Молния Баязида - Андрей Посняков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Идите за мной, скомороше, – покормив собак, поманил сватов старик.
– Да какие мы тебе… – начал было Лукьян, однако Раничев вдруг крепко наступил ему на ногу и шепнул:
– Помолчи-ка, парень… Чую, неладное что-то тут делается.
Михряй тоже кивнул:
– И я чую.
– Вот и проясним ситуацию, прежде чем сватать, – улыбнулся Иван. – Мало ли что? Сдается мне, здесь одна моя старая знакомая верховодит… Эх, лицо б чем закрыть.
Слуга недовольно посмотрел на них с крыльца:
– Долго еще лясы точить будете? Забыли – хозяйка ждать не привыкла.
Раничев улыбнулся:
– Идем уже, старче, идем.
Поднявшись по высоким ступенькам крыльца, они миновали сени и очутились в просторной горнице с небольшими оконцами и печью – людской. Вдоль стен стояли лавки и длинные сундуки. На лавках что-то лежало. Что-то знакомое… Раничев подошел ближе и хмыкнул, увидев перед собой аккуратно разложенные инструменты – гудок с гуслями, свирель, бубны. Рядом с инструментами лежали скоморошьи «личины» – маски.
Обернувшись, Раничев подмигнул своим:
– Надевайте… Кто из вас играть на чем умеет?
– На свирели немного могу, – кивнул Михряй. – Помню, в позапрошлое лето коров у батюшки пас – там и научился.
– А ты, Лукьяне?
– А я ни на чем…
– Жаль… Ладно, будешь на бубне – тут много ума не надо.
– Ох, – Лукьян вздохнул и искоса посмотрел на Раничева. – Боюсь, Иване Петрович, ввязываемся мы в такое дело, которое учеными словами называется – авантюра.
Иван расхохотался:
– А мы с тобой и в корчме в авантюру ввязались! Уж там-то куда как опаснее было… Ну, выбрали себе личины?
Сняв верхнюю одежду – в горнице было жарко натоплено, – гости надели маски. Раничев взял под мышку гусли, подошел к внутренней двери, толкнул… Отлетевший в сторону старик схватился за ухо и скривился. А и поделом – не подслушивай.
– Идите, – потерев ухо, как ни в чем не бывало кивнул слуга. – Ждут… Чего втроем сегодня – Василий что, приболел?
– Приболел, – односложно отозвался Раничев. – На дворе-то чай, не травень. Морозно!
Ничего не ответив, старик провел гостей крытыми переходами на второй этаж, и остановившись перед роскошной, украшенной резьбою и позолотой дверью, постучал.
– Ну? – послышался из-за двери требовательный девичий голос. – Явились наконец скоморохи?
– Пришли.
– Так какого рожна медлят?
Слуга обернулся и с поклоном распахнул дверь:
– Входите!
Гости вошли, оказавшись в просторных покоях с затянутыми плотными бархатными занавесками окнами. Было жарко, пахло миррой и каким-то сладковатым дымком, тускло горели свечи. Весь пол устилал широкий ворсистый ковер, напротив входа, перед широкой портьерой, возвышалось широкое, устланное медвежьей шкурой ложе, на котором томно разлеглись две девушки – светловолосая, с большой грудью, Таисья и синеглазая темненькая Матрена. На Таисье красовался богатый синий сарафан, под которым, похоже, ничего больше не было – томно белели бесстыдно обнаженные плечи. Такой же сарафан – только ярко-алый, с золотым узорочьем – был и на хозяйке дома, молодой вдовице Матрене, и тоже – только он один. Смуглая рука девушки покоилась на плече подруги, левая лямка соскочила, обнажив маленькую крепкую грудь с коричневым острым соском. Иван усмехнулся под маской, услышав, как парни громко сглотнули слюну.
– Ну, наконец-то явились, – посмотрев на скоморохов, язвительно усмехнулась Матрена. – Чего втроем сегодня?
– Василий, вишь, приболел.
– Меньше пить надо! Ладно, давайте, зачинайте… Сегодня не с плясовой начнем – былину пойте.
Вот те раз! – озадачился Раничев. Былину! Попробуй-ка, спой, ежели не знаешь, это ж вам не блюз. Придется выкручиваться…
Иван нисколечко не волновался – ценил себя, как музыканта – да, тем более, чего волноваться-то? Они – трое здоровых, могущих за себя постоять мужиков – против двух субтильных экзальтированных дамочек? Таисья, правда, представляла вполне определенную опасность – уж, кто-кто, а Раничев это хорошо знал, было дело – едва не убила. Крови Таисья не боялась, могла и нож метнуть со всей меткостью. Вот ее-то и следовало, в случае обострения обстановки, вывести из строя первым делом, не убивать, конечно, лучше всего – сломать руку. Хотя, наверное, до этого не дойдет, по крайней мере, хочется верить.
– Былину, говорите? – усевшись на лавку, Раничев примостил на колени гусли – хорошие, из качественно высушенного и проклеенного клена – и задумчиво тронул пальцами струны:
Там, где клен шумитНад речной волной…
Девки слушали, затаив дыхания, прослезились даже. Примерно на середине песни, Таисья неожиданно встала и громко хлопнула в ладоши. Портьера зашевелилась, раздернулась, и в горницу, покачивая бедрами, вошли – вплыли – три обнаженные девы – красавицы с узкими степными глазами. Каждая несла на плече серебряный кувшин.
– Ставьте сюда, – распорядилась Таисья – похоже, она сейчас была здесь за главную.
Девы, поклонясь, ловко опустили кувшины на ковер и, раскачиваясь, уселись рядом.
Таисья ловко наполнила стоявшие за ложем кубки, один протянула Матрене:
– Пей, сестрица, пей, веселись!
Черт побери! Она что же, отравить вдовицу собралась? Раничев четко заметил, как Таисья, отвернувшись, ловко повернула камень на одном из украшающих пальцы перстней, незаметно сыпанув в кубок какого-то зелья. Нет, не должна бы травить – эвон, свидетелей-то сколько, не полная же она дура, в конце-то концов. Тогда зачем? Ладно, посмотрим, что дальше будет.
А дальше становилось еще интереснее! Таисья, заказав плясовую, – Раничев тут же послушно заиграл «Roll Over Betthoven» – зашлась вместе с раскосыми девами в истерическом зажигательном танце.
– Давай, давай, скомороше, – хлебнув из кубка, махнула рукой музыкантам. Раничев старался, наяривал, да и ребята молодцы, не подкачали – Михряй наигрывал на свирели – куда там Андерсону из «Джетро Талл», да и Лукьян лихо молотил в свой бубен – старались, любо-дорого посмотреть, хоть сейчас куда-нибудь в Вудсток или там, в Роскилле.
Кружась, Таисья сбросила с себя сарафан, засверкала бесстыдным телом, обнимая степнянок.
Матрена же совсем разомлела, улеглась на ложе, раскинув в стороны руки. Таисья подбежала к ней, мигнула танцовщицам – те прилегли рядом, покрывая поцелуями обнажившуюся Матренину грудь. Вдовица изогнулась и застонала – Таисья осторожно стащила с нее сарафан, обнажив смуглое тонкое тело, налегла сверху, целуя в губы…
А лжескоморохи все играли, не останавливаясь, смотрели, как извивались на ложе девичьи тела, все быстрее и сладострастней…
Таисья вдруг спрыгнула с ложа, подбежала к Ивану:
– А теперь – грустную, скоморох!
Унеслась прочь, тряхнув грудью.
Раничев, кивнув своим, затянул томным голосом:
Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант…
Тихо звякнул бубен…
Девицы на ложе продолжали извиваться, правда, Матрена уже, кажется, засыпала. Заметив это, Таисья сразу вскочила:
– Плясовую, скоморохи! Быстрее!
– В ре-ку смотрятся о-бла-ка, а я все смотрю на тебя…
Таисья схватила вдовицу за руки:
– Веселись, сестрица, одново живем! Идем же плясать, подруженька!
Подхватив Матрену за талию, увлекла, закружила в танце, по ходу дела шепнула что-то кружившимся рядом девам. Те незаметно исчезли, а Таисья, крепко поцеловав напарницу, усадила ее на ложе и бросилась за портьеру, на ходу махая рукой музыкантам:
– Все, скомороше! Подождите в людской.
Раничев встал, отложив в сторону гусли, и лже-скоморохи – все трое – поклонившись, пошли к двери. Шепнув на ухо Лукьяну, чтоб были готовы ко всему, Раничев ужом юркнул под ложе – сидевшая с поникшей головою Матрена, похоже, уже мало что соображала. А пылищи-то кругом… Эх, как бы не чихнуть не вовремя – знал Иван за собой подобное нехорошее свойство. Ну, пока затаился, ждал. И недолго – почти сразу кто-то прошелся легкой походкою по ковру, наверняка – Таисья. Ну да, она, судя по голосу:
– Хорошо ль тебе было, сестрица?
– А? Что?
– Спрашиваю, довольна ли ты?
– Да, очень довольна, – слабым голосом отвечала Матрена.
Таисья усмехнулась:
– Вот, так и будешь теперь жить – у старца-то Филофея в скиту завсегда весело!
Услыхав про старца, Раничев насторожился. Проклятая пыль так и лезла в нос.
– Тем более что любый твой так и помрет в монасях, – вкрадчиво продолжала Таисья. – Ну а со скита будешь его частенько наведывать, да мы и вместе, как тогда, помнишь? Вот и умница… На вот перышко, пиши, что скажу… Готова?
– Ой, даже, не знаю…
– Да старец-то Филофей тебя только и ждет! Любимой дщерью его будешь! Ну, пиши же…
– Что писать-то? – совсем уже тихо осведомилась вдовица, кажется, вот сейчас и заснет, видать, хорошее зелье подсыпала ей злоковарная дева Таиська.
– Пиши: «Усадьбу свою, и лабазы, и хоромы, и товары знатные, и…» Что у тебя еще есть-то?
