Повседневная жизнь современного Парижа - Ольга Семенова

Некоторые малыши говорят по-русски абсолютно чисто, будто живут и учатся не в Париже, а в России, другие с заметным акцентом, но у всех одинаково блестят глаза и звенят голоса во время декламации. Видно, с каким удовольствием готовили они спектакль. Помигивают глазки родительских камер. Елизавета Сергеевна стоит, замерев, в глубине зала. Но вот спектакль закончен, до боли в ладошах нахлопались зрители. Раздаются подарки. Собирается веселая говорливая толпа у буфета. Глядя на улыбающихся «старых русских» и бегающих вокруг них маленьких «новых», я думаю о том, какое важное дело делается в русской приходской школе, где детям передаются вера, знание и наполняющее сердце созидательной гордостью чувство принадлежности к великой культуре. А жить с таким багажом, что бы ни уготовила судьба, проще и радостнее.

…Барон Алексей Алексеевич Тизенгаузен принадлежит по отцу к древнему роду немецких аристократов, несколько столетий назад осевших в России и давших ей военных и политиков, по маме — к Шаховским, чей род восходит к Рюрику. После революции до 1939 года дед по отцовской линии жил в своем польском поместье, потом переехал во Францию. Первое время семья бедствовала, баронесса, имея двоих детей, подрабатывала уборщицей. Потихоньку встали на ноги. Здесь 45 лет назад Алексей Алексеевич и увидел свет. Блестяще учился, легко поступил в престижное высшее учебное заведение — Школу политических наук (ее закончил Жак Ширак), теперь работает в Лондоне. По-русски говорит с той же легкостью, что и по-французски и по-английски, одет с небрежной элегантностью, по-юношески строен. В свободное от работы время готовит к изданию книгу о Преображенском полке.

— Ощущаю ли я себя русским? — переспрашивает меня барон Тизенгаузен. — Конечно, хотя и понимаю, что я ложный русский. Да-да, все мы, эмигранты, представляем русское общество, которое больше не существует. Впервые приехав в Россию двадцать лет назад, я осознал, что русские, жившие за границей, не понимали того, что в ней происходило.

— А как ощущали себя ваши дедушки, бабушки и родители?

— Папин папа сразу включился во французскую жизнь, много трудился и мне сказал: «Алеша, у тебя имя — уважай его, но помни, что все достигается работой». А родня по маминой линии 40 лет сидела на чемоданах. Деда буквально заставили стать французом, чтобы он мог получить пенсию. Культура у них была необъятная, но жили они в мечтах…

Вечером едем с бароном в ближайшее к Парижу предместье — городок Курбевуа. Останавливаемся на тихой улочке Сен-Гийом с небольшими особнячками. Алексей Алексеевич звонит в дверь одного из них, и через секунду на пороге появляется всклокоченный рыжебородый человек с широко распахнутыми голубыми глазами на круглом лице. Он спешит к калитке, широко ее распахивает, улыбается барону, а затем устремляет вопросительный взгляд на меня.

— Виталий, эта дама хочет посмотреть дом, я ей покажу.

Бородач дружелюбно кивает головой и ведет нас к входу.

Преодолеваю три высокие ступени и… оказываюсь в совсем русской атмосфере: на всех стенах до самого потолка старинные русские гравюры, портреты русских военных, шпаги, изображения битв.

— Этот дом много лет назад купили несколько старых семей, — поясняет Алексей Алексеевич, — здесь мы храним все военные регалии, а Виталий присматривает за порядком.

— У нас даже плащ императрицы Марии Федоровны есть! — с гордостью добавляет Виталий.

Пока я осматриваю достопримечательности, Алексей Алексеевич тихонько обсуждает с бородачом организационные детали: «Вот тут деньги. Мама сказала, что тоже зайдет через две недели и принесет».

Музей содержится только на средства нескольких семей, в том числе и Тизенгаузенов. И это не блажь состоятельных людей (достаток большинства нынешних русских аристократов не превышает достатка средней французской семьи), а убежденность в том, что такой музей необходим для всех тех, кто дорожит русской историей. Обращая мое внимание на очередное полотно, Тизенгаузен с тревожной нежностью, как Штольц на Обломова, поглядывает на отошедшего хранителя и доверительно шепчет:

— Виталий замечательный парень, живет здесь уже пятнадцать лет, написал прекрасную книжку о юнкерах, мог бы сделать еще больше, но… ленив.

Осмотр закончен. Барону надо спешить, в Париже он проездом, повидать маму, сейчас летит по работе в Москву, затем к родне жены Алии в Казахстан (ее папа — тамошний министр).

— Казахи еще «хуже» нас, русских, — улыбается он, — родственные чувства развиты настолько, что нас каждый раз заваливают подарками, закармливают и запаивают. Проблема состоит в том, чтобы успеть навестить всех родственников, иначе не избежать обиды, но с моим рабочим графиком это крайне сложно. А вам обязательно надо познакомиться с дочерью графа Татищева Марией Дмитриевной Ивановой — она наш «последний из могикан» и расскажет массу интересного о жизни русской общины за последние семьдесят лет…

Мария Дмитриевна Иванова, урожденная графиня Татищева, встречает меня солнечным апрельским утром на пороге светлой уютной квартиры в 14-м округе Парижа. Высокая, стройная, с безукоризненной осанкой, с ясными голубыми глазами, эта не скрывающая свой возраст 78-летняя дама в изящной юбке и блузке, с ниткой жемчуга на шее по-настоящему красива. Мария Дмитриевна провожает меня в гостиную: на стенах гравюры Петербурга, портрет государыни Екатерины И, на книжных полках русские издания, в том числе о предке Марии Дмитриевны («Много раз пра», — шутит она) Василии Татищеве, на низком столике фотографии ее четырех детей и мужа. Из соседней комнаты доносится негромкая классическая музыка, переплетающаяся с сердитым чириканьем воробьев на улице и испуганным попискиванием каких-то невидимых птах во внутреннем садике, в который выходят окна кухни. Мария Дмитриевна изящным жестом приглашает меня присесть, сама легко опускается на стул и с интересом берет в руки мой подарок — выпущенный одним московским издательством сборник воспоминаний внуков о бабушках, в который включены и мои воспоминания. Молниеносно, как много читающий человек, проглядывает оглавление, благодарит и с улыбкой, осветившей ее значительное породистое лицо, говорит:

— А у меня тоже есть для вас подарок, — и достает с полки книгу.

Теперь уже я с интересом смотрю на обложку: Вильерс О. А. «Воспоминания русской бабушки».

— Ольга Алексеевна Вильерс, сестра моей мамы, вышла замуж за англичанина, — поясняет Мария Дмитриевна, — она урожденная Капнист, дочь контр-адмирала графа Алексея Павловича Капниста. Деда вместе с другими заложниками в 1918 году в Пятигорске убили большевики, но о его гибели в книге рассказано коротко — у нас в семье не принято плакаться. Сперва Ольга Алексеевна написала ее для своих внуков по-английски, а уж затем, для российского издательства, по-русски.

— Подпишете?

— Обязательно, в конце встречи.

Книгу эту, оказавшуюся замечательной, я прочла в тот же вечер, залпом. Написанная живым, объемным языком, она пестрит уникальными подробностями жизни всех родственников семьи Капнист: тут Трубецкие, Кочубей, Лопухины, Оболенские, Гагарины, Осоргины, и даже Чичерины, один из которых, по выражению автора, «отошел от семьи и связался с анархистами» — речь идет о первом советском министре иностранных дел! Талантливо описаны подробности последних месяцев многих русских аристократов в России: здесь и преданная семье французская гувернантка, спасающая пятерых графских детей от верной смерти; и голод; и холодящее душу уплотнение, когда ЧК расположилась на первом этаже домика, где ютилась семья Капнистов; и трагикомичный, но, к сожалению, пророческий разговор по-французски между гувернанткой и князем Урусовым: «Что говорят в городе, князь?» — «В городе говорят, что меня расстреляли». — «Ах, князь!» Тут же и вероломное предательство друзей; и мытарства за границей; и мастерские словесные портреты генерала Деникина, гордости России, оказавшегося на чужбине в страшной нужде, и похожих на стервятников холеных спекулянтов, перекочевавших из Новороссийска в Константинополь, чтобы делать деньги на несчастьях соотечественников…

Верю, что найдутся талантливые сценарист и режиссер, которые сделают фильм по воспоминаниям О. А Вильерс, честный и увлекательный, как и сама книга. О смерти графа Капниста в Пятигорске вместе с двумя князьями Урусовыми, Шаховским, Багратионом-Мухранским, графом Бобринским и многими другими рассказано, действительно, строго и просто. Их, пережидавших смутное время, несправедливо обвинили в подготовке контрреволюционного переворота и в ночь на 31 октября 1918 года закололи штыками у горы Машук. («Расстрел был бы подарком», — со сдержанной горечью замечает Мария Дмитриевна.) В последнем письме жене и детям граф Капнист пишет: «Очень крепко вас обнимаю и целую. Я здоров, но мне очень скучно без вас. Скорее бы с вами увидеться и уехать куда-нибудь подальше отсюда». Увы, ему уехать не пришлось — через шесть дней наступила расправа, спаслась лишь жена с детьми…