В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем не менее Лондон фактически самоустранился и «переложил» на Петербург все трудности, связанные с созданием Балканского союза. Выбирая такую линию поведения, Англия руководствовалась не столько проблемами региона, сколько соображениями глобального порядка: местом Балканского полуострова во внешнеполитической стратегии России. Британские аналитики, признавая заинтересованность Российской империи в данном регионе в силу причин исторического и цивилизационного характера, отмечали, что ее практические интересы распространялись далеко за его границы (англичан тревожила активизация политики России в Азии и очередное обострение англо-русских противоречий в Персии). В Лондоне полагали, что снижение ценности Балкан в шкале внешнеполитических приоритетов Петербурга[803] повышало вероятность достижения нового австро-русского взаимопонимания по балканским вопросам[804]. В этот период высокопоставленные чиновники Форин Оффис считали крайне нежелательным сближение между Веной и Петербургом. Причем под «сближением» подразумевалось не позитивное взаимодействие России и Австро-Венгрии в случае возникновения кризисной ситуации на Балканах (скорее, оно даже приветствовалось), а озвученная эрцгерцогом Францем Фердинандом возможность восстановления Союза трех императоров[805]. Естественно, активная вовлеченность России в создание блока балканских государств не способствовала потеплению австро-русских отношений.
И, наконец, стремление балканских игроков к сближению свидетельствовало о появлении в регионе третьего центра силы, помимо России и Австро-Венгрии[806]. Это отвечало интересам Лондона, поскольку в регионе устанавливалось выгодное для него силовое равновесие: Дунайской монархии противостоял блок балканских государств, который была вынуждена поддерживать Россия, руководствовавшаяся представлениями о своей «великой миссии» на Балканах.
§ 2. Первая балканская война: полифония малых стран как вызов для великих держав. Роль Лондона в урегулировании конфликта на Балканах
Период 1912–1914 гг. ознаменовался серьезными тактическими подвижками во внешнеполитическом курсе Великобритании, что, несомненно, отразилось на выработке ее балканской политики. В зарубежной и современной отечественной историографии этот краткий отрезок времени принято называть «англо-германской разрядкой»[807].
На взгляд ряда высокопоставленных чиновников Форин Оффис (Э. Грея, его личного секретаря У. Тиррелла), а также членов кабинета (военного министра Р. Холдена и некоторых министров, представлявших радикальное крыло Либеральной партии) сближение с Германией и поддержание Тройственного согласия не являлись взаимоисключающими явлениями. Осуществление такой «многоплановой» политики во многом становилось возможным благодаря своеобразному пониманию британским истеблишментом природы Антанты. Как писал в январе 1911 г. Э. Кроу, один из наиболее последовательных приверженцев Тройственного согласия: «…фундаментальным фактом, конечно, является то, что Антанта это не союз… Поскольку Антанта представляет собой не что иное, как направление, общий взгляд на политику, который разделяют два правительства, но который может быть или стать столь расплывчатым, что лишится всякого содержания»[808]. Такая «эластичность» Антанты, отсутствие фиксированных обязательств между партнерами придавали гибкость британской внешнеполитической стратегии. В свете этого сотрудничество с державами Драйбунда воспринималось руководителями британской дипломатии как совершенно естественная внешнеполитическая практика.
Потепление отношений с Берлином рассматривалось Лондоном не как самоцель, а как способ создания благоприятного для Британии международного климата. Одной из первых попыток Англии достичь взаимопонимания с Германией по ряду принципиальных вопросов явилась так называемая «миссия Холдена». В феврале 1912 г. британский военный министр с неофициальным визитом посетил Берлин, где провел консультации с высшим руководством Германской империи. В ходе этих встреч обсуждалась возможность заключения англо-германского соглашения о нейтралитете и сокращении морских вооружений. Хотя сторонам не удалось прийти к компромиссу, все же нельзя оценивать поездку Холдена как безрезультатную: она послужила толчком к англо-германским дискуссиям по колониальным вопросам, в том числе о судьбе португальских колоний[809]. Кроме того, был дан старт переговорам по животрепещущей проблеме строительства Багдадской железной дороги, которые в 1914 г. завершились подписанием серии соглашений между британскими и германскими финансовыми группами, а также между правительствами двух стран. В соответствии с этими договоренностями Общество Багдадской железной дороги отказывалось от строительства участка от Басры до Персидского залива, а также от сооружения порта в Персидском заливе. В свою очередь Англия обязывалась не чинить препятствий строительству Багдадской магистрали и не мешать участию британского капитала в этом предприятии[810].
Однако провал попыток хотя бы временно «заморозить» англ о-германское морское соперничество, необходимость передислокации британского военно-морского флота в Северное море, угроза доминирования в Средиземном море флотов держав Тройственного союза (Италии и Австро-Венгрии) поставили перед английским правительством вопрос о перекладывании на Францию ответственности по обеспечению преобладания Антанты в Средиземноморье. Таким образом, безопасность морских коммуникаций, жизненно важных для Британской империи, ставилась в зависимость от успешных действий французского военно-морского флота. В ходе переговоров 1912–1913 гг. Лондону и Парижу удалось достичь договоренности, в соответствии с которой в случае войны Англии и Франции с Драйбундом французский флот проводил операции в Средиземном море, а британский – отвечал за защиту Ла-Манша и атлантического побережья Франции[811].
Во время проведения англо-французских консультаций адмиралтейством просчитывались возможные выгоды и ущерб от вывода британских военных судов из Средиземноморья. В мае 1912 г. в процессе обсуждения КИО вопроса о присутствии британского флота в этом регионе была затронута проблема его воздействия на внешнеполитический курс Османской империи. Турция, как отмечалось, будучи слабой восточной страной, проводила политику лавирования между великими державами и игры на их противоречиях. Между тем влияние Британии в Константинополе непосредственно определялось ее доминирующими позициями в Средиземноморье. Отзыв оттуда английского флота означал окончательное попадание Турции в орбиту германской политики, что в свою очередь позволяло Порте рассчитывать на «возвращение» Египта[812]. Колебание внешнеполитического курса Османской империи заставляло Уайтхолл вновь и вновь возвращаться к проблеме турецкого (и в целом внешнего) вторжения в Египет. Главная сложность состояла в том, что английский гарнизон на берегах Нила был не в состоянии самостоятельно противостоять агрессии извне, тогда как в случае блокирования кораблями враждебных держав Средиземного моря подкрепление английским войскам могло прийти только со стороны Индии. Британская администрация опасалась широко задействовать местные войска в Нижнем Египте, которые могла привести в волнение перспектива войны против единоверцев-турок, что угрожало внутреннему спокойствию провинции[813]. В условиях, когда Британия не располагала достаточными силами для обороны Египта, а влияние Турции на мусульман, находившихся под британской властью, было велико, Лондон пытался избежать очередного обострения Восточного вопроса, в том числе его балканского аспекта.
Неудачи в войне с Италией и проводимая младотурками политика «оттоманизации» способствовали ухудшению внутриполитического положения Османской империи. Возобновившееся в 1912 г. восстание албанских племен, серия взрывов в македонских вилайетах, организованная комитаджами и спровоцировавшая преследования со стороны турок местного христианского населения, инцидент в Беране[814] и резня в Кочанах[815] послужили прологом к балканскому кризису 1912–1913 гг.
Реакцией великих держав на волнения в Албании и Македонии стало
