Собрание сочинений в 12 томах. Том 3 - Марк Твен

Мисс Гэшли (премило смутившись). Эмелин, как ты можешь!

Миссис Гэшли. Перестань дразнить сестру, Эмелин. На что это похоже!

Миссис Орейе. Какие у вас прелестные кораллы, мисс Хокинс! Посмотри, Бриджет, милочка. Я страшно люблю кораллы; такая жалость, что сейчас все их носят, на кого ни погляди. У меня есть очень элегантные кораллы, хотя и не такие элегантные, как ваши, но, конечно, я их теперь уже не надеваю.

Лора. Да, я знаю, что теперь все носят кораллы, но свои я очень люблю, мне подарил их большой друг нашей семьи, некто Мэрфи. Очаровательный человек, хотя большой чудак. Мы всегда думали, что он ирландец, но потом он разбогател и уехал года на два за границу, а когда вернулся, поглядели бы вы на него! Можно было подумать, что он в жизни не видал картошки! Он спрашивал, что это такое! Но знаете, уж если у человека рот самим господом богом предназначен для того, чтобы поедать картошку, так это сразу видно, даже когда он пьет шампанское, — тут уж никакие поездки за границу не помогут. И все-таки наш знакомый был очень милый, и эта маленькая слабость ничуть его не портила. Все мы немножко притворщики; я думаю, в каждом человеке можно найти что-то поддельное, если как следует присмотреться. Мне так хотелось бы побывать во Франции. Наверно, наше общество очень выигрывает по сравнению с французским, не правда ли, миссис Орейе?

Миссис Орейе. Ну что вы, мисс Хокинс! Французское общество гораздо элегантнее, гораздо!

Лора. Как грустно это слышать. Наше общество, видно, за последнее время изменилось к худшему.

Миссис Орейе. Да, очень! Некоторые живут на такие гроши, что мы прислуге больше платим. Но и среди них есть очень хорошие люди, ничего не скажешь… вполне порядочные люди.

Лора. Я слышала, старые аристократические семейства держатся несколько высокомерно. Вероятно, вы не часто встречаетесь в обществе с людьми, с которыми были в близких отношениях лет двенадцать-пятнадцать назад?

Миссис Орейе. Да нет… почти что не встречаемся.

Мистер О'Райли за двенадцать-пятнадцать лет перед этим еще содержал свой первый кабачок и выгораживал его завсегдатаев перед законом, и его супруге стало немного не по себе, когда разговор принял такой оборот.

Достопочтенная миссис Хиггинс. А как себя чувствует Франсуа, миссис Орейе? Он поправился?

Миссис Орейе (признательная за возможность переменить тему). Да не совсем. На это трудно и надеяться. Он всегда был хрупкий… главное, легкие у него слабые. Этот ужасный климат очень плохо влияет на них, да еще после Пэрижа, там ведь климат такой мягкий.

Миссис Хиггинс. Да, вы правы. Муж говорит, Перси умрет, если тут останется. Так что я хочу немного поездить, — погляжу, не поможет ли. На прошлой неделе я говорила с одной дамой из Флориды, она мне советовала съездить в Ки-Уэст. Я ей сказала, что Перси не выносит ветра, неровен час еще захворает чахоткой, тогда она посоветовала Сент-Огастен. Это ужасная даль — тысяча миль, говорят, даже тысяча двести. Но в подобных случаях, знаете, не станешь считаться с неудобствами.

Миссис Орейе. Ну конечно. Если Франсуа вскорости не поправится, надо будет нам переселиться куда-нибудь, может быть, даже в Европу. Мы подумывали съездить на воды, но я, право, не знаю. Это такая ответственность, стараешься быть поосторожнее. А Хильдебранд уже снова на ногах, миссис Гэшли?

Миссис Гэшли. Да, но все равно слабенький. Это оказалось несварение желудка, знаете, и похоже, что хроническое. Боюсь, как бы не катар. Мы все очень за него беспокоимся. Доктор советовал печеные яблоки и несвежее мясо, и, похоже, это помогло. У него сейчас душа ничего другого не принимает. Мы теперь пригласили доктора Шовела. А кто ваш врач, миссис Хиггинс?

Миссис Хиггинс. Ну, у нас долгое время был доктор Спунер, только он всякий раз прописывал рвотное, а это, по-моему, ослабляет, так уж мы вместо него пригласили доктора Лезерса. Он нам очень нравится. Такая крупная величина, его и в Европе знают. Он первым долгом предложил каждый день выносить Перси во двор, на свежий воздух, совсем раздетого.

Миссис Орейе и миссис Гэшли. Да что вы!

Миссис Хиггинс. Истинная правда. И ему дня на два-три полегчало, верно. А потом доктор сказал, что это, видно, уж очень сильное средство, и опять велел делать горячие ножные ванны на ночь и холодный душ по утрам. Только я не думаю, чтоб от этого была настоящая польза в здешнем климате. Боюсь, мы потеряем его, если тут останемся.

Миссис Орейе. Вы, наверно, слышали, какой ужас мы пережили в позапрошлую субботу? Не слыхали? Как странно! А, вспоминаю, вы все тогда ездили в Ричмонд. Франсуа упал в холле из оконной ниши, с высоты второго этажа.

Все. Боже милостивый!

Миссис Орейе. Да, представьте. И сломал два ребра.

Все. Какой ужас!

Миссис Орейе. Чистую правду вам говорю. Мы сперва испугались, нет ли каких внутренних повреждений. Дело было уже вечером, девятый час. Мы, конечно, растерялись, мечемся взад-вперед, и все без толку. Потом я кинулась к доктору Спрэгу, он живет рядом, ведь за нашим врачом бежать было некогда, а этот Спрэг, знаете, начальник Медицинского университета… Так вот, притащила я его к нам, и, представьте, только он увидел Франсуа — и говорит: «Пошлите за вашим постоянным врачом, сударыня», — даже не сказал, а прямо зарычал, как медведь, повернулся и ушел, так ничего и не сделал.

Все. Какой негодяй!

Миссис Орейе. Вот это верно. Я чуть с ума не сошла. Мы разогнали всю прислугу искать нашего врача и телеграфировали маме; она была в Нью-Йорке, примчалась с первым же поездом. А потом приехал наконец доктор и, представьте, сказал, что у Франсуа еще и одна нога сломана!

Все. О господи!

Миссис Орейе. Да, да, доктор наложил лубки и повязку на ногу и на ребра и дал Франсуа чего-то успокаивающего и заставил его уснуть, а то бедняжка уж очень волновался, весь дрожал, перепугался до смерти, прямо жалость была смотреть. Мы уложили его на мою постель; мистер Орейе лег в комнате для гостей, а я осталась около Франсуа, но не спала, уж поверьте, глаз не сомкнула. Мы с Бриджет просидели возле него всю ночь, и наш старик доктор, дай ему бог здоровья, пробыл с нами до двух часов. Потом приехала мама, она до того измучилась и переволновалась, что ей самой в пору было лечь в постель и позвать врача; а потом она увидела, что Франсуа вне опасности, и пришла в себя, и вечером уже сама могла возле него дежурить. Ну и вот, три дня и три ночи мы почти не отходили от его постели, — разве что вздремнешь часок, не больше. А потом доктор сказал, что Франсуа уже ничто не грозит, и мы были так благодарны ему, так благодарны, прямо сказать вам не могу.

Во время этого разговора Лора чувствовала, что ее уважение к гостьям возрастает с каждой минутой; и это вполне естественно: любовь и преданность очень украшают человека, который без этих качеств показался бы непривлекательным и даже отталкивающим.

Миссис Гэшли. На вашем месте, я бы, наверно, умерла, миссис Орейе. Когда Хильдебранду стало очень худо от воспаления легких, мы с Эмелин почти все время были с ним одни и тоже ни минуты не спали целых два дня и две ночи. Это было в Ньюпорте, на наемных сиделок положиться страшно. Раз в отеле с ним случился припадок, и он вскочил и выбежал на галерею совсем раздетый, а дул такой ледяной ветер… Мы перепугались насмерть и кинулись за ним. И когда все эти леди и джентльмены увидели, что у него припадок, женщины все до единой разбежались по своим комнатам, а из мужчин хоть бы кто пальцем шевельнул, чтобы помочь нам, такие негодяи! Ну, и после этого целых десять дней его жизнь была на волоске; и когда он наконец оказался вне опасности, мы с Эмелин тут же слегли, до того измучились. Нет уж, не хотела бы я пережить такое еще раз… Бедняжка Франсуа! Которую ногу он сломал, миссис Орейе?

Миссис Орейе. Правую заднюю. Попрыгай, Франсуа дорогой, покажи дамам, как ужасно ты до сих пор хромаешь.

Франсуа заупрямился было, но его нежно уговаривали, осторожно спустили на пол, — и он вполне прилично попрыгал на трех ногах, поджимая правую заднюю. Все расчувствовались, даже Лора, — она почувствовала, что ее мутит. Девушка, выросшая в глуши, и подозревать не могла, что крохотная скулящая черная с рыжими подпалинами собачонка в красной вышитой попоне, во все время визита не слезавшая с колен миссис Орейе, — это и есть тот самый Франсуа, чьи страдания пробудили в ней столько сочувствия.

— Бедняжка! — сказала она. — Вы могли его лишиться!

Миссис Орейе. Ох, и не говорите, мисс Хокинс, умоляю вас! Мне от одной этой мысли дурно становится!

Лора. А Хильдебранд и Перси — они… они такие же?

Миссис Гэшли. Нет, в Хилли, как я понимаю, есть шотландская кровь.

Миссис Хиггинс. Перси той же породы, только он на два месяца и десять дней старше, и уши у него подрезаны. Его отец, Мартин Фаркьюэр Таппер, был слабого здоровья и умер молодым, но характер у него был прелестный. А мать Перси страдала болезнью сердца, но была очень кротка и послушна и притом замечательно ловила крыс[126].