Товарищи - Анатолий Калинин

Вокруг засмеялись.

На другом конце стола молодой полковник, изогнув короткую кирпично-красную шею, жаловался командующему Северной группой войск Масленникову:

— Я посоветовал ему все орудия стянуть к роще и ударить по шоссе, но он наотрез отказался. Почему? Я тоже спрашивал у него: почему? Он ответил, что… — полковник расстегнул воротник кителя, — достаточно уже послужил, чтобы выслушивать советы свежеиспеченных стратегов. Я попытался доказать ему, что атаковать село в лоб, по меньшей мере, бессмысленно, решало именно шоссе, но он повернулся ко мне спиной…

Масленников слушал, наклонив коротко остриженную голову. На губах его блуждала улыбка, говорившая, что ему давно известны и эти соперничество и ревность, вечный спор старого с молодым, привычного и устоявшегося с беспокойным, пугающим новизной.

В табачном дыму маячили разгоряченные лица, Милованов сидел по правую руку от Масленникова и беспрерывно доставал из портсигара папиросы, но не курил, а ломал их в пальцах, как стебли сухой травы. От двух выпитых стаканов кизлярского вина в голове слегка кружилось.

— Это же квасок, виноградное, сухое, — сидевший рядом член военного совета Фоминых еще подливал в его стакан из бутылки.

Глаза Милованова пробегали по освещенному задымленному залу, и настроение сидевших за столами людей теплыми токами передавалось ему, охватывая сердце. Хмель первого успеха под Владикавказом, незримо витавший над головами сидевших в зале и ходивших от стола к столу людей, пьянил их больше, чем вино, а сознание причастности к нему придавало их чувствам особый оттенок праздничности. Но еще больший блеск настроению сообщало сознание того, что, наконец, он наступил, этот долго ожидаемый момент, и теперь пришло время облегчить груз нравственной тяжести, лежавшей на плечах и пригибавшей к земле так, что нельзя было прямо взглянуть в глаза людям. «Пора», — передавалось в улыбках и взглядах, в словах и в движениях сидевших за столами офицеров и генералов и сновавших взад и вперед связных и оперативных дежурных.

— Теперь пойдем вперед, — перегнувшись за спиной Милованова, сказал молодой полковник, обнажая в улыбке белые крупные зубы.

— Главные известия надо ждать с Волги, — вполголоса бросил Масленникову член военного совета Фоминых. Масленников значительно взглянул на него. Тот, не мигая, открыто выдержал его взгляд.

Бесшумно входили и выходили адъютанты с тем обычным выражением на лицах, которое говорило, что это они, а не их начальники, имеют больше всего отношение к выигранному сражению.

— Под Пупыркиным, — повторил в дальнем углу стола седой генерал, тяжело откидывал на спинку стула свое тело и расстегнув китель, из под которого выглядывал угол белой сорочки.

— Гизель тоже не ахти какая столица, десятка два мазанок, а без него бы нам Владикавказа не уберечь, — подавшись через стол и сощуривая серые, казавшиеся в этот момент черными глаза, бросил сквозь шум Милованов.

Он сказал это негромко, но его услышали. Все оглянулись на него, сидевшего в самом углу зала в облаке дыма, — темнолицего и совсем молодого для генерала, с прищуренными глазами, затаившими черт знает какой блеск.

— Ну, Гизель, Гизель — совсем другое дело, — присмотревшись к этим глазам, сказал тучный генерал примирительным тоном.

— Туда немцы армию стянули, — подсказал молодой полковник.

Оробевший посыльный стоял на пороге с шифровкой в руке. Ближайший от двери генерал в расстегнутом кителе поманил его к себе пальцем.

— Кого тебе?

— Милованова, — перегибаясь и потрогав висевшую на боку кожаную сумку, сказал посыльный.

— А-а… — генерал небрежно указал рукой в угол.

Милованов вопросительно взглянул на остановившегося возле него посыльного и, взяв у него телеграмму, раз и другой пробежал ее глазами. В лице у него что-то дрогнуло.

— Не секрет? — заглядывая в телеграмму, поинтересовался Масленников.

Передавая ему голубоватый листок, Милованов наблюдал за выражением его лица. «Знает?» Он хотел спросить, но удержался по старой привычке ничего не спрашивать у начальства до того, пока оно само не сочтет нужным сказать. Масленников читал со скучающим видом. «Знает», — уверился Милованов.

Шифровка перешла к Фоминых и от него вернулась к Милованову.

— Разрешите ехать? — поднимаясь из-за стола, спросил Милованов.

— Да, поторопись, — Масленников протянул ему руку.

— Не по пословице, с бала на корабль получается, — сострил Фоминых.

В школьных сенях дежурный помог надеть шинель, распахнул дверь на крыльцо. Ослепила темнота. Застегивая шинель, Милованов постоял на крыльце, всматриваясь. На южной окраине неба, за полукругом обступивших станицу черных тополей, мягко светился горный хребет. Правее в небе смутно трепетали розовые зарева. Оттуда натекал плотный артиллерийский гул.

«Под Эльхотово», — определил Милованов.

Слева, снизу, приходил шум Терека, стесненного ущельем.

«Где воюем!» — уколола мысль.

— Зоя! — крикнул Милованов.

Черная «эмка», разбрызгивая грязь, отделилась от стоявших в отдалении машин и, очертив полукружье, круто развернулась у крыльца. Лязгнула дверца.

Садясь в машину и заворачивая внутрь полу брошенной на спинку сиденья черной лохматой бурки, Милованов спросил:

— Откуда ты себе такое странное имя добыл? Всем человек как человек, а зовут тебя, как барышню.

— Крестили Зиновием, а и семье звали Зоей, — охрипшим от сна голосом ответил шофер.

Дорога круто поднималась в горы, то прижимаясь к скалистой стене, то соскальзывая к самому обрыву и как будто все время заматываясь вокруг одной и той же вершины, которая ближе других выступала из ночи на светло-синем небе. Покачивало на рессорах. Милованов дремал, закутавшись в бурку. Проснулся оттого, что застыли ноги. Сквозь стекла внутрь кабины струился чистый, голубовато-белый свет вечных снегов, лежавших справа и слева от дороги. Зубчатый главный хребет был совсем рядом. Протяни руку — и достанешь..

— Крестовый перевал, — затормозив, сказал шофер. Милованов вышел из машины, разминая затекшие ноги.

Ночь опахнула сухим морозным воздухом. С тихим шорохом падал снег, вспыхивая и потоках света фар.

Внизу непроглядно простиралась ночь, и там где-то во мгле осталась черта фронта. Уже не слышно стало шума Терека, вдоль которого бежала она.

«Как живут за этой чертой люди? Не разуверились ли еще? Ждут?»

Тупо заныло сердце. «Здесь же реже воздух», — вспомнив, заключил Милованов. Быстрыми шагами пошел назад к машине.

Весь остаток дороги не сомкнул глаз. Справа над дорогой все время нависала громада Казбека, слева угадывался отвесный обрыв. Них ни снега кружились впереди машины.

В штаб фронта приехали утром. Адъютант с припухшим, покрытым тенью серой усталости лицом пошел доложить командующему фронтом. Мягкий темно-малиновый ковер скрадывал шаги. В приемной устойчиво держался запах табака и еще чего-то тонкого и пряного, чем пахнет только на Кавказе. Было еще рано, лишь один полковник в черной кубанке с белым верхом и в синем, откинутом на спину башлыке, должно быть, дожидаясь приема, дремал, уронив голову на подоконник.

За окном по светло-голубому небу пробегали табунки облаков, надвигаясь на вершины гор и как будто надламывая их. Казалось, вот-вот они рухнут.

Дверь в кабинет командующего фронтом была приоткрыта. Милованов слышал, как знакомый, хрипловатый голос сказал:

— Зови.

— Входите, — открывая дверь и сторонясь, сказал адъютант.

— Разрешите? — останавливаясь на пороге, спросил Милованов.

— Да, да, — нетерпеливо повторил командующий.

Он стоял спиной к двери и, зажав в руке большой, толстый карандаш, приподнимаясь на цыпочки всем своим большим, тяжелым туловищем, тянулся к карте, которой была завешена стена кабинета. По карте справа налево и сверху вниз бежала красная черта, изгибаясь, завязываясь в узлы и опять расправляясь, делая порой резкие скачки и повороты. Ее пересекали красные и синие стрелки; вся карта была испещрена этими стрелками, кружочками и флажками, которые горели на ней в лучах заливавшего стену утреннего солнца. На столе лежала другая карта, поменьше. Командующий отвернулся от стены и наклонился над ней. Кивком головы поманил к себе Милованова.

Милованов остановился сбоку, заглядывая через его плечо. Командующий был выше его, и Милованову надо было вытягивать шею, чтобы увидеть через его плечо карту. Приподнимаясь на носках, он скашивал глаза на спутанные седеющие волосы и бессонное отечное лицо с рыхлой кожей. На секунду вдруг представил себе этого человека совсем другим — с черными пушистыми усами, каким знал его в молодости в Первой конной.

Карандаш командующего бежал по карте, и Милованов неотступно следил за ним, ожидая, что он пробежит вдоль Терека до низовых станиц и здесь остановится. Но он отвесно поднялся вверх и, минуя желтые прикаспийские степи, обогнув Астрахань, круто скользнул по Волге влево до самой излучины, где она почти сходилась с дугой Дона. Здесь бег карандаша оборвался, но ненадолго.