В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон

И Петербург, и Лондон тщательно следили за ходом сербо-турецких переговоров о союзе. Подобная перспектива не вызывала восторгов у Форин Оффис. Это объяснялось тем, что проектируемая сербо-черногорско-турецкая коалиция, помимо антиавстрийского, имела явно антиболгарский окрас, тогда как Уайтхолл считал Болгарию ключевым элементом любого союза, создаваемого на Балканах. Именно по этой причине руководители Форин Оффис настоятельно отговаривали Порту от заключения «компрометирующего союза» с Сербией, от которой «было мало проку в критический момент»[757].

Анализируя расстановку сил на полуострове, Бьюкенен отмечал, что если вспыхнет война между Сербией, Черногорией и Турцией с одной стороны и Австро-Венгрией с другой, то именно от позиции Болгарии будет зависеть исход противостояния[758]. Британские дипломаты констатировали, что болгары с опаской и нескрываемым раздражением смотрели на сербо-турецкие переговоры[759]. Они открыто заявляли о своей ориентации на Австро-Венгрию в случае заключения союза между Турцией и Сербией[760].

По мнению чиновников Форин Оффис, наличие соглашения между Двуединой монархией и Болгарией могло привести не только к ревизии статус-кво в регионе, но и к трансформации всего политического пространства на Балканах. Так, в распоряжении Л. Малле оказалась сугубо конфиденциальная информация о намечавшемся разделе Сербии между Австро-Венгрией и Болгарией[761]. Этот факт подтверждался и германскими дипломатами. По данным германского статс-секретарь по иностранным делам барона Ф. фон Шёна, в Вене планировали ликвидировать Сербию (это «революционное гнездо») и распределить ее территорию между Австро-Венгрией и Болгарией, получив тем самым «соседнее государство с четкой этнографической границей»[762], т. е. разрешив югославянский вопрос посредством уничтожения сербской государственности.

При таком раскладе Лондон считал в высшей степени необходимым подготовить почву для сближения между Белградом и Софией. Однако существовали серьезные противоречия, препятствовавшие заключению сербо-болгарского соглашения: прежде всего, речь шла о пресловутом македонском вопросе. Так, сербы объясняли отказ Болгарии присоединиться к предполагаемому сербо-турецкому союзу нежеланием Софии связывать себя какими-либо обязательствами в отношении Македонии[763]. В свою очередь болгарское правительство обусловливало достижение взаимопонимания с Белградом отказом последнего от притязаний на европейские вилайеты султана[764].

Сотрудничество с Петербургом в вопросе создания балканской федерации являлось характерной чертой политики Форин Оффис в регионе. Уайтхолл стремился использовать огромное влияние России в славянском мире для выстраивания регионального блока на Балканах. Так, Никольсон высоко оценил состоявшийся в апреле 1909 г. съезд славянских организаций, в итоговой резолюции которой утверждался курс на поддержку англо-франко-русской Антанты[765].

По мере стабилизации ситуации в регионе вопрос о балканском союзе отошел на второй план. На этапе 1909–1911 гг. Лондон и Петербург полагали, что трудности, связанные с формированием подобной коалиции, перевешивали практическую пользу от этого предприятия. Такая позиция русских и британских дипломатов была продиктована двумя важными соображениями. Во-первых, им казались непреодолимой пропастью исторические противоречия между Сербией и Болгарией в Македонии. Во-вторых, создание балканского блока напрямую затрагивало судьбу турецких провинций в Юго-Восточной Европе; вновь вставал вопрос об отношении Османской империи к этому блоку: будет ли она частью его или же он будет направлен против нее. В тот период ни Англия, ни Россия не могли однозначно ответить на этот вопрос.

Часть российских дипломатов, причем тех, кто непосредственно работал на Балканах, скорее негативно относилась к разговорам о разграничении Македонии и заключению между Болгарией и Сербией военно-политического союза. Бывший русский консул в Призрене и Митровице С. Тухолка называл все предложения о разделе Македонии и Старой Сербии, включая Нови-Пазарский санджак, «недопустимыми и опасными как для России, так и балканских государств». Он мотивировал свою точку зрения существовавшими в тот период региональными и международными реалиями. В первую очередь он указывал на неспособность Белграда и Софии договориться даже о распределении сфер пропаганды и влияния в Македонии, не говоря уже о территориальном размежевании. Кроме того, по мнению Тухолки, любой намек на раздел европейских провинций Турции повлек бы за собой переориентацию последней на Австро-Венгрию и Германию. И, наконец, как точно подметил российский представитель, прежде чем делить Македонию, надо было ее сначала отвоевать у Османской империи[766].

В российском МИДе отмечали поливариантность развития событий в Турции. В этот период не исключалась возможность благотворного влияния конституционного режима на обновление политического устройства Османской империи, причем ставка делалась на ее дальнейшую децентрализацию. Применительно к Македонии и Албании это означало дробление их территорий на мелкие округа (с целью избежать смешения населения), в рамках которых осуществлялось бы самоуправление, особенно в церковных и школьных делах. В случае нереализуемости этого проекта Тухолка предлагал нейтрализацию Македонии, превращение ее в автономию, организованную по федеративному принципу, под контролем великих держав, где главная роль отводилась Англии, которая в силу своей отдаленности и незаинтересованности внушала доверие местным жителям[767]. Несмотря на всю новизну плана Тухолки, он страдал большим изъяном: расчетом на то, что Турция будет развиваться по пути, начертанному «Ахрар», который фактически был обескровлен во время контрреволюции 1909 г. Вместе с тем этот проект продемонстрировал факт того, что русские дипломаты на Балканах воспринимали своих английских коллег в качестве партнеров.

На момент конца 1909–1910 гг. усилия русской дипломатии, по крайней мере главы внешнеполитического ведомства, были направлены на то, чтобы по возможности избежать осложнений между балканскими государствами из-за македонского вопроса. Так, А.П. Извольский советовал М. Миловановичу и Н. Пашичу не обращаться к болгарскому правительству с конкретными предложениями по Македонии, ограничившись более или менее эластичными формулировками, которые в будущем позволили бы Софии и Белграду прийти к соглашению[768].

В русских дипломатических кругах широкое распространение получило мнение о том, что Турция лишится своих европейских владений не в силу внутренних движений (ее скорый распад не предвиделся), а под внешними ударами. Основной вопрос, как отмечал русский посол в Париже А.И. Нелидов, состоял в том, кто эту силу будет олицетворять: Австро-Венгрия или Болгария[769]. Во многом созвучную точку зрения высказывали британские дипломатические представители, полагавшие, что македонский вопрос, это «яблоко раздора» для молодых балканских государств, мог быть разрешен только с победой Болгарии и присоединением к ней европейских провинций Османской империи[770].

Развитие политической обстановки в регионе и на международной арене способствовало сближению Белграда и Софии. Необходимо подчеркнуть, что именно активизация деятельности Вены на Балканах: ее участие в переговорах о заключении турецко-румынской военной конвенции, поддержка албанского движения и македонских четников, проект создания автономной проавстрийской Албании – послужила толчком к изменению политической конфигурации балканских государств. Среди факторов, непосредственно способствовавших перегруппировке сил в регионе, следует назвать начавшуюся осенью 1911 г. итало-турецкую войну, которая в случае перенесения военных действий на