Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года - Инна Соболева

На следующее утро войска маршала Даву вошли «в покрытый ранеными и трупами пылающий ад». Из двух с половиной тысяч домов уцелело всего триста пятьдесят, а почти все пятнадцать тысяч смолян покинули город. Вместе с Даву в разрушенный, догорающий Смоленск въехал Наполеон. Участник событий генерал Филипп Поль Сегюр, неотлучно находившийся при императоре с первого до последнего дня войны, так описал этот въезд: «Спектакль без зрителей, победа почти без плодов, кровавая слава, дым, который окружал нас, был, казалось, единственным нашим приобретением».

Тем не менее Наполеон удовлетворён: грозная русская крепость пала перед ним за два дня. Он хорошо знал историю. Знал: без малого двести лет назад отважные поляки два года погибали под стенами этой неприступной твердыни. Только тайные переговоры, подкуп, предательство помогли им тогда войти в цитадель, равной которой за Неманом не было. Ему же, Наполеону, удалось взять крепость почти с марша. Прикрывать отступление Барклай поручил командиру Екатеринбургского гренадерского полка генералу Павлу Алексеевичу Тучкову третьему (в войне против Наполеона участвовали четверо братьев Тучковых, все – генералы, все – герои. Николай и Александр погибли во время Бородинского сражения). Задача эта была мало сказать трудная: Наполеон, вопреки воле своих маршалов, остерегавшихся продвижения в глубь России и предлагавших перезимовать в Смоленске, приказал догнать русских и заставить их вступить в решающий бой.

Генералу Тучкову предстояло повторить подвиг Неверовского – одним полком задержать огромную армию. Во время знаменитого сражения при Лубино он повел полк в штыковую контратаку. В рукопашной схватке был ранен штыком в бок. После удара саблей по голове потерял сознание. Его взяли в плен. Когда генерал пришёл в себя, его навестил сам Наполеон, выразил восхищение мужеством солдат Тучкова, сказал, что ни один генерал в Европе не решился бы противостоять с одним полком целой армии, и попросил написать письмо старшему брату Николаю, в котором сообщить о готовности императора французов вести с Александром I переговоры о мире. Наполеон подчеркнул, что «ничего более не желает, как заключить мир». Тучков просьбу выполнил. Ответа на письмо не последовало. А Павла Тучкова в качестве почётного военнопленного отправили во Францию. Через два года освободили.

Хотя русским снова пришлось отступить, они нанесли французам весьма ощутимый урон: Великая армия потеряла двадцать тысяч человек. Наши потери – около шести тысяч.

В Смоленске выплеснулось давно едва сдерживаемое недовольство командующим, произошло открытое столкновение двух точек зрения на то, какой стратегии надлежит придерживаться русской армии. Барклай предлагал продолжать отступление. Багратион со свойственной ему горячностью настаивал на переходе в решительное наступление. У каждого были убедительные аргументы. За этой борьбой с неослабным вниманием следили все, кто был хоть отчасти в неё посвящён. Страх остаться без средств к существованию (Наполеон грозил отменить в России крепостное право, как поступал на всех завоёванных территориях) сделал помещиков страстными и непримиримыми врагами военного министра, позволяющего неистовому корсиканцу занимать всё больше и больше русских земель. Остаётся восхищаться твёрдостью духа Михаила Богдановича, позволявшей неотступно делать для спасения войска то, что ему повелевала совесть. Делать при непереносимом давлении окружающих, старавшихся подорвать доверие к «немцу» главнокомандующему, постоянно распускавших зловещую молву о Барклае.

Притом что командующий другой армией, авторитетнейший из всех русских военачальников, Багратион писал ему: «Я вас прошу непременно наступать… а то худо будет и от неприятеля, а может быть, и дома шутить не должно. И русские не должны бежать. Это хуже пруссаков мы стали… но вам стыдно… Если фигуру мою не терпят, лучше избавьте меня от ярма, которое на шее моей, а пришлите другого командовать. Но за что войска мучить без цели и без удовольствия». В письмах к Ростопчину Багратион не скрывает ненависти к Барклаю: «Барклай, яко иллюминатус, приведёт к нам гостей… я повинуюсь, к несчастию, чухонцу», «…он подлец, мерзавец, тварь Барклай…»

Алексей Петрович Ермолов П. Захаров-Чеченец. «Портрет А. П. Ермолова»

К слову, надо отдать должное Алексею Петровичу Ермолову – пройдёт около двух месяцев после того, как недоброжелателям Барклая удастся добиться его смещения, и генерал напишет своему другу Арсению Андреевичу Закревскому (бывшему адъютанту Барклая-де-Толли, будущему генерал-губернатору Москвы): «Правда, что мы заменили Михаила Богдановича лучшим генералом, то есть Богом, ибо, кажется, один уже он мешается в дела наши, а прочие ни о чём не заботятся. Мы не знаем, что из нас будет, никто ни о чём не думает, и, кажется, трусость гнусная есть одно наше свойство. Хотелось мне, чтобы… Михаил Богданович кончил дела, которые происходили в его командование, ибо не было дела, которого бы должны мы стыдиться…»

Потом многие поймут: тем, что сделал Барклай, решившись пойти против всех, проявив беспримерное гражданское мужество, должно гордиться. Об этом свидетельствует письмо генерала Михаила Семёновича Воронцова тому же Арсению Андреевичу Закревскому, написанное уже после Бородинского сражения: «Разные трудные обстоятельства обратили на него от многих негодование. Это пройдёт, как всё успокоится, и ему во многом отдадут справедливость… ему мы обязаны тем укомплектованием, коим армии наши теперь держатся, и даже что он первый и он один причиной, что последовали роду войны, который со всеми ошибками и со всеми несовершенствами в исполнении есть один, который мог нас спасти и должен, наконец, погубить неприятеля. Михаил Богданович и во фронте и в советах может быть полезен Отечеству…»

Казалось бы, первым должен был защитить и поддержать главнокомандующего назначивший его на этот пост император. Не защитил. Не поддержал. Как всегда, решил уклониться, спрятаться за спину Барклая – в случае поражения виноватым признают главнокомандующего, он же, Александр, останется чист. В общем – очередное предательство. Правда, много позднее Александр поймёт (или ему объяснят) и снова назначит Барклая-де-Толли (уже фельдмаршала) главнокомандующим русской армией. Но это случится уже не на русской земле и уже после смерти Кутузова.

А пока наступает 20 августа, и Барклай-де-Толли узнаёт, что по настоянию дворянства обеих столиц царь назначил на его место шестидесятисемилетнего генерала, светлейшего князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова, только что одержавшего победу в очередной русско-турецкой войне. Известие это Михаил Богданович получил в Царёве-Займище. Именно это место считал он самым удобным для генерального сражения с Наполеоном.

Его письмо жене – тому подтверждение: «После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанёс ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование, в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом. Я её передал ему в ту минуту, когда я был исполнен самой твёрдой решимости ожидать на превосходной позиции атаку врага, и я был уверен, что отобью её. Я не знаю, почему мы отступили с этой позиции и таскаемся, как дети Израиля в пустыне».

Множество документов свидетельствует: Барклай-де-Толли не только стремился сохранить армию, но и готовил контрнаступление. Но… не случилось.

Однако стратегический план отстранённого главнокомандующего русская армия продолжала выполнять: отступая, изматывала противника арьергардными боями.

А что же Наполеон?

Напомню: в воззвании, обращённом к армии в первый день войны, он писал: «Россия сама стремится к своей гибели, и её судьба должна совершиться». Пророческие слова. Но – парадокс – они точно определили не судьбу России, а судьбу самого императора французов. Диву даёшься, сколько ошибок, непростительных для человека его масштаба, он совершил во время русской кампании. Разумеется, первой и главной ошибкой было само решение начать эту бессмысленную войну, не нужную ни Франции, ни ему самому.

А потом одна необъяснимая ошибка следовала за другой. Почему он пошёл на Москву? Его слова, что Москва – сердце России, конечно же, правда. Но это – всего лишь эмоции. Ведь завоёвывать Россию Наполеон изначально не хотел. Единственное объяснение – давно овладевшая им мысль о движении через Москву в Индию. Но зачем для этого тащить в Москву всю свою огромную армию? Ведь сам говорил: главное – заставить Александра просить мира и не заставить его (!), а по-хорошему договориться о совместном походе в Азию. Вывод напрашивается один: нужно идти в столицу империи и там вынуждать, уговаривать царя заключить мирный договор. Тем более что Петербург – самое уязвимое место России. То войско, которое привёл через границу Наполеон, вполне способно было отрезать столицу от страны и добиться желанной цели. Это было ясно многим наполеоновским генералам. Но не ему… А между тем Александр, фактически изгнанный из армии, после короткого визита в первопрестольную безвыездно жил в Петербурге. Казалось, он был в безопасности. Действительно, ни вражеская пуля, ни ядро, ни сабля там не угрожали. Но тяжело было невыносимо. В глубине души он понимал: военачальники от него избавились. Он был оскорблён, чувствовал свою никчёмность, но тщательно и вполне успешно это скрывал. Умение носить маску, которым овладел в юности, пришлось как нельзя кстати.