Бриллиант Кон-и-Гута - Эразм Батенин

Он взял под руку Эрну и, когда она хотела опустить вуаль, мягко, но решительно вновь откинул ее.

— Я люблю вас…

Только это он сказал ей.

Она выпрямилась под его взглядом и шагами, которые приобрели твердость, подошла вместе с ним к столу.

Гарриман быстрым взглядом окинул спутницу Голоо, и улыбка удовольствия промелькнула на его лице.

Мэк-Кормик подходил к ней с протянутыми руками…

— Мне нужна ваша помощь, Голоо, — сказал Гарриман.

Голоо сделал вопросительное лицо.

— Здесь нет никакого тяжелого предмета, вроде молотка. Между тем, он мне нужен. Я вспомнил о вашем кулаке.

Раздался сдержанный смех.

Голоо обидчиво покосился на своего друга.

— Я говорю серьезно! Дело видите ли в том, что мне совершенно необходимо разбить этот камень. Можете ли вы это сделать?

— Нет, не могу, — отвечал досадливо Голоо.

— Попробуйте. Я уверен, что это вам удастся.

Голоо окинул взглядом камень и, взглянув на Эрну, пробормотал:

— Что они, издеваются надо мной, что ли?

— Я настоятельно прошу вас исполнить мою просьбу. Я прошу вас только ударить по камню.

Раздосадованный негр хватил с размаха своим кулаком по центру надписи и сморщился от боли. Но то, что он внезапно увидел, превозмогло ее.

Камень раскололся, словно яичная скорлупа. В сердце-вине его сверкал другой большой камень, переливаясь под светом лампы всеми цветами радуги…

— Полый камень пустыни! — воскликнул фон Вегерт.

— Бриллиант! — вскричал чей-то голос.

— Да, бриллиант Кон-и-Гута, — тихо проговорил Гарриман.

Бонзельс во все глаза глядел на это чудо природы.

— Но дайте же, наконец, нам объяснение! Как вы отгадали, что камень содержит этот драгоценный плод? — сказал он.

И Гарриман рассказал присутствующим про то, что натолкнуло его на догадку.

Он нашел в пещере, в правом ходе ее, те два камня с надписями, о которых говорит Авиценна. На одном из них стоял лишь выбитый знак, изображение стрелки: очевидно, это было указание направления. На другом не было никакого знака, никакой надписи, но он был расколот надвое, и в полой сердцевине его он нашел записку…

— Вот она!

И Гарриман протянул профессору Бонзельсу клочок пергамента, на котором четко вырисовывалось одно только слово:

Янаон.

— То же слово, которое значится на этикетке, приклеенной неизвестно кем к рокандскому камню?

— Совершенно верно, — ответил Гарриман.

— Следовательно, вы заключили по аналогии, что рокандский камень тоже полый?

— Да.

— Но как вы догадались, что в нем извека хранится рожденный тысячелетиями алмаз?

— Но ведь все мы знаем от профессора Вегерта, — от дяди Роберта, — добавил он, улыбаясь, — что полые камни пустыни, из которых солнце вытягивает влагу, часто являются вместилищем драгоценных камней.

— Только никто, кроме вас, не обратил на это внимания.

— Да. Это был мой маленький секрет от всех. Даже от вас, Голоо, хотя именно вы носили мне, ворча, — вы помните? — те расколотые камни, которые валялись в Кон-и-Гуте в таком множестве.

— Значит, местные жители занимались добыванием драгоценных камней?

— Надо думать, что так.

— Ну, Гарриман, вы сделали сегодня хорошую покупку, — заметил профессор Бонзельс.

— Я соглашаюсь с вами, — несколько смущенно проговорил Гарриман, — только потому, что я нашел сейчас своей покупке отличное применение.

Он смолк, глаза его смотрели на Эрну.

— Мне хотелось бы, чтобы мисс Энесли приняла от меня это, — Гарриман поднял обеими руками основание камня, на котором лежала сверкающая драгоценность, — в качестве моего свадебного подарка.

И он протянул ей на этом удивительном подносе вещий камень, к которому еще не прикасалась человеческая рука…

А. Палей. ЭРАЗМ БАТЕНИН

Не то в конце двадцатых, не то в начале тридцатых годов случилось мне беседовать с Е. Ф. Никитиной о библиографии научно-фантастической и приключенческой литературы. И тут, к слову пришлось, она предложила познакомить меня с Эразмом Батениным.

Мне были известны его роман «Бриллиант Ко-и-Нура»[1] и рассказ «Приз Эль-Мерта» в альманахе «На суше и на море» (М., «Молодая гвардия», 1928). Обе вещи приключенческие, с добротно построенными сюжетами, с неплохо очерченными персонажами, написаны ясным, выразительным языком. Автор безусловно обладал литературным дарованием. Подписывался он — Эразм Батени. Странный псевдоним: просто опущена последняя буква фамилии.

Позднее он объяснил мне причину происхождения этого псевдонима. Она оказалась очень оригинальной. Когда обложка романа была уже готова и надо было его переплести, кто-то не рассчитал и отрезал последнюю букву фамилии автора. И тут Батенин сказал: «Пусть останется так, это будет мой псевдоним».

Эразм Семенович принял меня приветливо. Это был плотный, невысокий, но стройный мужчина, немолодой, но моложавый. Он казался выше своего роста благодаря военной выправке. Жил он в старом одноэтажном особнячке в одном из переулков Арбата. Особняк целиком был предоставлен в его пользование, так как он занимал довольно крупную должность.

Выяснилось, что литературная работа для Батенина — своего рода любительское занятие. По профессии он был военный. До революции был полковником генерального штаба. После революции стал работать в Красной Армии. Работником он был вполне лояльным. Понять его психологию мне было нелегко. Как он откровенно объяснил мне, военная служба для него призвание, любимая работа, и ему не так важно, для кого ее выполнять, лишь бы хорошо выполнять. Не знаю, была ли это рисовка, но если и рисовка, то характерная. Я говорил ему, что считаю: убивать людей или способствовать убийству их — занятие несимпатичное само по себе и может быть оправдано только высокой целью завоевания свободы, защиты ее, защиты Отечества.

Батенин слушал меня внимательно и любезно, но равнодушно. Военное дело было для него и профессией, и призванием. Свои литературные произведения он откровенно признавал второстепенным занятием, а вот руководства по стрелковому делу писал с увлечением. Не помню точно, как называлась занимаемая им в ту пору должность — что-то вроде главного инспектора милиции по стрелковой части. Но это его не устраивало — он мечтал о строевой службе: «Дали бы мне полк где-нибудь на востоке, послали бы повоевать!» Военным делом он интересовался отнюдь не с какой-либо принципиальной точки зрения, а с узкопрофессиональной. Однажды он обронил такое замечание: «Если бы я был в Петрограде во время Февральской революции, не скажу, чтобы я совсем ее ликвидировал, но на несколько дней, во всяком случае, задержал бы».