Солнечная сторона улицы - Леонид Сергеев

Посельчане почтительно относились к природе, для них срубить дерево означало то же самое, что убить живое существо. А к животным они относились уважительно. Не только к оленям и собакам — основным помощникам, но и к хищникам.

Я оказался в том поселке случайно, пролетом. Наш «кукурузник» приземлился, чтобы выгрузить почту и дозаправиться горючим. Пока выгружали посылки, связки писем, самолет окружили оленеводы, олени, собаки. Летчик, угостив оленеводов сигаретами, расписывал вид тайги сверху, при этом крепко ругал нефтяников, которые по его словам «уродуют тайгу».

— Странные люди, — буркнул стоящий рядом со мной высокий, прямой парень с бородой. — Говорят о возвышенном и употребляют крепкие ругательства. Как не понимают — комья грязи убивают красоту. На сто процентов.

Я полностью согласился с парнем и спросил:

— Ты, художник? Такое мог сказать только художник.

— Нет, — усмехнулся парень. — Позвольте скромно вставить — я всего лишь почтальон. Вот сейчас заберу письма и в путь-дорожку по стойбищам.

— Ты, наверняка, родился художником, — продолжал я, — просто до сих пор не знаешь об этом.

— Сильно сказано, — засмеялся парень, — но позвольте тихо заметить, не умею даже кисть держать, — он протянул руку:

— Виктор Чердаков.

Я пожал его руку, тоже назвался и добавил:

— И в твоей фамилии явно просматривается художественное, ведь художники по преимуществу творят на чердаках.

— Удачно, в смысле формулировки, но вот мое художество, — Виктор начал складывать связки писем в сумки. — Под Новый год такие художественные открытки бывают! Дети пишут Деду Морозу насчет подарков. Адрес — лес. В наших местах дети считают, что Баба-Яга и Черт бывают только в сказках, а Снежная Королева и Дед Мороз существуют на самом деле… И мы с Тишкой тоже так считаем, — Виктор позвал белую дворняжку, которая до этого крутилась около летчика. У пса был теплый, контактный взгляд, он широко улыбался, высунув язык, но подбежав к Виктору, сосредоточенно застыл, в ожидании чего-то важного; улыбка с его морды исчезла, взгляд стал серьезным. И вдруг Виктор без всякой церемонии навьючил на собаку две сумки с письмами и перевязал их ремнями.

— И Тишка носит? — удивился я.

— Он в основном и носит. И страшно гордится своей работой… Часто бегает в одиночку. А я только помогаю ему, когда есть посылки. Летом пешком, зимой на оленях. А Тишка круглогодично на своих четырех. Вот такое художество!.. В городе собака, как и жена, нужна для того, чтоб было с кем поругаться, отвести душу. А здесь собака работяга на сто процентов. Ее и называют нежно — «собачка». И кормят в первую очередь, прежде, чем сами садятся за стол.

На этот раз из самолета выгрузили несколько посылок и перед дорогой Виктор пригласил меня к себе «на чаек». За чаем неторопливо, размеренно, взвешивая каждое слово, он рассказал о Тишке. Это был блестящий рассказ. За давностью времени я не помню колоритные (художественные) слова Виктора, поэтому передам историю Тишки в своем изложении.

…Вообще-то в тех местах в почете были лайки — самые выносливые собаки, но по поселку шастало несколько и беспородных, «Крайне-Задунайских», как их в шутку окрестили. Тишку сняли весной с льдины, плывущей по реке, как он попал на нее — неизвестно. Первое время у него был одичавший, ошалело-затравленный вид; он не позволял себя гладить, скалился на местных собак. Но вскоре оттаял, на его морде появилась робкая улыбка. Он оказался простосердечный, стеснительный, даже застенчивый. Стало ясно — его необщительность была напускной, он просто умело скрывал неуверенность в себе.

Чем дальше, тем больше проявлялся Тишкин золотой характер. Он бродил по поселку, ласкался к каждому встречному, всем хотел угодить — был безгранично услужлив. В его душе всегда имелось место для радости. А радовался он зажигательно, от переизбытка чувств подпрыгивал, звонко лаял.

Как-то Тишка увязался за Виктором в поход до стойбища — просто так, от нечего делать, чтобы размять лапы. Вдвоем они прошли по бездорожью тридцать километров. Расстояния там огромны, хотя меж собой оленеводы говорят: «Здесь рядом, километров двадцать, не больше». Пройдешь этот путь и если смахнешь пот, оленеводы говорят: «Чтой-то ты сегодня не свежачок», что значит «плохо выглядишь» для такого ничтожного перехода.

Так вот, в первом совместном походе Тишка показал себя во всем блеске: на ровном участке ненавязчиво семенил за Виктором, но стоило появиться завалу или оврагу, тут же забегал вперед, обследовал препятствие и первым преодолевал его. При этом отгонял нахальных воронов, которые несколько раз летели над путниками и норовили клюнуть Виктора в кепку, а Тишку дернуть за хвост. А на любопытных сорок, сопровождавших путников, Тишка вообще не обращал внимания.

На полпути к стойбищу находился старый, наскоро смастряченный от непогоды, чум — промежуточный пункт, где путники легли передохнуть, и здесь Виктор впервые понял, что идти вдвоем — совсем не то, что топать одному. Было с кем поговорить.

Для начала Виктор, как опытный ходок, пичкал Тишку ценными советами — как легче переносить тяготы похода: поменьше пить воды, идти в тени деревьев, обходить низины с запахом гнили — там может оказаться топь, избегать пригорков на солнцепеке, где возможны полчища муравьев… Тишка внимал с интересом и время от времени кивал, в знак того, что почти все понял.

Когда показалось стойбище, Тишка вырвался вперед и с присущей ему радостью оповестил оленеводов о прибытии почтальона.

С того дня Тишка постоянно сопровождал Виктора. У них сложилась настоящая мужская дружба. Как наставник, Виктор изредка отпускал Тишке небрежную похвалу, но отчитывал за мельчайший промах. И Тишка не обижался. В самом деле чего обижаться! Ведь похвала нужна слабым, сильным не мешает критика, наоборот — упорней работают, самосовершенствуются.

Тишка работал очень упорно, с большим душевным подъемом, высунув от усердия язык. Он шел в поход, словно доблестный боец на войну. У него было редкое качество — когда поход складывался удачно и Виктор шел, насвистывая веселый мотив, Тишка оставался в тени, ничем не обозначая свое присутствие, но стоило Виктору загрустить или, чего доброго, остановиться в раздумье, скажем, перед ручьем, взбухшим от грозы и превратившимся в бурный поток, тут же подскакивал и как бы вопрошал: «Могу ли чем помочь? На меня можешь рассчитывать!» А зимой в метель Тишка не раз просто-напросто выручал Виктора — отыскивал тропу.

В одно прекрасное утро, когда «кукурузник» привез слишком много почты, Виктор подумал: «А почему бы и Тишке не потаскать письма?» Сшил из кожи две маленькие сумки и привязал их ремнями к бокам Тишки. Виктор думал, что Тишка заупрямится, будет препираться, что его придется приучать к необычной ноше, но талантливый Тишка сразу усек — ему выпала высокая честь; он воодушевился и с величайшей серьезностью стал таскать сумки по поселку, при этом спину прогнул, морду приподнял и на собак, которые разинули рты от удивления, посматривал с некоторым превосходством. Словом, в тот светлый и торжественный день Виктор набил сумки Тишки письмами, в свой — рюкзак уложил посылки и… с той поры по стойбищам уже ходили два почтальона.

Тишка относился к своим сумкам, как к священным предметам. Случалось, где-нибудь в зарослях, ремни расстегивались, Тишка сразу подавал клич — громко звал Виктора, чтобы тот поправил поклажу. А переходя вброд мелкие речки, старался не брызгать лапами, чтобы не замочить «свою почту».

В стойбищах почтальонов встречали как посланцев неба: обнимали, угощали жареным мясом, вареньем из морошки. Конечно, в эти минуты Виктор с Тишкой испытывали профессиональную радость от проделанной работы, несмотря на гудящие ноги и лапы. Этот сердечный прием давал им на обратный путь мощный заряд энергии.

Однажды Виктор заболел, две недели пролежал в постели, и почты накопилось — уйма. Тогда «старший почтальон» позвал «младшего»:

— Ну, Тишка, давай тащи один. Дорогу знаешь назубок. Не подведи! Покажи все, чего ты стоишь! — и привязал Тишке сумки.

Некоторое время Тишка топтался в нерешительности и дрожал от волнения, потом все-таки пошел, оглядываясь — никак не верил, что наступил самый ответственный момент в его жизни!

…— Из того похода он вернулся в ссадинах и кровоподтеках, с разорванным ухом, — вздохнул Виктор, — я представляю, сколько ему досталось. Ведь дело было весной, когда в лесу полно низин с затопленными деревьями, их надо обходить; так что Тишке приходилось до отказа напрягать силы… Похоже на него кто-то напал. Волки — вряд ли, здесь их мало. И если б они напали, от Тишки ничего не осталось бы. Судя по кровавым полосам на Тишкином боку, это был след лапы владыки леса — медведя. Косолапый вполне мог его хватануть, изголодавшись за зиму. Но Тишка увертливый и бегает прилично, с ним не так-то легко справиться… Вот такой он парень, — закончил рассказ Виктор.