Крылатые семена - Катарина Причард

Тупая Кирка, когда речь заходила о любовных делах короля, обзывал Эли «тупоголовым фанатиком и ханжой» и добавлял, что он «скупердяй и так боится жены, что не пожертвовал ни шиллинга для испанских детей».

— В наши времена каждый «обыкновенный порядочный человек» должен прежде всего решить, на чьей он стороне — за фашизм или против, — сердито говорил Тупая Кирка.

— Ты сам не хуже нас знаешь, Тэсси, — убеждал Динни приятеля, — что именно французские и английские военные промышленники содействовали перевооружению Германии, вопреки условиям Версальского договора. Гитлер выехал на английских и американских займах. Какого же черта ты притворяешься, будто тебе неизвестно, на чьей ты должен быть стороне? В Англии и во Франции, да и в Австралии тоже, найдется немало людей, готовых поддержать Гитлера в его походе на профсоюзное движение и рабочие организации, лишь бы не дать своему народу добиться лучшей доли.

— Пусть меня повесят! Что я, не знаю этого, что ли? — орал Тэсси. — Но с большевиками я не желаю иметь ничего общего, вот и все!

— Фашизм, коммунизм… не вижу я между ними никакой разницы, — проворчал Эли, попыхивая трубкой.

— Значит, ты просто слепой дурак! — крикнул Тупая Кирка.

— Разница между ними примерно такая, как между ночью и днем, — отчеканил Динни. — Фашисты плюют на права рабочих — по-ихнему, рабочий знай только гни спину да умирай за них на войне. А коммунисты считают, что вся земля со всем, что на ней есть, должна принадлежать трудящимся, и борются за мир.

— Ну да, рассказывай, — упрямо пробормотал Тэсси.

— Безбожие и беззаконие — вот что у них, — стоял на своем Эли. — Все равно как и у фашистов.

— Подумаешь, святоша нашелся! Знаю я, какой тебе закон нужен! Шкурник, вот ты кто. О себе только думаешь, а на других наплевать, — взорвался Тупая Кирка.

— Видишь ты, какое дело, Эли, — вмешался в разговор Сэм Маллет, стремясь утихомирить приятелей. — Ведь для тебя бог и закон одно, а для Тэсси — другое; сколько людей, столько и мнений. Не по словам, а по делам нужно судить о людях и о разных там «измах». Ты погляди, что натворил в мире фашизм и что принес людям коммунизм.

— Что-то не вижу я, чтобы в России рабочим намного лучше жилось, чем в других странах, — проворчал Эли.

— Не видишь, потому что не желаешь видеть, — набросился на него Тупая Кирка. — Ты просто сволочь, фашист в душе, вот что ты такое!

Эли в гневе вскочил со стула — на удивление легко и проворно для своих семидесяти с лишним лет.

— Можешь называть меня старым ханжой и святошей, Тупая Кирка, — сказал он, — но предупреждаю, если ты еще раз назовешь меня фашистом, я тебе морду набью!

— Ну что ж, выходи! — крикнул Тупая Кирка. Но тут раздался общий смех, и к спорщикам вернулось их обычное благодушие.

В дни получки Динни и Сэм Маллет отправлялись на рудники и продавали там номера ежемесячного журнала, выпускаемого Лигой борьбы за мир и демократию. Журнал назывался «За мир между народами», но он не ратовал за мир любой ценой. Он призывал силы демократии сплотиться для защиты принципа коллективной безопасности и дать отпор фашистской агрессии. Он разоблачал интриги могущественных финансовых клик и военных магнатов, которые скрывались за политикой умиротворения, и старался пролить свет на современную политическую обстановку, чрезвычайно запутанную и сложную, которая заставила мужчин и женщин — противников войны — прийти к выводу, что нельзя говорить об установлении прочного мира на земле, пока в международных делах хозяйничает фашизм.

Эйли продавала «За мир между народами» и другие рабочие издания на уличных перекрестках, и Салли, к своему удивлению, обнаружила, что и ее невестка разделяет эту точку зрения — нужно воевать и победить, чтобы покончить с фашизмом.

«В каком сумасшедшем мире мы живем, — с отчаянием думала Салли. — Все перевернулось вверх ногами. Сторонники мира требуют войны, а поджигатели войны обрядились в овечьи шкуры и лицемерно блеют о мире. Не о таком мире, который положил бы конец войнам, а о мире, который, как говорит Эйли, обеспечил бы им возможность вести все новые и новые нескончаемые войны».

В эти удушливо-знойные дни, когда в Европе назревала война, все страдания и горести, пережитые Салли в прошлую войну, нахлынули на нее снова. С ужасом слушала она, как Билл и Динни, всегдашние противники войны, говорили, что теперь вопрос стоит ребром — либо фашизм, либо демократия, и если начнется война, эту войну надо поддержать.

Ведь это будет война, которая положит конец фашизму — этому порождению оголтелой капиталистической агрессии, говорили они. Она будет вестись в защиту демократии и расчистит дорогу социальному прогрессу.

Но Салли старалась их не слушать: страх перед новой массовой бойней делал ее глухой к их доводам. Не могло быть сомнений в том, что эта война будет еще ужаснее, еще губительнее, чем прошлая. В Испании применяли отравляющие газы, новые виды оружия, бомбили города, истребляли мирное население — вот он, чудовищный хаос, который несет с собой новая война!

— О, Мари! — воскликнула Салли, забежав к подруге. — Невозможно поверить, что мы должны поддержать эту войну, если она все-таки начнется!

— А что же нам еще остается делать? — На поблекших щеках Мари вспыхнул румянец, глаза ее засверкали. — Не можем же мы допустить, чтобы Гитлер и Муссолини торжествовали победу. «Бешеные псы» — вот как их называют. Так что же, позволить им безнаказанно мучить и истреблять людей? Нет, их нужно посадить на цепь, их нужно уничтожить! Разве не так?

— Конечно! — Салли не могла себе простить, что взбудоражила подругу. Малейшая тревога вызывала мучительное сердцебиение у Мари. — Тебе вредно волноваться, дорогая. Поговорим о другом.

— Нет, нет, — покачала головой Мари. — Я должна высказать то, что у меня на сердце. — Помолчав, она добавила: — Другого пути нет. Приходится уничтожать, если не хочешь быть уничтоженным. Вот трагический тупик, в который мы зашли!

— Да ведь прежде всего пострадают безвинные люди, — с горечью промолвила Салли. — Погибнут миллионы честных юношей, а виновные выйдут сухими из воды.

— Ты рассуждаешь как мать, у которой отняли детей, — сказала Мари. — Но и я рассуждаю как мать, только я чувствую себя матерью всех юношей и девушек на земле, вскормленных и выпестованных другими женщинами. Что породило весь этот ужас и горе? Можем ли мы надеяться и верить, что для наших детей настанет когда-нибудь спокойная мирная жизнь? Можем! Но для этого мы должны смотреть фактам в лицо, мы должны быть сильнее, смелее, решительнее наших врагов и покончить со злом, которое мешает нам наладить мирную жизнь.

— В ту войну тоже говорили, что это будет война, которая положит конец войнам, — жалобно возразила Салли.

— Есть только один способ положить конец войнам, — сказала Мари. — И ты сама это знаешь, cherie! Помнишь, что говорил Динни? «Войны прекратятся, как только они перестанут быть источником наживы».

— Так будет при социализме, — сказала Салли. — Но золотопромышленники и крупные дельцы уже сейчас говорят о том, что в случае победы над Гитлером придется воевать с Россией, чтобы не дать распространиться социализму.

По губам Мари скользнула улыбка.

— Все может случиться, — сказала она со вздохом. — Но отец моего Жака всегда говорил, что процесс социального развития нельзя повернуть вспять. Он совершается медленно, но верно.

— Не мешало бы ему поторопиться, — с комическим нетерпением воскликнула Салли, улыбаясь Мари и стараясь ее подбодрить.

— Отрадно все же думать, что есть тут и наша лепта, — сказала Мари устало. — Меня уже не будет здесь, я этого не увижу… Быть может, и тебе, cherie, не доведется, но…

— О, Мари! — снова воскликнула Салли, впервые давая волю своей скорби. — Я не могу и подумать об этом… о разлуке…

Открытый, ясный взгляд Мари проник ей в душу.

— Не грусти обо мне, дорогая, когда меня не станет, — сказала она. — Вспоминай, как мы любили друг друга, как много радостного пережили вместе. Обещаешь?

Глаза Салли были полны слез; она молча поцеловала подругу.

Миссис Миллер принесла Мари ужин, и Салли ушла. Но она снова заглянула к подруге в тот вечер, боясь, что их беседа днем слишком ее утомила. У мадам Робийяр был тяжелый сердечный припадок, сказала миссис Миллер, но теперь ей лучше. Салли прошла к Мари в комнату и села у ее постели. Мари спала, но при слабом свете ночника, горевшего на столике у кровати, Салли увидела, что в изможденных чертах ее лица произошла перемена. Казалось, жизнь капля за каплей уходит из нее. Мари открыла глаза и, увидев Салли, сделала слабую попытку улыбнуться.

— Ты здесь, cherie! А я думала, мне это снится, — чуть слышно прошептала она.

Салли, не зажигая огня, всю ночь просидела у постели подруги. Лишь под утро, когда Мари еще спала, решилась она пойти домой принять ванну и накормить завтраком постояльцев. Уходя, она сказала миссис Миллер, что постарается поскорее вернуться. Но через час миссис Миллер сама прибежала за ней.