Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2 - Джакомо Казанова

— Я уже имел честь заметить Вашему Величеству, что старый стиль отстаёт от нового на целых одиннадцать дней, и к концу века разница увеличится ещё на один. Как быть с ним?

— У меня всё предусмотрено. Погрешность составляет одиннадцать дней, что в точности соответствует числу, на которое ежегодно увеличивается эпакта. Ваше равноденствие считается 2 марта, а у нас 10-го, но здесь не помогут даже астрономы, ибо дата равноденствия отличается на день, два и даже три.

Я был поражён и подумал: “Это же целый астрономический трактат”, но всё-таки решился возразить:

— Нельзя не восхищаться учёностью Вашего Величества, однако как быть с праздником Нового Года?

— Я ожидала сего вопроса. Вы хотите сказать, что его не празднуют во время солнцестояния, как следовало бы. На мой взгляд, подобное возражение несостоятельно. Справедливость и политика вынуждают меня сохранить это небольшое несоответствие. Иначе меня сочтут за еретичку, которая отменяет установления Никейского Собора.

Не желая, естественно, оспаривать Никейский Собор, я ничего не ответил. По мере того, как императрица углублялась в рассуждения, моё восхищение первоначально увеличивалось, но через некоторое время я заметил, что она словно декламирует зазубренный урок, и восторгаться стоит лишь её памятью. Впрочем, она излагала свои мнения, полученные от многих суфлёров, с образцовой скромностью. Капризная от природы, Екатерина положила себе за правило всегда оставаться ровной в обращении. В то время, когда я видел императрицу, она была ещё молода, высокого роста, но её полнота уже приближалась к тучности. В остальном царица выделялась белизной кожи, благородным лицом и простыми манерами. Её мог счесть красивой лишь тот, для кого не существенны правильность и гармония черт. Я был до крайности тронут добротой Екатерины, которая порождала у всех окружавших ее столь необходимое монархам доверие, коего не смог, вследствие своей суровости, завоевать её сосед, прусский король. Исследуя жизнь сего государя, восхищаешься его великим мужеством, проявленным во время войн, но без помощи фортуны, немало ему способствовавшей, он никак не смог бы удержаться на троне. Фридрих слишком доверялся случаю. Он являл собой воплощение игрока, столь же азартного, сколь и умелого. Посмотрите теперь на историю Екатерины, и вы увидите, как мало она полагалась на громкие победы, а занималась воплощением преобразований, кои Европа до тех пор почитала неосуществимыми.

Императрица без устали говорила мне про календарь, но это ничем не помогало моим собственным делам. Я решил явиться к ней ещё раз, предполагая навести беседу на иные предметы. И вот я в Царском Селе. Заметив меня, она сделала знак приблизиться и сказала:

— Кстати, я забыла спросить, остались ли у вас какие-нибудь возражения против моей реформы?

— Я могу лишь ответить Вашему Величеству, что сам основоположник признавал у себя небольшую ошибку, но её малость позволяет не вносить никаких поправок в течение восьми или девяти тысяч лет.

— Мои вычисления согласуются с вашими, и папа Григорий VII напрасно упомянул об ошибке — законодатель не должен показывать свои слабости. Смешно подумать, если бы он не упразднил високосный год в конце каждого столетия, через пятьдесят тысяч лет человечество имело бы на год больше, а праздник Нового Года приходился бы десять-двенадцать тысяч раз на летние дни! Наследник Св.Петра нашёл в приверженцах своей церкви уступчивость, которую вряд ли встретил бы здесь среди всеобщего почитания обычаев старины.

— У меня нет ни малейших сомнений, что перед желанием Вашего Величества падают все преграды.

— Я хотела бы разделять ваше мнение, но представьте сокрушение моего духовенства, если бы я убрала из календаря сотню святых, имена коих приходятся на последние одиннадцать дней. Другое дело у вас, католиков, когда каждый день посвящен только одному святому, вместо наших десяти-двенадцати. А кроме того, заметьте, самые древние государства упорно придерживаются своих первоначальных установлений. И я отнюдь не осуждаю обычай вашей страны праздновать начало года 1 марта — это лишь указывает на её древность. Говорят, будто у вас не принято разделять двадцать четыре часа на две части?

— Да, день у нас считают от начала ночи.

— Какая странность! Мне бы это показалось до крайности неудобным.

— Да позволит мне Ваше Величество считать сей обычай предпочтительнее вашего. Нам нет надобности палить из пушки, дабы оповещать о закате солнца.

После сей учёной беседы она поговорила со мной ещё о других венецианских обычаях, в том числе азартных играх и лотерее.

— Мне предлагали учредить лотерею в моём государстве. Я согласилась, но лишь при условии, чтобы ставка не была выше одного рубля и не разоряла тем самым бедняков, кои, не понимая хитростей игры, могут понапрасну обольститься лёгкостью выигрыша.

Таков был последний разговор, которым удостоила меня Великая Екатерина.

Если мои записки хоть немного заинтересуют читателя, он, несомненно, пожелает узнать, каким образом избавился я от Заиры, начинавшей уже утомлять меня.

История сего расставания, которое не повлекло никакой трагической сцены, как можно было того опасаться, получила своё начало в том происшествии, о каковом я намереваюсь теперь рассказать.

Нетрудно догадаться, что Заира могла лишиться моей привязанности лишь из-за появления другой женщины. Вот как это случилось.

Однажды в Санкт-Петербурге я отправился во Французскую Комедию и, сидя один в большой ложе, скучал от всего, происходившего на сцене. Вдруг заметил я в одной из задних лож необыкновенно красивую даму, рядом с которой никого не было. Оказия показалась мне соблазнительной, я вошёл в ложу и заговорил. Мы стали рассуждать о пьесе и игре актёров, беседа сделалась оживлённой, причём дама безупречно говорила по-французски — явление чрезвычайно редкое среди русских, и на моё о том замечание было сказано:

— Я парижанка, и меня знают под именем Вальвиль.

— Пока мне не приходилось ещё рукоплескать вам на сцене.

— Оно и не удивительно, я здесь не более месяца и выступала лишь один раз в “Любовной страсти”.

— Как Агнесса?

— Нет, в роли субретки.

— Почему же только один раз?

— Я имела несчастье не понравиться императрице.

— У неё трудный нрав, и она часто несправедлива.

— Хоть я и ангажирована на весь год, но вряд ли дождусь даже конца месяца, чтобы получить свои сто рублей. Из-за этого вынужденного безделья я забываю своё ремесло, ещё не овладев им до конца.

— Но неужели при таких глазах вы не нашли какого-нибудь придворного кавалера, который поддержал бы вас?