Воспоминания - Альберт Шпеер

После ужина, на котором на этот раз присутствовал и Гитлер, совещание с Тодтом продолжилось. Последний освободился лишь поздно вечером, выглядел, после долгого и, по-видимому, нелегкого совещания, напряженным и очень усталым. Он казался просто подавленным. Мы посидели вместе несколько минут, он молча тянул бокал вина, ни словом не упоминая о причинах своего огорчения. Из вяло текущего разговора выяснилось, что Тодт на следующий день утром летит в Берлин и что в самолете есть одно свободное место. Он охотно согласился взять меня с собой, и я был рад избегнуть долгого железнодорожного пути. Мы договорились о времени вылета ранним утром, и д-р Тодт попрощался в надежде сколько-нибудь поспать.

Ко мне подошел адъютант Гитлера. Было около часа пополуночи, время в которое мы и в Берлине нередко обсуждали наши планы. Гитлер выглядел не менее переутомленным и расстроенным, чем Тодт. Обстановка его кабинета была подчеркнуто скупой; он не позволил себе здесь даже удобных мягких кресел. Мы заговорили о берлинском и нюрнбергском строительстве, и Гитлер как-то сразу приободрился, оживился. На его землистом лице появились краски. В конце беседы он попросил меня поделиться моими южно-русскими впечатлениями и, заинтересованно подбрасывая вопросы, помогал мне. Трудности восстановительных работ на железнодорожном транспорте, снежные бураны, непонятное поведение русских танков, товарищеские посиделки с их горестными песнями — все это постепенно выливалось из меня. При упоминании песен он насторожился и осведомился об их содержании. Я вынул из кармана подаренную мне брошюрку с текстами. Я видел в этих песнях вполне понятное выражение общей депрессивной ситуации. Гитлер же моментально углядел в них сознательную и злокозненную вражескую работу. Он почувствовал, что мой рассказ выводит его прямо на след. Много позднее после войны, я слышал, что лицо, ответственное за издание песенника, предстало перед военным трибуналом.

Этот эпизод очень показателен для постоянной подозрительности Гитлера. Старательно избегая правды, он полагал, что способен делать важные выводы из таких вот частных наблюдений. Поэтому он всегда охотно расспрашивал нижестоящих, даже если у них заведомо не могло быть широкого угла зрения. Подобная подозрительность, лишь отчасти оправданная, была у Гитлера прямо-таки в крови, она окрашивала многое, вплоть до мелочей, в его поведении. Здесь был, вне всякого сомнения, один из корней его отрыва от событий и настроений на фронте, потому что его окружение по возможности не позволяло пробиться нежелательной информации.

Когда часа в три утра я доложил Гитлеру о своем убытии в Берлин, то я все же отказался от самолета Тодта, который должен был вылететь через пять часов (2). Я слишком устал и сначала хотел выспаться. В маленькой спальне я размышлял, а кто из окружения Гитлера не делал этого после двухчасовой, с глазу на глаз, беседы ?), какое впечатление у него осталось от меня. Я был доволен: я снова уверился в том, что удастся возвести вместе с ним задуманные постройки, в чем я уже подчас сомневался перед лицом положения на фронтах. В эту ночь мы снова воплотили в жизнь наши планы минувших дней, еще раз взвинтились до галлюцинаторного оптимизма.

Утром меня разбудил телефон. Д-р Брандт возбужденно доложил: «Доктор Тодт только что погиб в авиационной катастрофе.» С этой минуты все для меня переменилось.

За последние годы мое отношение к д-ру Тодту стало намного теснее. В его лице я потерял старшего вдумчивого коллегу. Нас многое объединяло: оба мы происходили из состоятельных буржуазных семей, были земляками из Бадена и оба получили высшее техническое образование. Мы оба любили природу, жизнь в крестьянских домах, прогулки на лыжах, нас объединяла и сильная нелюбовь к Борману. Тодт рассорился с ним уже из-за одного того, что партсекретарь Гитлера своим дорожным строительством изуродовал весь ландшафт вокруг Оберзальцберга. Частенько мы с женой бывали у него в гостях. Тодты жили в маленьком, скромном доме, чуть в сторону от озера Хинтерзее в берхтесгаденской местности. Никто из тамошних жителей не подозревал, что это знаменитый дорожно-строительный инженер и создатель автобанов.

Д-р Тодт был одним из немногих скромных, ненавязчивых людей в правительстве, человеком, на которого всегда можно было положиться, от которого невозможно было ожидать интриг. С характерным для него сочетанием тонкокожести и трезвости, столь частым именно среди инженерной интеллигенции, он с трудом вписывался в руководящий слой национал-социалистского государства. Он вел одинокий, уединенный образ жизни, без личных контактов с партийными кругами. Даже к трапезам у Гитлера он появлялся чрезвычайно редко, хотя ему там всегда были рады. Именно его сдержанность придавала ему особый авторитет; куда бы он ни пришел, он всегда оказывался в центре всеобщего внимания. Даже Гитлер демонстрировал ему и его деятельности свое высочайшее уважение, доходившее до обожания, тогда как Тодт сохранял по отношению к нему личную независимость, оставаясь, конечно, лояльным партейгеноссе из первой когорты.

В январе 1941 г., когда у меня возникли трудности с Борманом и Гисслером, Тодт написал мне необычно откровенное письмо, в котором проглядывалось разочарование методами работы национал-социалистских руководящих кругов: «Возможно, мой опыт и горькие разочарования, вынесенные из общения с людьми, с которыми, собственно, следовало бы тесно сотрудничать, позволили бы Вам взглянуть на Ваши неприятности как на преходящие и, возможно, Вам внутренне могла бы помочь точка зрения, к которой я постепенно пробился: а именно, что в столь великих делах… любая активность вызывает и противодействие; всякий, кто не сидит сложа руки, сталкивается со своими соперниками и, к сожалению, со своими противниками. Но это происходит не потому, что люди просто хотят враждовать друг с другом, а потому, что в основе всего этого лежат поставленные перед ними задачи и обстоятельства, вынуждающие других людей занимать иные позиции. Возможно, что Вы еще в юные годы сумели избрать лучший путь, т.е. все это стряхнуть с себя, тогда как я с этим мучаюсь» (3).

В столовой ставки за завтраком оживленно обсуждалось, кто мог бы наследовать Тодту. Все сходились на том, что его не заменишь: ведь д-р Тодт занимал сразу посты трех министров. В ранге министра он был начальником всего дорожного стороительства, начальником всех водных путей рек и мелиоративных сооружений, а также всех электростанций и кроме того — личным уполномоченным Гитлера, министром по производству вооружений и боеприпасов. В рамках четырехлетнего плана Геринга он возглавлял строительную отрасль и сверх того создал Организацию Тодт, которая возвела Западный вал, строила на побережье Атлантики базы-бункеры для подводных лодок, да еще — и дороги в оккупированных странах — от Северной Норвегии до Южной Франции и России.

Таким образом Тодт сосредоточил в последние годы жизни в своих руках важнейшие технические программы. Поначалу еще сохраняя видимость различных ведомств, его создание представляло собой будущее министерство по делам техники, тем более, что в партии он возглавлял главный отдел техники и одновременно еще и председательствовал в головном объединении всех технических объединений и союзов.

Уже в первые часы после гибели Тодта мне стало ясно, что на меня падает какая-то из важных областей всеобъемлющих задач Тодта. Потому как еще весной 1939 г. во время одной из своих поездок к Западному валу Гитлер заметил вскользь, что, если с Тодтом что случится, то он подумывает о передаче мне его задач по строительству. Позднее, летом 1940 г., Гитлер официально принял меня в своем кабинете в рейхсканцелярии и поведал мне, что Тодт перегружен. Поэтому он решил передать мне все строительные программы, включая и строительство на побережье Атлантики. Тогда мне удалось убедить Гитлера, что будет лучше, если строительство и вооружение останутся в одних руках, поскольку они тесно связаны друг с другом. Гитлер к этому вопросу не возвращался, а я ни с кем не поделился. Это предложение могло не только чувствительно задеть Тодта, но и повредить его престижу (4).

Поэтому я был подготовлен к поручению такого рода, когда примерно в час дня меня пригласили к Гитлеру. Выражение лица его шеф-адъютанта Шауба было особо многозначительно. Гитлер принял меня, в отличие от вчерашнего вечера, официально как фюрер Империи. Стоя, серьезно и протокольно он принял мои соболезнования, ответил на них немногими словами, а затем произнес напрямик: «Господин Шпеер, я назначаю Вас преемником министра Тодта во всех его должностях.» Я был ошарашен. Он уже протянул мне руку и хотел отпустить меня. Я подумал, что он неточно выразился и ответил, что приложу все усилия для того, чтобы заменить д-ра Тодта в его обязанностях по строительству. «Нет, во всех его должностях, включая и вооружение.» -"Но ведь я ничего не понимаю…,"— вставил я. «Я верю, что Вы потянете, — перебил меня Гитлер, — кроме того, у меня никого другого нет! Немедленно свяжитесь с министерством и принимайтесь за дело!» — «Тогда, мой фюрер, Вы должны облечь это в форму приказа, потому что я не могу поручиться, что я справлюсь с этой задачей.» Гитлер отдал краткий приказ, выслушанный мной молча.