Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года - Инна Соболева

Пройдёт совсем немного времени, и русские генералы будут мучительно ломать головы: как избавиться от постоянно всем мешающего государя?

То, на что не могли отважиться бесстрашные боевые генералы, сделал государственный секретарь Александр Семёнович Шишков: предложил императору покинуть армию. Его привели в отчаяние слова, которые он увидел в проекте приказа царя: «Я всегда буду с вами и никогда от вас не отлучусь». Шишков понял: в таком случае поражения не избежать. Удаление Александра Павловича от армии он почёл своим долгом перед Отечеством. К исполнению этого долга привлёк Балашова и Аракчеева. Балашов вполне разделял обеспокоенность Шишкова. Что же до Аракчеева, то у него были свои мотивы: «Что мне до Отечества, скажите лучше, не угрожает ли это государю?» Пребывание рядом с линией фронта государю угрожало, так что «без лести преданный» взялся за дело со свойственным ему напором.

И Александр покинул армию, направился через Москву в Петербург, где и провёл безвыездно всю войну.

Уже в сентябре, когда ситуация в армии переменилась, секретарь императрицы Елизаветы Николай Михайлович Лонгинов писал из Петербурга в Лондон бывшему русскому послу в Англии Семёну Романовичу Воронцову: «Государь потерял голову и узнал, что война не есть его ремесло, но всё не переставал во всё входить и всему мешать… Ненависть в войске до того возросла, что если бы государь не уехал, неизвестно, чем всё сие кончилось бы… Если бы с начала дали команду Кутузову или посоветовались с ним, и Москва была бы цела, и дела шли бы иначе…»

Через несколько месяцев, когда французские войска уже оставили Москву и исход кампании был предрешен, Михаил Илларионович Кутузов приглашал государя возглавить военные действия. У Александра I хватило благородства устоять перед соблазном. Он ответил, что не желает пожинать лавры, не им заслуженные. Правда, вскоре вполне благосклонно принимал титулы спасителя Отечества, победителя Наполеона, царя царей. А кто бы устоял?.. Да и кому от этого вред?

А вот в начале войны, даже за короткое время, что оставался на фронте, он сумел наделать глупостей более чем достаточно. Не спросив ни Барклая, ни Багратиона, приказал устроить укрепленный лагерь в местечке Дриссе на Двине. Сделал это по совету своего любимца, барона Карла Людвига Августа Фуля, прусского полковника генерального штаба, перешедшего на русскую службу в чине генерал-майора. Фуль быстро стал ближайшим военным советником царя. Ему-то ещё в 1811 году и поручил Александр составить стратегический плана войны с Наполеоном. В Дрисском лагере, который располагался между двумя столбовыми дорогами, предполагалось сосредоточить до ста двадцати тысяч человек, которые должны были воспрепятствовать Наполеону идти как на Петербург, так и на Москву.

Царь был убеждён: план Фуля – само совершенство. Генералы, которые смыслили в военном деле несколько больше своего государя, были другого мнения: «Русской армии грозит окружение и позорная капитуляция, Дрисский лагерь со своими мнимыми “укреплениями” не продержится и нескольких дней».

Кое-кто даже осмеливался в глаза Александру заявлять: «Дрисский лагерь мог придумать или сумасшедший, или изменник». Военный министр Михаил Богданович Барклай-де-Толли советовал отступать, доказывал, что генеральная битва недалеко от границы обречена на верный проигрыш. И он был прав. Именно так и задумал Наполеон: окружить и уничтожить русскую армию в генеральном сражении сразу, в первом же приграничном пункте. К такому сражению он был готов. Но русские неожиданно отступили, и французским войскам пришлось быстро продвигаться в глубь России. Это был крах первого стратегического замысла Наполеона.

Но большинство генералов были возмущены предложением Барклая, объясняли его трусостью (вскоре будут объяснять ещё и изменой). Если верить свидетельству генерала Карла Фёдоровича Толя, первоначальный план заключался в том, чтобы действовать наступательно, но непомерное превосходство Наполеона (Россия в начале войны могла противопоставить ему всего двести двадцать тысяч человек) заставило от этого плана отказаться. Так что с предложением Барклая пришлось согласиться. Но это не избавило его от вздорных подозрений, обвинений и оскорблений. Император своего министра, разумеется, не защитил…

А тем временем Барклай вместе со своим недругом Багратионом помешал осуществлению второго замысла Бонапарта: разбить оторванные друг от друга Первую и Вторую русские армии поодиночке. Благодаря самоотверженности дивизии Дмитрия Петровича Неверовского, восхитившей самого Наполеона, удалось задержать наступление французов на Смоленск. Я пишу «французы», «французские войска» – так принято, к тому же так короче, чем называть всех участников нашествия. А его участниками на самом деле были почти все бывшие и будущие союзники России. И воевали они с не меньшей яростью, чем французы. Напротив, французы были отважны и непримиримы в атаках, но с ранеными и пленными гуманны и великодушны. Немцы и австрийцы – жестоки и беспощадны…

Михаил Богданович Барклай-де-Толли Джордж Доу. «Портрет М. Б. Барклая-де-Толли»

Неверовский устоял против сорока (!) атак считавшейся непобедимой конницы Мюрата. Семь тысяч русских солдат (в большинстве это были безусые новобранцы) целые сутки сдерживали ста восьмидесятитысячную Великую армию. Это позволило двум русским армиям соединиться. Молниеносный бросок на Смоленск был сорван.

А между тем Наполеону нужна была победа, новый Аустерлиц. В Смоленске он надеялся дать генеральное сражение и увидеть Александра, молящего о мире. И тогда снова восторжествует дух Тильзита и Европа станет единой. Сражение должно произойти как можно быстрее, чтобы не пришлось углубляться в бескрайние русские просторы.

Барклаю нужно другое: сохранить армию. Он не сомневается: атаковать имеющимися у него силами войско, в четыре раза превосходящее, – безрассудство, которое погубит всё. И, постоянно оскорбляемый недоверием, он употребляет все свои знания, всё искусство, чтобы вывести из-под удара вверенную ему Первую армию. По замыслу Барклая сражение у Смоленска должно было стать ни в коем случае не генеральной битвой, чего так желал Наполеон, а лишь арьергардным боем.

Наполеону доложили о словах Барклая, сказанных накануне войны: «Если бы мне довелось воевать против Наполеона в звании главнокомандующего, то я избегал бы генерального сражения и отступал бы до тех пор, пока французы не нашли бы вместо решительной победы другую Полтаву». О, эта Полтава! Наполеон не забывал о ней, много раз анализировал ошибки Карла XII и – надо же – повторил их. Будто что-то затуманивало его могучий разум, будто что-то заставляло его поступать вопреки собственным убеждениям… И он решил силой навязать русскому полководцу генеральное сражение.

Не получилось в Вильно, в Витебске, значит, получится в Смоленске. Дело за малым: поймать этого постоянно ускользающего Барклая. «Охоту» он поручил лучшим своим маршалам: Мюрату, Нею, Удино. Они были талантливы, бесстрашны, но не в меру амбициозны. Пока выясняли, кто из них главнее, Барклай снова ускользнул. И успел соединиться со Второй армией Багратиона. Пётр Иванович писал в эти дни другу своему и одновременно начальнику штаба ненавистного Барклая, Алексею Петровичу Ермолову: «Насилу выпутался из аду. Дураки меня выпустили». Не Наполеона, конечно, князь Багратион называет дураком, но его брата Жозефа, которому император, неизвестно за какие заслуги, доверил командовать одним из соединений. Скоро Жозеф докажет свою полную несостоятельность, и ему придётся покинуть армию, но он многое успеет…

Бой за Смоленск был кровавым. И защитники города, что понятно, и нападающие демонстрировали чудеса храбрости. Но к исходу первого дня осады французов выбили из всех предместий. Разъяренный неудачей Наполеон приказал открыть огонь по городу из трёхсот орудий. «…Все, что может гореть, запылало». В ночь на 18 августа Барклай, вопреки яростным протестам генералов, приказал покинуть пылающий город. Это было единственно правильное решение: в Смоленске оказалось всего-навсего сто тринадцать тысяч человек, почти на тридцать семь тысяч меньше, чем ожидали. Причиной были болезни, смерти от болезней и массовое дезертирство уроженцев Литвы. Продолжать сражаться, погубить эти сто тринадцать тысяч значило оставить беззащитным не только Смоленск, но всю Россию…

На следующее утро войска маршала Даву вошли «в покрытый ранеными и трупами пылающий ад». Из двух с половиной тысяч домов уцелело всего триста пятьдесят, а почти все пятнадцать тысяч смолян покинули город. Вместе с Даву в разрушенный, догорающий Смоленск въехал Наполеон. Участник событий генерал Филипп Поль Сегюр, неотлучно находившийся при императоре с первого до последнего дня войны, так описал этот въезд: «Спектакль без зрителей, победа почти без плодов, кровавая слава, дым, который окружал нас, был, казалось, единственным нашим приобретением».