Сердце мертвого мира - Айя Субботина

  Не удалось встать и со-второй попытки, и с третьей. Голова закружилась, в ушах, через толщу неясного шелеста, раздались первые голоса.

  Духи.

  Девушка отмахнулась, не стала слушать. Все равно тот, чей голос она хотела услышать, теперь навеки умолк, и не придет к ней даже из царства Гартиса. А остальные пусть убираются.

  "Отступись", - шепнула какая-то старуха в ее левое ухо.

  "Присоединись к нам, такая твоя участь", - смеялся в правое задорный мальчишечий.

  - Убирайтесь... - прошептала девушка. Собралась с силами, и попробовала снова.

  Медленно, осторожно, чтоб не растрачивать понапрасну сил, поднялась. Чтобы не поддаваться новой волне слабости, закрыла глаза. Если теперь упадет - так и останется лежать здесь, в душной коморке Ванды.

  Главное не торопиться, твердила себе девушка, делая первый шаг по направлению к выходу. Казалось, будто она снова стоит на палубе драккара: точно так же качается под ногами пол, будоража нутро. Хани шагнула еще, и еще. Мелкой поступью, пока не кончился столешница, что служила ей единственной опорой. Внутри что-то оборвалось, когда в животе снова появилась знакомая режущая боль - предвестник новой волны слабости. Если силы снова истают, подумала Хани, она упадет.

  Отчаяние, обида, злость, грусть: все смешалось в ней, будто все тело сделалось сосудом для густой смеси чувств. И смесь эта забурлила, разошлась по жилам вместе с кровью, став источником силы. Верно говорил тот, что заменил ей отца: ничто не придает силы так, как злость, но и ничто не ослабляет сильнее, чем она.

  Она разжала ладони, которыми до остервенения вцепилась в стол, сделала шаг. Поучилось, хоть теперь качка сделалась вдвое сильнее, будто в шторм. Следом же пришла и боль. Хани до хруста сжала челюсти, проглотила крик. Пришлось обождать, пока тело, скованное судорогами, снова станет слушаться ее приказов. Только после того продолжила путь.

  Только когда в лицо потянуло свежим прохладным воздухом, решилась открыть глаза - выход был уже близко. Ничего не изменилось, все вокруг по-прежнему будто пряталось за пологом серого тумана. Хани не собиралась гадать, почему так, списав все на отраву.

  Пройдя в дверь, девушка осмотрелась, насколько это было возможным. Очертания коридора плыли, неясным виделся маячивший впереди острый арочный проем. Придерживаясь за стену обеими руками, девушка добралась до него, и тут ее настигла очередная волна боли. Терпеть, казалось, не станет сил. Когда на губах проступил соленый вкус, и во рту сделалось горячо, Хани смутно поняла - сдерживая крик, слишком сильно прикусила губу.

  Подождав, пока боль спадет хоть на треть, девушка упрямо двинулась дальше.

  Шла, почти не видя пути, пошатываясь, на полусогнутых ногах. Ступени перекатывались под ногами каскадом, словно длинная лента, которая то и дело норовила взбрыкнуть, пойти волнами и сбросить Хани. "Только не опускай взгляд, не смотри вниз", - уговаривала себя Хани. Боялась - если посмотрит, узкий тоннель проглотит ее.

  Девушка добралась до комнаты уже почти ползком. Стоило зайти, как лицо обдало жаром. Хани неясно осмотрелась, теперь уже почти ослепшая, почти потерявшая способность чувствовать даже запахи. Черно-белые краски смешались, мир сделался совсем блеклым, словно далекие-далекие очертания, что затерялись в тумане.

  Она закрыла дверь, последним усилием воли повернула ключ в скважине, раз и еще раз, пока тот не стал противиться.

  "Я все-таки умру", - подумалось ей так ясно, будто вместо почти утраченного зрения, ей открылась воля богов. Вспомнились слова Ванды - дважды перед тем ее спасала вода. Значит, Хани тогда не ошиблась, когда решила, будто фергайры задумали утопить ее. Так и было, только вода не приняла жертву, отпустила ее на волю. И после, когда на армаду Конунга напали герги, Велаш не захотел принять ее, Хани, к себе. А теперь вокруг один только камень.

  Но отчего же так жарко?

  Пол под ногами дрогнул, накренился, будто весь мир подвинулся, а она сама осталась стоять в стороне.

  Ноги подкосились. Хани оплыла на пол, как растаявшая свечка. Последняя надежда жить угасла. Сколько еще суждено сделать вдохов, прежде чем сердце перестанет биться? Комната дрожала, стены гудели, словно заключенные в огромный колокол, по которому били в набат; Хани решила, что то лишь отражение агонии, принесенной отравой. Неумолимо клонило в сон, тело смирилось с участью, приготовилось принять смерть. Лишь бы больше не было той боли, молилась девушка, теряя последние силы.

  Уже когда веки неумолимо смыкались, последнее, что увидела Хани, была меховая сума с птенцом. Она разошлась по шву, вывернулась наружу овчиной, будто вспоротое брюхо, кругом густо посыпанная перьями, теперь уже яркого красного цвета. А рядом, на полу, склонив голову на бок, сидела птица, алая, будто пламя.

  Раш

  - А чтоб вас всех короста взяла, сукины дети! - ревел над головой здоровый северянин в разодранной сорочке и прорванный штанах. - Ну, чего разлягся, чужестранец, подсобил бы, чем немочью прикидываться!

  Он размахивал молотом с такой легкостью, словно громадина весила не больше пера, и раз за разом бил ним в каменный завал. Во все стороны разлетались пучки разноцветных искр, слепя и режа глаза.

  Раш прикрылся рукой, отворачиваясь. Он все время был настороже, не веря, что земля так просто усмирила свой гнев. Землетрясение нагнало их в дороге, разбросало обоз мелкими кучками людей, посеяло ужас в человеческих душах, щедро сдобренных страхом попасть в лапы людоедам. И, хоть воины помогали как могли, большая часть людей отошла к Гартису: кто провалился под землю, кто принял глупую смерть под копытами лошадей, кого придавило тяжелыми пожитками. Несколько раз карманник видел и тех, кто обезумев от страха, смиренно дожидался погибели, опустившись на колени и предававшись молитвам. Карманнику было жаль их, но он не питал иллюзий. Смерть - это всегда смерть. И пусть каждый сам решит, как ее принять. Он же не собирался отдавать свою задарма: если повелителю мертвого царства так надобна его душа, пусть уж постарается придумать ловушку половчее.

  Раш смутно помнил, как попал в город. Кажется, его внесло вместе с потоком простолюдинов. Он не противился, дал лишь волю ногам, чтоб не споткнуться и не упасть. В такой толчее это могло означать только одно - смерть.

  Когда толпа немного рассеялась, Раш нырнул в сторону, быстро прикидывая, куда его занесло. Пятак земли, из которого брали начало четыре широких улицы. Налево и направо уже, впереди, на юге, виднелась верхушка многовекового древа. А далеко за ним, тусклая, будто спрятанная в морок, едва светила огненная звезда Белого шпиля.