Воспоминания - Альберт Шпеер

Уже приглашение Гитлера само по себе должно было дать почувствовать всем посвященным в прежнее соотношение сил, что я получил более сильную позицию, чем та, которую мой предшественник когда-либо имел.

Теперь Гитлер должен был выполнить свое обещание. Он в своем кабинете предложил мне кратко проинформировать его о совещании, затем попросил меня оставить его на несколько минут одного, так как ему надо сделать заметки. Затем он вместе со мной прошел в зал заседаний кабинета и сразу же взял слово.

Гитлер говорил около часа. Он пространно порассуждал о задачах военного сектора экономики, подчеркнул, насколько важно увеличение объемов производства вооружений, упомянул о ценных кадрах, которые следует активизировать в промышленности и с удивительной открытостью коснулся конфликта с Герингом: "Этот человек не может в рамках четырехлетнего плана разглядеть «промышленность вооружения». Необходимо, — так продолжал Гитлер, — вычленить эти задачи из четырехлетнего плана и передать мне. Да, посты даются, но посты и берутся, это случается. Мощности для наращивания продукции налицо, но много просто халатности. В тюрьме Функ мне рассказал, что во время Нюрнбергского процесса Геринг затребовал из архива это заявление Гитлера, равносильное смещению, чтобы отвергнуть обвинения в использовании принудительного труда.

Гитлер осторожно обошел проблему единой инстанции для всей промышленности вооружений: он говорил о вооружении армии и военно-морского флота, сознательно исключая ВВС. Я бы также поостерегся отстаивать перед ним иную точку зрения, так как речь шла бы при этом о политическом решении, и по порядкам этой системы это повело бы только к путанице. Гитлер завершил свою речь обращением к присутствующим: сначала он расписал мои организационные достижения в строительстве ( что вряд ли могло убедить участников совещания ), охарактеризовал мою новую деятельность как личную жертву ( что в этом кругу перед лицом критической обстановки на фронте казалось, наверное, естественным ) и выразил надежду, что я при решении поставленных задач буду везде встречать не только поддержку, но и спортивно-честное отношение: «Ведите себя по отношению к нему как джентельмены!»— слова необычные для Гитлера. Что же касается собственно моих задач, то тут он не высказался со всей определенностью, а для меня это было даже и к лучшему.

Так Гитлер еще никогда не вводил нового министра в должность. И в менее авторитарной системе подобный дебют означал бы неоценимую помощь. В нашем же государстве последствия были просто поразительными, даже для меня самого. Длительное время я двигался в своего рода пустом пространстве, не встречая ни малейшего противодействия и мог практически делать все, что считал необходимым.

Функ, который вместе со мной провожал Гитлера в его апартаменты в Рейхсканцелярии, по дороге растроганно и клятвенно обещал предоставить все в мое распоряжение и оказать любую помощь. И он сдержал свое обещание, если не принимать во внимание незначительные исключения.

Борман и я постояли, беседуя уже о пустяках, еще несколько минут с Гитлером в его жилой комнате. Прежде чем удалиться в свои верхние помещения, он еще раз дал мне совет по возможности более полно использовать возможности промышленности, потому что именно там я найду ценнейшие силы. Мысль эта была для меня не нова, потому что Гитлер и до этого часто подчеркивал, что крупные задачи лучше всего решаются непосредственно экономикой, а министерская бюрократия, против которой у него были предубеждения, только сковывает ее инициативу. Я воспользовался удобным случаем в присутствии Бормана заверить его, что я собираюсь добиваться выполнения своих задач главным образом, привлекая специалистов из промышленности. Но для этого необходимо, чтобы партийная принадлежность не была бы предварительным условием, потому что, как известно, очень многие из них далеки от партии. Гитлер согласился, поручил Борману учесть мое пожелание. И, в самом деле, по крайней мере до покушения 20 июля 1944 г. мое министерство было избавлено от неприятных проверок партканцелярии Бормана.

Вечером того же дня я договорился с Мильхом, который пообещал мне перейти от завистливого соперничества между производством вооружения для ВВС и армии, которым до сих пор определялись отношения «вооруженцев» ВВС к вооружению армии и ВМФ. Именно в первые месяцы мне были важны его советы, из этого вскоре выросла сердечная дружба, длящаяся до сего дня.

Глава 15

Организованная импровизация

До совещания в моем министерстве оставалось пять дней, до него я должен был сформулировать свои представления. Как ни странно это может показаться: самое главное, принципиальное мне было ясно. С самого первого дня я, как лунатик, брел по направлении к системе, которая только и могла обеспечить успех в производстве вооружений. Впрочем, как уже говорилось, еще во время моей двухлетней работы на вооружения удалось заглянуть снизу «во многие принципиальные недостатки, которые я не увидел бы сверху» (1).

Я разработал организационный план, вертикальные линиикоторого изображали готовую продукцию — танки, самолеты или подлодки, т.е. вооружения всех трех родов войск вермахта. Вертикальные столбы были опоясаны многочисленными кольцами, каждое из которых должно было изображать определенный контингент поставок, необходимых для всех орудий, танков, самолетов и иных видов вооружения. Здесь, в этих кружках и я представлял себе сведенными воедино производство, например, кованых изделий или подшипников или электротехнического оборудования. Профессиональное мышление в трех измерениях подтолкнуло меня к изображению этой новой организационной схемы в объеме и перспективе.

В бывшем зале заседаний Академии искусств снова встретились ведущие фигуры военной промышленности и управленческих инстанций, ответственных за вооружение. После моего часового доклада моя схема была принята к сведению без каких-либо дискуссий. Не было также возражений и против полномочий единого руководства производством вооружений. Это закрепляло требования совещания 13 февраля и замыкало его на моей персоне. Я даже осмелился предложить присутствующим пустить по кругу для подписи мое заявление — весьма необычная процедура во взаимоотношениях Имперских ведомств.

Впечатление от речи Гитлера было, однако, еще достаточно свежо. Первым о своей полной поддержке моего предложения заявил Мильх и не раздумывая долго, подписал испрашиваемые мною полномочия. У остальных участников совещания возникли оговорки формального характера, которые Мильх, тем не менее, используя свой авторитет, быстро развеял. Только представитель военно-морских сил генерал-адмирал Витцель упорствовал до последнего и дал свое согласие только условно.

На следующий день, 19 февраля, я вместе с фельдмаршалом Мильхом, генералом Томасом и генералом Ольбрихтом, представлявшим генерал-полковника Фромма, отправился в ставку фюрера, чтобы изложить Гитлеру мои организационные планы и доложить ему о положительном ходе совещания. Гитлер был согласен со всем.

Сразу же после моего возвращения Геринг потребовал меня к себе, в свой охотничий замок Каринхалл, удаленный более, чем на семьдесят километров к северу от Берлина, в шорфхайдской пустоши. После того, как Геринг в 1935 г. увидел новую резиденцию Гитлера «Бергхоф», он распорядился возвести вокруг своего старого, скромного охотничьего дома замок, по размерам превосходящий новостройку Гитлера. Со столь же огромной главной жилой комнатой, только с еще большим раздвижным окном. Гитлер тогда расстроился, из-за такого размаха. Однако, его архитектор нашел способ как обратить во благо тягу Геринга к роскоши: без долгих слов было решено, что Каринхалль будет одновременно и ставкой рейхсмаршала.

Из-за вызовов к Герингу всегда терялся полноценный рабочий день. И на этот раз я мог, прибыв после долгой езды своевременно, к 11 часам, еще битый час рассматривать картины и гобелены в геринговской гостиной. В отличие от Гитлера Геринг был в вопросах пунктуальности более, чем вельможен. Наконец, он спустился по лестнице из своих личных покоев второго этажа в развевающемся зеленом бархатном халате, романтично и картинно. Наши приветствия прозвучали довольно холодно. Мелкими шагами он впереди нас направился в свой зал-кабинет и занял место за гигантским письменным столом. Я скромно опустился напротив. Геринг был в высшей мере раздражен, горько посетовал, что я его не пригласил на заседание в зале кабинета министров и протянул мне подготовленное его министериаль-директором по четырехлетнему плану Эрихом Нойманом через стол заключение о юридических последствиях возникшего по моей инициативе документа. С проворностью, которой я при его грузности никогда в нем не предполагал, он вскочил возмущенно на ноги и, потеряв от возмущения контроль над собой, начал бегать туда-сюда по огромному помещению. Все его уполномоченные — бесхарактерные трусы. Поставив свои подписи, они навеки попали в подчинение ко мне, и это — даже не спросив его! Мне невозможно было вставить и словечко, что в данной ситуации я почитал за благо. Косвенно его горькие упреки адресовались и мне, однако то, что он не посмел сделать мне упрек в некорректном поведении, намеком говорило об ослаблении его позиции. Подобное выхолащивание своей власти он не потерпит, — заявил он в заключение. Он немедленно отправится к Гитлеру и сложит с себя должность «уполномоченного по четырехлетнему плану» ( 2).