Во весь голос (сборник) - Владимир Маяковский

                                  Теперь вспоминаю.

Мысль растёт.

                          Не справлюсь я с нею.

Назад!

            Вода не выпустит плот.

Видней и видней…

                                     Ясней и яснее…

Теперь неизбежно…

                                      Он будет!

                                                        Он вот!!!

Человек из-за 7-ми лет

Волны устои стальные моют.

Недвижный,

                        страшный,

                                             упёршись в бока

столицы,

                 в отчаяньи созданной мною,

стоит

          на своих стоэтажных быках.

Небо воздушными скрепами вышил.

Из вод феерией стали восстал.

Глаза подымаю выше,

                                          выше…

Вон!

         Вон —

                     опершись о перила моста́?..

Прости, Нева!

                           Не прощает,

                                                  гонит.

Сжалься!

                 Не сжалился бешеный бег.

Он!

Он —

           у небес в воспалённом фоне,

прикрученный мною, стоит человек.

Стоит.

            Разметал изросшие волосы.

Я уши лаплю.

                          Напрасные мнёшь!

Я слышу

                 мой,

                         мой собственный голос.

Мне лапы дырявит голоса нож.

Мой собственный голос —

                                                    он молит,

                                                                      он просится:

– Владимир!

                         Остановись!

                                                Не покинь!

Зачем ты тогда не позволил мне

                                                             броситься?

С размаху сердце разбить о быки?

Семь лет я стою.

                               Я смотрю в эти воды,

к перилам прикручен канатами строк.

Семь лет с меня глаз эти воды не сводят.

Когда ж,

                когда ж избавления срок?

Ты, может, к ихней примазался касте?

Целуешь?

                  Ешь?

                           Отпускаешь брюшко́?

Сам

        в ихний быт,

                                в их семейное счастье

наме́реваешься пролезть петушком?!

Не думай! —

                       Рука наклоняется вниз его.

Грозится

                сухой

                          в подмостную кручу.

– Не думай бежать!

                                      Это я

                                                вызвал.

Найду.

             Загоню.

                            Доконаю.

                                               Замучу!

Там,

        в городе,

                         праздник.

                                            Я слышу гром его.

Так что ж!

                   Скажи, чтоб явились они.

Постановленье неси исполкомово.

Му́ку мою конфискуй,

                                            отмени.

Пока

          по этой

                         по Невской

                                               по глуби

спаситель-любовь

                                   не придёт ко мне,

скитайся ж и ты,

                                и тебя не полюбят.

Греби!

            Тони меж домовьих камней! —

Спасите!

Стой, подушка!

                              Напрасное тщенье.

Лапой гребу —

                            плохое весло.

Мост сжимается.

                                 Невским течением

меня несло,

                       несло и несло.

Уже я далёко.

                          Я, может быть, за́ день.

За де́нь

               от тени моей с моста.

Но гром его голоса гонится сзади.

В погоне угроз паруса распластал.

– Забыть задумал невский блеск?!

Её заменишь?!

                            Некем!

По гроб запомни переплеск,

плескавший в «Человеке». —

Начал кричать.

                             Разве это осилите?!

Буря басит —

не осилить вовек.

Спасите! Спасите! Спасите! Спасите!

Там

       на мосту

                       на Неве

                                      человек!

II

Ночь под Рождество

Фантастическая реальность

Бегут берега —

                            за видом вид.

Подо мной —

                          подушка-лёд.

Ветром ладожским гребень завит.

Летит

           льдышка-плот.

Спасите! – сигналю ракетой слов.

Падаю, качкой добитый.

Речка кончилась —

                                     море росло.

Океан —

                 большой до обиды.

Спасите!

                 Спасите!..

                                    Сто раз подряд

реву батареей пушечной.

Внизу

            подо мной

                                растёт квадрат,

остров растёт подушечный.

Замирает, замирает,

                                     замирает гул.

Глуше, глуше, глуше…

Никаких морей.

                               Я —

                                      на снегу.

Кругом —

                   вёрсты суши.

Суша – слово.

                            Снегами мокра.

Подкинут метельной банде я.

Что за земля?

                          Какой это край?

Грен-

           лап-

                    люб-ландия?

Боль были

Из облака вызрела лунная дынка,

стену́ постепенно в тени оттеня.

Парк Петровский.

                                   Бегу.

                                            Ходынка

за мной.

                Впереди Тверской простыня.

А-у-у-у!

               К Садовой аж выкинул «у»!

Оглоблей

                  или машиной,

но только

                   мордой

                                 аршин в снегу.

Пулей слова матершины.

«От нэпа ослеп?!

Для чего глаза впря́жены?!

Эй, ты!

              Мать твою разнэп!

Ряженый!»

Ах!

      Да ведь

я медведь.

Недоразуменье!

                               Надо —

                                              прохожим,

что я не медведь,

только вышел похожим.

Спаситель

Вон

       от заставы

                           идёт человечек.

За шагом шаг вырастает короткий.

Луна

          голову вправила в венчик.

Я уговорю,

                     чтоб сейчас же,

                                                  чтоб в лодке.

Это – спаситель!

                                 Вид Иисуса.

Спокойный и добрый,

                                           венчанный в луне.

Он ближе.

                   Лицо молодое безусо.

Совсем не Исус.

                               Нежней.

                                               Юней.

Он ближе стал,

                            он стал комсомольцем.

Без шапки и шубы.

                                    Обмотки и френч.

То сложит руки,

                               будто молится.

То машет,

                  будто на митинге речь.

Вата снег.

                  Мальчишка шёл по вате.

Вата в золоте —

                               чего уж пошловатей?!

Но такая грусть,

                               что стой

                                              и грустью ранься!

Расплывайся в процыганенном романсе.

Романс

Мальчик шёл, в закат глаза уставя.

Был закат непревзойдимо жёлт.

Даже снег желтел в Тверской заставе.

Ничего не видя, мальчик шёл.

Шёл,

вдруг

встал.

В шёлк

рук

сталь.

С час закат смотрел, глаза уставя,

за мальчишкой лёгшую кайму.

Снег хрустя разламывал суставы.

Для чего?

                  Зачем?

                               Кому?

Был вором-ветром мальчишка обыскан.

Попала ветру мальчишки записка.

Стал ветер Петровскому парку звонить:

– Прощайте…

                            Кончаю…

                                              Прошу не винить…

Ничего не поделаешь

До чего ж

на меня похож!

Ужас.

          Но надо ж!

                               Дёрнулся к луже.

Залитую курточку стягивать стал.

Ну что ж, товарищ!

                                     Тому ещё хуже —