал:

— Привет, па.

И ветер засмеялся мне в ответ.

— Я вернулся домой! — прокричал я.

Тишина.

— Я люблю вас. Знаю, что уже слишком поздно, все давно кончено, но я люблю вас.

Тишина. Черт, а чего я ждал?

— Ма?

Тишина.

— Па?..

Тишина.

Вот дерьмо! Чего это я так разошелся?

Какая же все-таки крохотная эта комнатка! Именно здесь и зачали меня, единственный акт любви в полном безвременье, всего лишь одно поколение назад. А теперь я восседаю на троне, потомок, наследник, незаконнорожденный ублюдок. Чертов насквозь прогнивший убийца, и все, что мне хотелось сказать, так это: «Ма... Па... что же мне теперь делать?»

Думай, сынок. Было время, когда они отобрали у нас все. Теперь настал твой черед. Не так-то много великих людей осталось на этом свете.

Я лежал в кровати, на которой сексовали мои родители, когда никто их не видел, и мне было удобно и комфортно.

Кто-то там, за пределами этого дома, жаждал всадить пулю мне в лоб.

Пусть попробует.

Я снял штаны и заставил себя спуститься вниз.

На улице было мрачно и тоскливо, дождь лил как из ведра, наигрывая свой нехитрый мотив на водосточных трубах. В такую погоду людишки стараются попрятаться по своим маленьким норкам, прикрывая плохой погодой свою душевную пустоту...

— Красота! — выдохнул я и шагнул под мягкий, возбуждающий поток с острым привкусом особого аромата. Интересно, где сейчас бродит Арнольд Белл со стволом 22-го калибра в руке и что он подумал, когда узнал, что его напарник отправился в городской морг Нью-Йорка в прорезиненном черном мешке на «молнии»? Черт бы их всех побрал! Уж теперь-то прыти у них наверняка поубавится, не так ли, Дог?

Ладно, подождем, пока Тобано не закончит с проверкой... а ты ведь знаешь, что он непременно сделает это. Надо просто подождать. Чокнутые копы, подумалось мне. Упертые, честные, решительные. Да какого черта им вообще известно о таких, как я?

Может, много, и даже слишком.

Я прожил долго, и даже слишком.

Ни одной баллистической экспертизе не добраться до моей пушки. Тот малый, которого я оставил в темном переулке Нью-Йорка, всего лишь очередной труп, и, когда полиция проверит отпечатки его пальчиков, федералы забросят папку с этим делом на самую верхнюю полку и навсегда выкинут из головы заморского любителя коричневой обуви, первоклассного стрелка, который не справился с ответственным заданием.

Но оставался еще один.

Настоящий стрелок.

Арнольд Белл.

Он был убийцей, а я — его жертвой.

Вот дерьмо!

Совершенно неожиданно выглянуло солнышко и превратило тоскливый дождик в серую полупрозрачную пелену, которая исчезала, растворялась, бежала от его лучей на север. Раскормленная морская чайка опустилась на портик прямо за моим окном, и я чуть было не поздоровался с птицей. В нескольких милях от моего прибежища заводские трубы «Баррин индастриз» начали изрыгать черный вонючий дым, и на какое-то мгновение мне вдруг показалось, что мир совершенен и что все в нем идет так, как надо.

Наконец-то мне снова выпал шанс поиграть в Робинзона Крузо, и три полных дня я претворял свою мечту в жизнь. Даже не описать, как это было здорово и романтично, и все бы ничего, но на закате третьего дня, когда солнце уже скрылось за горизонтом и я лежал и смотрел на звезды, маленькие серебристые точки на черном небосклоне вдруг сложились в цифры. И я почувствовал, как в глубинах подсознания слабый росток, появившийся из крохотного зернышка, окреп еще больше, выпустил новую веточку, на которой красовался готовый распуститься бутон.

Сорок пятый вновь вернулся на свое место на кровати и сладко подремывал в кобуре, словно отвратительный скорпион, не имеющий ни малейшей возможности пустить в ход свое мерзкое ядовитое жало, пока кто-нибудь не нажмет ему на хвост. Я услышал шелест травы, кожей почувствовал, как песок бесшумно пересыпается с места на место, и успел первым схватить его за горло. И в трех шагах от смерти Марвин Гейтс обвинил меня только в том, что я расплескал его бухалово.

— Ну вы с Харви даете! — сказал я.

— Не было никакой нужды кидаться на меня.

— Урок впрок, никогда не подкрадывайся ко мне.

— Мне казалось, я свистел.

— Ты пил, а не свистел.

— Извини, старина.

— Давай выкладывай, — потребовал я.

— Не могли бы мы чем-нибудь компенсировать пролитое?

— У меня только пиво.

— Плебейский напиток, да уж ладно, сойдет. Сто лет в трущобах не бывал.

Пришлось мне улыбнуться идиоту. Он упустил прекрасную подачу, но все еще продолжал размахивать руками.

— Ну, так пошли в трущобы, — пригласил я его.

В камине весело потрескивал огонь, отбрасывая на нас неясные отблески, и мой подарок небес опустился на голый пол, потягивая холодное пивко с голубой ленточкой на банке, но разговор заводить не торопился. Так прошел час, огонь потух, и только кровавые змейки продолжали весело бегать по остывающим углям.