Свинцовый монумент - Сергей Сартаков

- Мамы нет. - И голос у девочки сник, оборвался. - Мамы нет. Она умерла.

- Умер-ла...

Андрей бессмысленно смотрел на телефонную трубку, в которой теперь бились чужие пустые слова:

- Кто спрашивает? Кто спра...

И долго сидел неподвижно, стиснув ладонями виски. "Умерла... умерла... Мамы нет..."

Как это могло случиться? Почему? Ирины нет... В сознании это никак не укладывалось. Быть может, он просто ослышался? И девочка произнесла какие-то другие, а вовсе не эти слова, и посейчас ему сжимающие холодом плечи. Но еще раз набрать номер квартирного телефона Ирины сил у него не хватило.

Он позвонил в обком партии. Неужели эту страшную весть повторит и сам Седельников? Отозвалась Кира. Сразу узнала его.

- Приехали? Только что? Алексей Павлович в командировке. В Москве, в ЦК, - сказала она. - А вы еще не знаете, какое несчастье случилось у нас? Ирина Аркадьевна погибла. Самолет, на котором летела, разбился.

- Когда? И куда летела Ирина Аркадьевна? - Горло Андрея словно бы забивало мукой, он с трудом задавал эти вопросы.

- Алексей Павлович тогда вас очень искал. Получается, что случилось это на второй день после вашего отъезда. А летела Ирина Аркадьевна в Доргинский леспромхоз читать лекцию. Самолет маленький, патрульный, всего два человека: пилот и она. Сколько раз летала в разные далекие поселки над тайгой, и ничего. А тут подстерегла беда. - Андрей слушал молча, не перебивая, и Кира, вздохнув, продолжала: - Долго искали. А когда их все-таки нашли, то увидели - рассказывать не стану... Зинаида Варфоломеевна объясняла - она ведь бывшая летчица - самолет еще в воздухе загорелся, на большой высоте. Над облаками... Удар о землю, представляете? Там, на месте, и похоронили, потому что... Ну я не могу... Потому что ничего не нашли. Только тайга обгорелая и... Не могу я! Алексей Павлович так убит, так убит. Поехал в ЦК хлопотать о переводе куда-нибудь. Сами понимаете, как ему тяжело здесь оставаться. Он же Ирину Аркадьевну очень любил.

- Да, Кира, да, понимаю...

Говорить больше было не о чем. Надо было немедленно уезжать, не теряя на сборы ни единого часа. Потому что теперь для него в Светлогорске тоже не оставалось ничего.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

...Выбора не было. Собственно, "или - или" всегда существует.

Но когда одно из этих "или" становится кричаще неравнозначным

другому, в расчет принимать его нельзя. Ждать до рассвета может

оказаться гибельным для Даши.

Почему он до сих пор еще колебался, тешил себя надеждой, а

может быть, Даша и вправду, по утверждению Германа Петровича,

где-то отсиживается в сухом укрытии?

Нет, нет. Если она жива - странно подумать иначе - то, конечно

же, бродит, а скорее лежит под дождем распростершись, совсем

измученная, обессиленная, там, внизу, в плотном тумане у Зептукея.

Андрею Арсентьевичу зримо представилась опасная низина. А он

будто бы след в след ступает за Дашей и никак не может догнать ее,

остановить. Под ногами звучно хлюпает вода, мох проваливается, со

скрипом лопаются ослизлые корни, острые колючки мертвых кустарников

дергают Дашу за платье. Она падает, бьется в отчаянии.

Нельзя, нельзя терять ни минуты. Но тропы вниз не протоптаны,

идя наугад впотьмах сквозь малинники, можно в чаще и среди бурелома

не разглядеть какой-то очень важной заметки Дашиного следа. Ну что

же, тогда снова вернуться, подняться в гору, а сейчас вниз и вниз.

Не теряя холодности рассудка, не поддаваясь давящему сердце дурному

предчувствию, разбудить всех в соседней палатке и сообщить им свое

твердое решение. Конечно, Герман Петрович раздраженно опять

повторит: "Не хватает еще, чтобы утром двоих нам пришлось искать! А

точнее, вас одного. Потому что Даша так и так никуда не денется, вы

же черт знает куда можете забрести, гоняясь за выдуманными

призраками". Он ведь, Герман Петрович, не слышит молящего, зовущего

голоса Даши.

Поэтому проще и правильнее тихо уйти. А утром "они"

догадаются, что фанатик и паникер Путинцев отправился вниз, к

Зептукею, поскольку об этом коварном ручье с вечера больше всего

говорилось.

На ощупь Андрей Арсентьевич проверил двустволку, патронташ,

целиком ли он заполнен, есть ли в нем патроны с жаканами и

картечью. Засунул за опояску охотничий топорик. Взял банку мясных

консервов, пачку сухого печенья, сунул за пазуху; смотал в кольцо

длинный конец бечевы, перекинул через плечо и вышел из палатки.

Все так же сыпался теплый дождь, а небо сделалось точно бы и

еще чернее. Совсем неразличимой среди мелких елочек притаилась

соседняя палатка. Андрей Арсентьевич нагнулся, потуже затягивая

ремешки ичигов - он не любил скитаться по тайге в какой-либо иной

обуви, - и глухотой ему заложило уши. Он распрямился, внутренне

моля: ну зазвучи же, зазвучи в душе, веселый напев! Прислушался.

Нет. Даже капли дождя беззвучно сеялись вокруг него. Как же тогда

долетит к нему голос Даши?

Только двинься вниз по склону, и сразу веером разбегутся от

него маленькие узкие распадки. Который из них мог незаметно утянуть

Дашу к Зептукею? Скорее всего тот, что начинается справа. Оттуда в

средине ночи проскакала косуля, может быть, как раз спугнутая

Дашей, - смешная, наивная надежда! Там меньше гнилого валежника, но

зато громоздятся завалы крупных обомшелых камней. А неискушенный в

тайге человек, идя по косогору, непременно станет обходить их

снизу, тем самым все больше опускаясь к ручью, змеящемуся посреди

широкого зыбучего болота, затянутого ряской и жестким круглым

хвощом.

Ну что же, сделать или нет первый шаг в эту глухую черную

ночь? Опять "или - или". Согласиться с холодным, остерегающим

рассудком или поддаться интуиции, внутреннему зову, влекущему вниз,

к Зептукею? Последний раз думай, Андрей.

1

Выбора не было. Собственно, он уже состоялся. По определению и настоянию врачей. Вести спокойный, размеренный образ жизни, регулярно посещать поликлинику, как можно больше бывать на воздухе. Альтернатива этому... Врачи деликатно разводили руками.

И шестнадцать лет после "первого звонка" - микроинфаркта - Андрей подчинялся их диктату.

Вел размеренный образ жизни. То есть денно и нощно работал в своей мастерской, страницу за страницей в ряду с другими художниками создавая удивительный атлас "Фауна и флора СССР". Выполнял наряду с этим многочисленные заказы Детского издательства по иллюстрированию и оформлению книг. И бесконечно обращался - по давнему еще определению Юрия Алексеевича к "квадратуре круга", картине, написанной маслом, в которой - единственно в которой! - он желанного решения никак найти не мог. Ему удалась даже своя "Герника". Нет, не в единственном полотне, подобном бессмертному творению Пабло Пикассо, как виделось Андрею поначалу, а в больших динамических сериях военных рисунков: "За нами Москва", "Впереди только вперед", "Люди с красным крестом", "По выжженной земле", "Весна. 1945". Все эти серии рисунков, развивающие основную мысль выставки, так и оставшейся в Светлогорске, - с запретом самому себе вывезти ее в Москву, - составили весомый каталог и были с единодушным восторгом встречены прессой. Он сделался обладателем многих дипломов и Почетных грамот. А главное, добрых отзывов бывших фронтовиков. И это был прекрасный, размеренный образ его жизни. Жизни, наполненной высоким смыслом.

Хотя нечасто, посещал Андрей и поликлинику. Он чувствовал себя всякий раз отвратительно, когда участковый врач сам без вызова появлялся в его квартире справиться о здоровье. Это как бы отдавало со стороны Андрея некоторым чванством.

На воздухе же, помимо коротких вечерних прогулок, а днем выходов в гастроном или в столовую, он бывал регулярно. Однако не совсем так, как это представлялось медикам, полагавшим, что на летнюю пору, месяца на три, "свободный художник" Путинцев уезжает куда-то в дачное Подмосковье. Андрей же забирался в далекую сибирскую тайгу. Один. Без спутников. С каждым новым походом все больше углубляясь в ее труднодоступные места.

Это стало его страстью. Душевной потребностью и привычкой. Он уже не мог жить без таких зачастую рискованных походов. Он и сам не знал, с чего началась его привязанность к таежным скитаниям. Еще по рассказам отца, тайга виделась ему враждебной стихией. Брату Мирону, наоборот, она сразу полюбилась. А обернулась все же гибелью. Хотя тайга ли в том была виновата? Ирина тоже погибла в тайге. Случись воздушная катастрофа над чистым, открытым полем, возможно, пилот и сумел бы посадить горящий самолет. Только и здесь чем же тайга виновата?

Хотелось понять ее. Хотелось поговорить с ней как с живым существом: она ведь живая! И перенести этот разговор на полотно. Разговор, оказавшийся той самой "квадратурой круга", решить которую он так пока и не смог за долгие годы. Получались статичные пейзажи, покорявшие взгляд своей красотой, а живого дыхания в них не чувствовалось. Того дыхания, которое в сказочном народном творчестве позволяло одухотворять горы и реки, кряжистые деревья и нежные луговые цветы, ветер и по небу бегущие светлые облака. Надо было слушать и слушать тайгу. Всегда разную, переменчивую, и схватить оком художника не какое-то отдельное в ней мгновение, заставив его под кистью своей остановиться, - "Мгновенье, ты прекрасно!" - схватить само движение. Как это иногда отлично удавалось сделать со стрекозами, воробьями и прочими земными обитателями. Движение, как ты прекрасно тоже! Но тайга Андрею никак не открывала эту свою тайну.