В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще один немаловажный факт, который Форин Оффис не сбрасывал со счетов, оценивая возможность болгарской оккупации Константинополя, заключался в специфике внешней политики Софии и ее периодического тяготения в сторону Австро-Венгрии. Э. Гошен выражал озабоченность в связи с частыми посещениями царем Фердинандом I Вены. Болгария и Австро-Венгрия, по замечанию британского посла в Германии, находились в куда лучших отношениях, чем даже Сербия могла себе вообразить, а потому в Берлине и Вене «особенно не будут возражать, если болгары плотно засядут в Константинополе»[856]. Естественно, доминирование в «Царьграде» Болгарии, которая в любой момент могла пойти на сближение с Центральными державами, рассматривалось Лондоном в качестве серьезного риска.
Перспектива болгарского присутствия в Константинополе со всей мощью поставила перед Россией «гамлетовский вопрос» ее внешней политики: захватывать Босфор или нет? С одной стороны, также как их иностранные коллеги, руководители морского и внешнеполитического ведомств разрабатывали план отправки в османскую столицу эскадры для защиты российских подданных. По просьбе морского министра, адмирала И.К. Григоровича император разрешил «командующему морскими силами Черного моря иметь непосредственное сношение с нашим послом в Турции для высылки неограниченного числа боевых судов или даже всей эскадры, когда в этом наступит надобность..»[857]. Иными словами, появился совершенно законный повод для дислокации российских военных кораблей в водах Босфора и Мраморного моря. С другой стороны, планировщикам на Неве предстояло определиться с методами осуществления амбициозного внешнеполитического замысла по захвату важнейшей для России коммуникационной артерии. В период Балканских войн и после их завершения предлагались различные проекты по обеспечению российских интересов в зоне Босфора: занятие Верхнего Босфора, проведение наземной операции по оккупации Константинополя и установление контроля над европейскими и малоазиатскими территориями, прилегающими к Проливам, возможность достижения компромисса с Турцией и великими державами по вопросу введения наиболее благоприятного для России режима Проливов. Однако в 1912–1913 гг., как и 18 лет назад, Петербургу пришлось повременить с захватом Босфора, т. к. для этого отсутствовали необходимые военно-морские силы, материальные ресурсы и логистическая инфраструктура. В этой связи Сазонов в своем докладе Николаю II от 13 ноября 1913 г. указывал на неотложную задачу укрепления черноморского флота и строительства стратегических железных дорог в кавказско-черноморском регионе[858].
В создавшейся ситуации российский МИД предпочитал сохранение власти слабой Турции над Константинополем, Проливами и примыкающими к ним территориями, в том числе над Адрианополем[859]. Это побуждало Петербург искать новые пути выстраивания отношений с Портой: на данном этапе желание помешать установлению «чужого» владычества над Босфором и Дарданеллами сближало интересы России и Турции. С.Д. Сазонов делал ставку на то, что опасность, исходившая от Болгарии, могла бы помочь преодолеть укоренившееся в османских правящих кругах недоверие к России и заставить их обратиться за помощью к Петербургу, располагавшему рычагами воздействия на эту славянскую страну[860]. В этом духе Сазонов заявил турецкому послу Турхан-паше о том, что проблему болгарского наступления на Константинополь следовало урегулировать в двустороннем порядке, т. е. силами России и Османской империи[861]. В какой-то степени этот шаг Сазонова мог быть расценен как попытка возродить Ункяр-Искелесийский договор 1833 г. Ее успех, несомненно, способствовал бы смещению баланса сил на глобальном уровне в пользу империи Романовых.
В Стамбуле, по-видимому, не существовало однозначной оценки возможных действий России в отношении Проливов. С одной стороны, она традиционно воспринималась османской элитой как заклятый враг исламской империи, под эгидой которого выковывался Балканский союз, враг, готовый в любой момент нанести удар[862]. С другой стороны, признавалось, что «Россия недовольна успехами болгар, которые слишком приблизились к Константинополю»[863].
В отличие от своих партнеров по Антанте, Франция полагала, что удерживать Болгарию от занятия Константинополя было недальновидно, поскольку это оттолкнуло бы ее в лагерь Тройственного союза. Кроме того, в Париже небезосновательно прогнозировали противодействие других великих держав оккупации Россией турецкой столицы[864].
Для Лондона первостепенную значимость представлял не только факт перехода Константинополя под иностранный контроль, но уход оттуда турок и его влияние на ситуацию в азиатских провинциях Османской империи. Прогнозировалось, что падение военного авторитета Турции спровоцирует брожение неспокойных элементов в Азии, главным образом арабов и курдов. Однако данное обстоятельство не вызывало чрезмерно серьезных опасений британского истеблишмента, поскольку, как констатировалось, среди народов, населявших азиатские владения султана, отсутствовали какая-либо организация и сплоченность[865]. В гораздо большей степени Лондон беспокоило неизбежное соперничество великих держав за «осколки» Османской империи в Азии. Так, Никольсон называл основной причиной возможной европейской войны не комплекс проблем, связанных с бывшими балканскими территориями Турции, а борьбу за азиатское «наследство» султана[866]. Эта точка зрения заместителя статс-секретаря по иностранным делам была очень симптоматичной, поскольку наглядно иллюстрировала расстановку приоритетов в британской политике. Лондон рассматривал ситуацию на Балканах через призму своих ближневосточных интересов.
В Англии полагали, что скорейшее заключение болгаро-турецкого мирного договора позволило бы устранить вероятность обострения азиатской проблемы, но для этого болгарам требовалось нанести сокрушительное поражение туркам, т. е. захватить Адрианополь[867]. Как позже вспоминал болгарский посланник в Лондоне М. Маджаров, британские политики убеждали болгар в необходимости «запугать» Европу и Порту возможностью их вступления в Константинополь, чтобы заставить турок скорее заключить мир[868]. Естественно, болгарское руководство воспринимало подобные заявления британских официальных лиц (не говоря уже о Балканском комитете) как санкцию на радикальные меры, которые могли не являться таковыми в действительности.
Однако, как показали события Первой балканской войны, мир оказался на грани общеевропейского конфликта не из-за древней столицы византийских императоров и сменивших их османских султанов, а из-за захолустных городков на сербо-албанской и черногорско-албанской границе. Лондон выделял два аспекта в противостоянии Австро-Венгрии и славянских королевств: региональный и международный.
Еще до развертывания активных боевых действий на полуострове Берхтольд в своей речи перед венгерскими делегатами заявил, что интересы Австро-Венгрии на Балканах носили жизненно важный характер, и она была «полна решимости защищать их при любых обстоятельствах»[869]. Своими словами австро-венгерский министр иностранных дел ясно дал понять как балканским государствам, так и великим державам, что Дунайская монархия не допустит политико-территориальных изменений в регионе (своей сфере влияния) без ее на то согласия. Неожиданные успехи сербской армии (взятие Ускюба, Призрена, Монастира), а также оккупация ею в конце ноября 1912 г. Дураццо и других городов албанского побережья спровоцировали военные приготовления со стороны Австро-Венгрии. Утверждение Сербии на Адриатике, как отмечал Картрайт, было несовместимо с интересами Двуединой монархии[870]. Таким образом, Вена оказалась на перепутье. Одним из возможных вариантов ее поведения являлась атака на
