В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И если для Софии вмешательство Двуединой монархии и установление ее контроля над турецкими провинциями, в первую очередь над стратегически важным портом Салоники, означало потерю Македонии, но не угрозу безопасности государства, то для Белграда это было равнозначно катастрофе. При таком ходе событий незамедлительно последовало бы введение войск Австро-Венгрии в Нови-Пазарский санджак, что сделало бы Сербию практически полностью окруженной Габсбургской империей. Так, донесения сербских дипломатов были полны информацией о возможных провокациях со стороны австро-венгерских агентов[772].
Не меньшую обеспокоенность сербской политической элиты вызывали действия черногорского короля Николая I, оказывавшего разностороннюю поддержку албанскому национальному движению в приграничных районах. Он вел свою собственную игру и рассчитывал на включение сопредельных албанских территорий в состав королевства, а для этого ему было необходимо заручиться согласием Двуединой монархии. Король Николай даже предлагал Вене заключить наступательно-оборонительный союз[773]. Примечательно, что британские дипломаты среди остальных балканских государств считали именно Черногорию с ее непредсказуемым внешнеполитическим курсом самым деструктивным элементом, угрожавшим миру в Европе[774]. При столь неблагоприятной расстановке сил в регионе союз с Болгарией и поиск с ней компромисса по македонскому вопросу представляли для Сербии жизненно важный интерес.
Импульсом для Софии к сближению с Белградом явились турецко-румынские переговоры о заключении военной конвенции. Слухи о Бухарестском соглашении сделали положение Фердинанда Кобургского внутри страны довольно шатким: оппоненты обвиняли царя в том, что его недальновидные действия привели к политической изоляции Болгарии в регионе[775].
Британских дипломатов, пристально следивших за образованием Балканского союза, прежде всего волновала позиция России, чье мнение имело определяющее значение для Сербии и Болгарии. Между тем обозначившиеся тенденции в политике Петербурга вызывали серьезную озабоченность у сербского и болгарского руководства. Во-первых, речь шла о состоявшемся в октябре 1910 г. Потсдамском свидании Николая II и Вильгельма II. Сербы рассматривали это событие как шаг к восстановлению Союза трех императоров[776]. Подобная перспектива казалась Белграду настоящим кошмаром, поскольку лишила бы его покровительства великой северной империи перед лицом Дунайской монархии. Кроме того, сербское правительство, помня об австро-русской Антанте 1897 г. и событиях, предшествовавших Боснийскому кризису, опасалось очередной сделки Вены и Петербурга. Согласованность действий балканских государств, по мнению М. Миловановича, совмещавшего в тот период должности министра иностранных дел и премьер-министра Сербии, снижала риск вмешательства великих держав в дела региона[777]. Во-вторых, активность русского посла в Константинополе в вопросе достижения двустороннего русско-турецкого соглашения по поводу Проливов наталкивала на мысль, что Петербург был готов гарантировать Порте территориальную целостность ее владений[778]. Решение проблемы беспрепятственного прохода русских военных кораблей через Босфор и Дарданеллы посредством достижения компромисса с турецким правительством представлялось Петербургу настолько желательным, что некоторые высокопоставленные чиновники внешнеполитического ведомства России даже рассматривали возможность вхождения Турции в союз балканских государств[779]. Применительно к болгарским интересам это означало отказаться от идеи присоединения Македонии в обозримом будущем.
Вполне уместно предположить, что в Лондоне разделяли озабоченность сербов и болгар в связи с политикой России, а также ее стремлением включить в будущую «балканскую федерацию» Турцию, поскольку, обеспечив статус-кво на полуострове, Порта располагала бы «всеми своими военными силами для защиты других частей империи»[780]. Таким образом, интересам Британии, с одной стороны, и местных государств – с другой, соответствовал такой проект создания Балканского союза, который предусматривал бы активную вовлеченность Петербурга в дела полуострова и лишал бы Турцию стратегического перевеса в регионе.
Начавшиеся в 1911 г. переговоры между сербскими и болгарскими политиками о заключении союза в буквальном смысле вынудили русское правительство встать «во главе» этого процесса. Ключевой фигурой в проводившихся совещаниях и консультациях по поводу разработки сербо-болгарской военной конвенции и текста договора о распределении сфер влияния в Македонии был русский посланник в Белграде Н.Г. Гартвиг. Без его совета, как отмечал британский коллега Гартвига Дж. Уайтхэд, «не принималось ни одно решение ни во внутренней, ни во внешней политике Сербии»[781]. Он был известен как убежденный славянофил, по многим вопросам действовавший вразрез с официальной точкой зрения Петербурга, что, как показали дальнейшие события, лишало цельности внешнеполитический курс России на Балканах.
Переговоры между сербами и болгарами были полны внутреннего драматизма, что обусловливалось двумя обстоятельствами. Во-первых, Сербия и Болгария, соглашаясь с антитурецкой направленностью военной конвенции, расходились во взглядах на главный источник угрозы для их национальной безопасности. Белград, в отличие от Софии, волновала антиавстрийская ориентированность договора[782]. Во-вторых, переговоры не раз заходили в тупик из-за многочисленных споров и разногласий относительно принципов раздела Македонии на сферы влияния, а также конкретных территориальных деталей. Как точно подметил русский посланник в Софии А.В. Неклюдов, сербы и болгары «ожесточенно спорили из-за каждой возвышенности, каждой деревни и каждого ручья»[783]. В конце концов монархами и премьер-министрами двух стран были подписаны союзный договор и секретное приложение о распределении сфер влияния в Македонии. Сербия признавала за Болгарией территории к востоку от Родопских гор и р. Струмы, а Болгария за Сербией – земли на север и на запад от горы Шар-Планина. Вопрос о будущем территорий («спорной зоны») между Шар-Планиной, Родопом и Охридским озером выносился на арбитраж русского царя[784]. В мае 1912 года была заключена сербо-болгарская военная конвенция. Так, обе стороны обязывались прийти на выручку друг другу в случае нападения Румынии на одну из них; Болгария обещала выслать на помощь Сербии войска, если Австро-Венгрия атакует Сербию или вторгнется в Нови-Пазарский санджак. Были детально оговорены статьи, касающиеся вступления союзников в войну против Турции и ведения против нее совместных боевых действий[785].
29 мая союзный договор был заключен между Болгарией и Грецией[786]. Немалая заслуга в достижении компромисса между Афинами и Софией принадлежала специальному корреспонденту «Таймс» на Балканах Дж. Ваучеру, который состоял в дружеских отношениях с болгарским и греческим премьер-министрами, И.Е. Гешовым и Э. Венизелосом[787]. Кроме того, содействие политическим деятелям двух стран в обмене информацией и соблюдении конфиденциальности оказал венский корреспондент «Таймс» Г.У. Стид[788]. Последней к блоку балканских государств примкнула Черногория.
До османских дипломатов в европейских и балканских столицах доходили слухи о намечавшемся сближении малых государств региона на почве заключения антитурецкого пакта. «Вся работа (т. е. переговоры о создании Балканского союза – О. А.), – как констатировал первый секретарь османской миссии в Белграде Г. Норадунджьян, – велась втихомолку и за кулисами»[789]. В связи с этим некоторые турецкие дипломаты, как, например, посол в Вене А. Мавройени-бей, в своих донесениях в Константинополь ставили ребром
