Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года - Инна Соболева

Ему самому не было ясно, ради чего, собственно, проливают сейчас кровь его подданные. Возможно, мучила совесть. Он всячески поддерживал мнение, что в войне виноват только Наполеон. Но сам-то знал: у него, Александра, была возможность предотвратить кровопролитие. Он этого не сделал. Не захотел. Каждый день приходили известия, одно другого ужаснее: погибли тысяча, три тысячи, пять… Он не забыл кошмар Аустерлица и, может быть, наступив на собственную гордость, решился бы попросить мира. Но понимал: Россия, мужицкая, лапотная, непонятная даже ему, а уж тем более Наполеону, с захватчиком не смирится. Никогда. И у него хватило не только ума, но и интуиции, чтобы безошибочно решить: он, русский царь, должен и будет сейчас действовать не как хочет сам, а как требует эта самая мужицкая Россия.

«Не в ту страну вошёл он, – писал Александр, – где один смелый шаг поражает всех ужасом и преклоняет к стопам его и войска, и народ. Россия не привыкла покорствовать, не потерпит порабощения, не предаст законов своих, веры, свободы, имущества. Она с последнею в груди каплею крови станет защищать их».

И он, который в большинстве случаев был послушен своей властной и безжалостной матушке, на этот раз её мольбам заключить мир с «корсиканским чудовищем» (трусила она панически) не уступил.

Вообще-то страхи Марии Фёдоровны и большинства придворных были безосновательны. Ещё в первые дни войны фельдмаршалу Петру Христиановичу Витгенштейну было поручено командовать I корпусом, прикрывающим пути на Петербург войскам маршалов Макдональда и Удино. В то время как главные армии отступали, Витгенштейн нанёс несколько поражений сильнейшим своим противникам. С тех пор его стали называть не иначе как «защитником Петрова града».

Но после сдачи Москвы нападение французов на столицу стало казаться неотвратимым. Было даже опубликовано «Известие об эвакуации Петербурга». Начиналось оно с того, что «здешнему городу не предстоит никакой опасности», продолжение же было куда менее оптимистичным: предлагалось безотлагательно вывезти ценности, дабы облегчить «жителям способы с лучшим порядком и без смятения выезжать отселе внутрь земли». Петербург охватила паника. Двор готовился к эвакуации.

Император панике тоже поддался: повелел увезти «Медный всадник» на север России. Были уже построены специальные баржи для перевозки. Но… воспротивился сам Пётр. Самодержцу сообщили, что некий майор Батурин видел пророческий сон: будто бронзовый гигант съезжает со скалы, мчится к царскому дворцу (Александр в то время жил не в Зимнем, а в Каменноостровском дворце) и обращается к своему правнуку с такими словами: «Зачем ты тревожишь меня! Знай, пока я стою на своей скале, Петербург неприступен!»

Государь немедленно приказал: статую оставить в покое! Наполеон не вошёл в город Петра. А легенда о медном заступнике и по сей день жива.

Страшным разочарованием для Александра стало поведение пруссаков, для которых он столько сделал, которым верил. Он считал, что они участвуют в войне только для вида, чтобы не прогневить Наполеона. А они не только беспощадно убивали русских солдат, но и грабили захваченные земли куда усерднее, чем французы. Пруссаки, как и их благочестивый монарх Фридрих-Вильгельм III, клявшийся Александру в вечной дружбе, надеялись получить от Наполеона в награду значительную часть русской территории – весь Прибалтийский край. Кто же тут вспомнит о романтической клятве? Но едва Наполеона прогонят с русской земли, пруссаки немедленно переметнутся на сторону России. И Александр, не забывавший даже мелких обид, их почему-то простит…

А вот Кутузова простить не мог. Тот всего лишь был свидетелем позора императора при Аустерлице. А ещё… присутствовал на последнем ужине Павла Петровича и слышал его слова о странном зеркале, в котором тот видел себя со свёрнутой шеей…

Только под постоянным давлением, которому устал противиться, император назначил Кутузова главнокомандующим, заявив при этом: «Общество желало его, и я его назначил. Что же касается меня, то я умываю руки». Потом вынужден был награждать, демонстрировать восхищение и благодарность. Но после того, как Кутузов оставил Москву, Александр, уже не считая нужным сдерживать неприязнь, писал: «На Вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург… Вы ещё обязаны ответом оскорблённому Отечеству в потере Москвы». Эта потеря, каждый из тридцати шести дней пребывания Наполеона в Москве, стали для царя испытанием, наверное, не меньшим, чем ночь на 11 марта 1801 года. А ещё – нескрываемое осуждение близких… В первых числах сентября он получил письмо от Екатерины Павловны. Вообще-то она писала брату каждый день (!), старалась утешить, вдохнуть мужество. Но это письмо было особенным: «Я не в состоянии больше сдерживаться, несмотря на боль, которую мне придётся причинить вам, дорогой друг… Вас во всеуслышание винят в несчастье вашей империи, в крушении всего и вся, наконец, в том, что вы уронили честь страны и свою собственную. И не какая-нибудь группа лиц, а все единодушно вас хулят… одним из главных обвинений против вас стало то, что вы нарушили слово, данное вами Москве… вы с пренебрежением бросили её. Создаётся впечатление, что вы её предали. Только не подумайте, что грозит катастрофа в революционном духе, нет! Но я предоставляю вам самим судить о положении вещей в стране, где презирают своего вождя. Ради спасения чести можно отважиться на всё, что угодно, но при всём стремлении пожертвовать всем ради своей родины возникает вопрос: куда же нас вели, когда всё разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей?…помимо чувства унижения потеря Москвы возбудила и жажду мщения. На вас открыто ропщут, и я полагаю, что обязана вам это сказать… спасайте вашу честь, подвергшуюся нападкам. Ваше присутствие в армии может вернуть вам симпатии, не пренебрегайте никакими средствами и не думайте, что я преувеличиваю: нет, к несчастью, я говорю истинно». Он последовал её совету, вернулся в армию. Но только после того, как французов изгнали из России…

Сейчас самое время вернуться к ошибкам Наполеона. Об одной из них – роковой – сказал Пушкин: «Как сердца русских не постигнул ты с высоты отважных дум?» В самом деле – как он не дал себе труда понять, что русские – не немцы, не итальянцы? Что они никогда не смирятся с властью иноземцев (примеры ему, знатоку мировой истории, были известны)? И даже когда в Смоленске впервые встретился с русским ополчением, не сумел оценить этих бородатых мужиков, зачастую вооружённых только топорами, вилами да кольями. Если бы ему сказали, что именно они станут главными победителями его Великой армии, он принял бы это за неудачную шутку.

Их было около двенадцати тысяч, ополченцев-ратников, добравшихся из глубинных уездов (которым, замечу, ничего не угрожало) в Смоленск, – первый со времени начала Отечественной войны отряд ополченцев. Сначала даже русские генералы, Николай Николаевич Раевский и особенно Алексей Петрович Ермолов, весьма скептически отнеслись к толпе плохо одетых и почти безоружных людей. Что уж тут удивляться Наполеону. Однако первый же день сражения рассеял все сомнения.

И ещё. Зная, как жестоко унижен народ крепостным правом, как часты в России крестьянские бунты, искренне осуждая Александра за неспособность или нежелание покончить с рабством, Наполеон не мог и вообразить, что война, им начатая, заставит население этой огромной страны почувствовать себя не разделённым на угнетателей и угнетённых, а одной семьёй – детьми общего Отечества. И это чувство превратит противостояние империй (и императоров) в войну Отечественную. А это – совсем другое дело…

Николай Николаевич Раевский Джордж Доу. «Портрет H. Н. Раевского»

В такой войне не столько войску, сколько России нужен был и главнокомандующий особенный: не сдержанный, хладнокровный викинг, блестящий стратег, человек редкого личного мужества, каким был Барклай-де-Толли. Нужен был этакий народный герой, простой, доступный, понятный, в общем – свой. Назначив Кутузова, хотя и против своей воли, хотя и вынужденно, Александр проявил несомненную мудрость. Говорили, узнав об этом назначении, Наполеон воскликнул: «О, Старый лис Севера!» Кутузову об этих словах доложили. Он усмехнулся лукаво: «Постараюсь доказать великому полководцу, что он прав».

Существует множество рассказов, с каким восторгом и надеждой встретила страна назначение Кутузова. Фёдор Николаевич Глинка, не доверять которому нет никаких оснований, писал: «Самовидцы рассказывали мне, что матери издалека бежали с грудными младенцами, становились на колени, и между тем как старцы кланялись седыми головами в землю, они с безотчётным воплем подымали младенцев своих вверх, как-будто поручая их защите верховного воеводы! С такою огромною в него верою, окружённый славою прежних походов, прибыл Кутузов к армии».