Поветлужье - Андрей Архипов

Воевода несколько мгновений смотрел вдаль, ничего не видя, а потом, встряхнув головой, стал заканчивать свой рассказ:

– И раньше мы с ним неразлейвода были, а после того Петр совсем ко мне прилип. И слов никаких не говорит, а токмо по нему видно, что куда я, туда и он. Разве что дети могут его на другой путь подвигнуть.

Несколько минут над собравшимися стояла тишина, которую, казалось, можно было потрогать руками. Клонившееся к верхушкам деревьев солнце стало окрашивать багрянцем нижние раскудрявившиеся облака над лесом, у коновязи всхрапнул в очередной раз оказавшийся там дежурным Буян. Наконец у колодца раздались звонкие голоса домохозяек, в очередной раз упоминавших неугомонного Фаддея, и их смех слегка разрушил смутные печальные образы давно минувших деяний, навеянные рассказом Трофима.

– Ну и как ты отнесешься к тому, чтобы Петр службу внутреннюю вел? – прервал молчание Иван.

– Доверяю я ему, как себе, теперь и ты, надеюсь, к тому же придешь, – ответил воевода. – Токмо обскажи осмысленнее – что делать ему надобно?

– Это у нас называлось внутренними делами и контрразведкой, – попытался сформулировать мысль полусотник. – Слово «внутренние» указывает на то, что именно к своим проблемам силу приложить надобно. Или к корыстным людям, или к тем, кто разбоем занимается на землях наших. Охрана и покой поселений к этому же относится. Практически все, кроме суда, да и то схваченный разбойный люд ему же сторожить. Тут смешивать власти не надо, вред будет. А контрразведка – то противоположное разведке. В той что-то выведывать надо, а в этой…

– Скрывать надобно? – ухмыльнулся Радимир.

– Нет, не давать чужим выведывальщикам у нас жить вольготно. Только к такому делу призвание нужно, поэтому и спрашивал, потянет ли Петр, – изогнул бровь Иван.

– Спросим, а согласится, да не получится, – так другого поставим. Петр на мое слово не обидится, сам уже должен понимать, – уверенно ответил воевода. – А то, что в помощь мне надо кого выделить, так то верное дело. Если дальше расти будем, то не справлюсь я в одиночку без помощников.

– Главное, власти эти под одно крыло брать не надо – каждый за свое отвечать должен. Суд – за справедливость, внутренняя сила – за порядок, внешняя – за защиту от врагов, умные люди да старейшины – за законы, печать, хм-м… это те, кто книги будет печатать…

– Это как? – удивился Радимир. – От руки пишут, а не печатью какой, ту токмо для указов разных князь ставит как знак свой.

– А вот так же и печатать можно, – отвлекся Иван. – Вырезается много буковок, набирается из них одна страница, другая, третья. Макают их в чернила да на лист бумажный, как ту же печать, и ставят. Сразу много листов напечатать можно.

– От какое дело, – загорелись глаза у Радимира. – Об этом мы с тобою потом потолкуем.

– Поговорим, а как же, зима впереди долгая, – кивнул полусотник. – Так вот, у многих должна быть возможность сказать свое посредством этих букв печатных. Продадутся многие, чтобы не свое слово, а чужое донести, да почти все, считай. Будут говорить за того, кто больше заплатит, но без печати все равно нельзя. Один да найдется тот, кто правду донесет до людей. И на эту власть над мыслями людей тоже замахиваться нельзя. А только помогать тем, кто слово правдивое несет, даже если обидное слово это будет для Петра того же.

– Мыслишь, Петр под себя грести будет на службе своей? – нахмурился Трофим. – Зря я тебе сказывал историю его, втуне все пропало.

– Да нет, Трофим Игнатьич, не пропало, – возразил Иван. – Не только о Петре я, но и о тебе. Нельзя тебе вмешиваться, к примеру, в дела тех, кто законы вершит, только отвергнуть их указы можешь. И в дела суда стараться не лезть. Зато и положительная сторона в этом есть: коситься на тебя никто не будет за свершения их. А вот силой всей распоряжаться… это будет именно твоя первая задача. Да и не о тебе даже я говорю, а о будущих поколениях. Мало ли кто захочет все к рукам прибрать и творить, что ему вздумается. А от того кровушка льется ой как. Те же князья…

– Нишкни, Иван! – стукнул клюкой Радимир. – То Божья власть! Не смей!

– И я тебе про это говорил, – многозначительно произнес воевода. – Успокой язык свой, до добра он тебя не доведет. А насчет власти так скажу: я и не суюсь в мирские дела. Иначе, окромя суеты и замятни, не будет ничего.

– Так это я только при вас язык свой распускаю, – согласно развел руки в стороны Иван, но продолжил гнуть свое. – А по поводу… Божьей власти одно скажу, Радимир: от бога власть в усобицах не бьется. Вот Мономах сидит сейчас крепко, и дай бог ему еще править так многие лета. И то распри меж князей идут. А вот придет после него слабый правитель – и что?

Радимир на этот раз ничего не ответил – видимо, полусотник затронул какие-то его потаенные мысли, – только покряхтел и задумчиво положил подбородок на свою клюку, оголовье которой было причудливо вырезано в виде бурого медведя, чуть приподнимающегося на задних лапах.

– И еще одну власть я забыл, Трофим Игнатьич, – повернулся уже к воеводе полусотник. – Местную. Когда князь под себя все гребет, то ему самому от этого худо становится. Ставленники его многое разворовывают да под себя берут. А местная власть – это как община наша. Все в ее распоряжении должно быть, кроме богатств рудных, да еще чего особо ценного. А ты, воевода, только налог с нее брать должен, да не все серебро и медь, что та соберет, а лишь меньшую от всего часть. Половину самое большее. Именно часть, а остальное этой властью должно тратиться на людишек своих. Мосты да дороги должны на те монеты строиться, ремесла развиваться, а не к себе в карман главой местной власти класться напрямую или через подрядчиков знакомых. Оттого община богаче будет, и тех же налогов больше получишь. И суд она вести может на основе своих законов и традиций, не дергать попусту тебя. А за такой властью пригляд с двух сторон будет. Со стороны общины и с твоей стороны. Только ставленник твой должен не вмешиваться в дела старосты, а проверять лишь, честно ли тот дела ведет. Много я еще могу сказать, и не все так хорошо сделать получится сразу, как я тут баял вам, да… никто из нас пока не готов к такому разговору. Да и не факт, что надо все организовывать именно так, как я вам говорю. Давайте лучше о хорошем, – улыбнулся Иван.

– И чего же ты доброго нам приготовил? – поглядел с сомнением на него Радимир.

– Да вот привыкнуть никак не могу, что поселение ваше вы весью величаете, а новое место называете новой весью. А отяки, так те вообще верхним, средним да нижним гуртом свои селения кличут. Как бы названия им придумать?

– О! То дело, – цокнул языком воевода. – Токмо на названиях мы не сошлись поначалу, да и весь была одна – от чего отличать ее? Надумал, поди, что?

– Ну… предложить хочу. А уж далее на сходе решайте. – Иван лучился довольством, будто предложение его было поважнее дел, им свершенных. А может, и так – все-таки названия эти, возможно, останутся с людьми навсегда, унося с собой в даль веков частицу его души. – Эту весь Переяславкой назвать. Вроде по делу и старое место напоминает. А новую весь – Сосновкой. Уж больно сосновый бор там красивый, посмотришь вдаль – лес прозрачный, чистый от кустарника, сердце замирает, когда солнечный луч тебе в глаз светит сквозь хвою, и небо такое синее-синее на фоне зеленых иголок… Ну, это… расчувствовался я, конечно. Железное болото же предлагаю просто Болотным прозывать. Нечего для противников наших слово «железо» называть попусту. Пусть не знают до поры, какие дела у нас тут твориться будут. Как вам такой расклад?

– А что? Добрые названия, а для нашей веси и вовсе памятное, – огладил свою бороду воевода. – Старое-то не прижилось. Неклюдовкой главная весь общины прозывалась. По Неклюду, ее основавшему.

– Вынесем до суда на сход, – согласился Радимир. – А отяцкие для нас как назовешь?

– Да не дело без них-то, – засомневался Иван. – Будут от их общин люди на суде – так и спросим, да и наши отяки с Сосновки слово скажут, тем более что нижний гурт все одно за нами остался. Уж его как-то обзовем.

– А детишки как, ожили ли опосля тягот своих? – поинтересовался Радимир. – Остальных-то лекарь не пускает, вон гонит, со знахаркой отяцкой закрылся и таинства над сборами травяными творят. И мне дюже непонятное отвечает. С тобой же словом нет-нет да перемолвится.

– Тимка оклемается, это Вячеслав точно сказал… – Иван поморщился от нахлынувших воспоминаний. – Крови он много потерял, ребра поломаны, но молодость свое взяла, а заражения крови, ну… той же огневицы, нет. Спасла его Радка. Приходить в сознание начал понемногу. Травами его поят, навар мясной давать начали, дай бог, поправится. А вот с девчушкой худо пока. Знахарка ее первым делом в баню отвела, хоть и вырывалась она, да смотрела ее там долго. Вячеслав ей все травы подносил да советы какие-то давал. Не было насилия над ней – то ли не смог Слепень на ушкуе при всех, то ли оставил как сладкое на вечер: шли они с низовьев часа три-четыре всего. Однако избил крепко.